Калининградец Виталий Васильевич Курченко после напряженного сорокаминутного разговора с заместителем Министра рыбного хозяйства страны товарищем Шараевым в самом мрачном настроении взял такси и отправился в Шереметьево-2. Предстоял дальний перелет в Лиму (Перу) , а оттуда на попутном траулере недельный переход на промысел. Предписывалось вступить в ответственную должность начальника промыслового района в Юго-Восточной части Тихого океана, где работало несколько десятков советских траулеров. Там, в океане, случилось несчастье: серьезно заболел, а потом, после неудачной операции на сердце, умер в одном из лимских госпиталей (Перу) Иван Иванович Касаткин - начальник промысла в этом далеком океанском районе.

К тому же все складывалось с пень на колоду. На промысле не хватало топлива и рефрижераторных емкостей для выгрузки готовой продукции (в основном свежемороженой рыбы) . Морально-политическая обстановка на судах была неудовлетворительной. Еще бы, рыба шла валом, а ловить не моги, нет, соответственно, и заработка. Разрулить на месте все это было непросто, да и полномочий у Курченко, по сути, не было никаких. Он просил Шараева хотя бы дать ему возможность принять на месте меры по скорейшему подходу в район лова иностранных танкеров и транспортных рефрижераторов. Это можно было осуществить при определенной финансовой поддержке. Куда там! В хаосе горбачевских реформ, прожекторов перестройки, квазиэкономики и прочих несуразностей в таких полномочиях ему отказали. Побоялись. Короче, езжай Витя на место и накинь узду на разъяренный плавсостав, а слишком строптивых, непокорных и болтливых прижми к ногтю.

Перед вылетом к месту службы, ералаша в голове после неудачного рандеву с крупным министерским начальником, некоторой усталостью Курченко, перед регистрацией на вылет, плотно перекусил в аэропортовском ресторане и соответственно хорошо принял "на грудь". Мужик был он крепкий, относительно еще молодой, так что после бутылки выдержанного коньяка его только потянуло на сон.

В самолете иностранной компании, летевшего до Люксембурга более трех часов (там ночью планировалась пересадка на другой авиалайнер, следовавший через Канаду и Кубу до Лимы) , Виталий Васильевич завалился спать. Благо в салоне экономкласса было полно свободных мест, так что, сняв плащ, пиджак и туфли, расслабив галстук, он комфортно устроился на трех креслах. Из поклажи у него был только кейс с бумагами. Чемодан с вещами находился в багажном отделении самолета.

Заснул быстро. Мозги некоторое время продолжали будоражить рабочие моменты предстоящей деятельности на промысле, потом был провал в царство Гипноса.

… Из кресел он вылетел как из катапульты. Спросонья сначала ничего не соображал. Его сковали какой-то животный страх, нестерпимая боль головы и тела. Кромешная темнота, крики и стоны немногочисленных пассажиров подсказывали ему что случилось что-то жуткое. Во внезапно блеснувшем луче фонаря он увидел открытый аварийный люк и несмотря на недомогание бросился с прытью спринтера к спасительному выходу. Куда-то с кем-то бежал в темноте. Когда уже не было сил, остановился у какого-то освещенного сооружения перевести дух. Осмотрелся. Рядом стояло несколько человек. Один что-то бормотал по-английски, трое переговаривались на незнакомом языке. Святой отец, по виду католик, в сутане и почему-то босой, переминался с ноги на ногу в мартовской жижице аэродромного поля.

Вдруг за спиной раздался оглушительный взрыв и все вокруг на несколько мгновений осветилось от вспышки. Виталий увидел как в метрах четырехстах взметнулись в небо обломки самолета, на котором он летел и который совершил неудачную посадку в Люксембурге. Он был практически раздет и стал замерзать, особенно мерзли мокрые без туфель ноги.

Буквально через несколько минут после взрыва самолета к группе людей, среди которых был и Курченко, с оглушителным воем подкатили две машины скорой медицинской помощи и дюжие медбратья без каких-либо объяснений затолкали полураздетых пассажиров в кабины и увезли в неизвестном направлении.

Окончательно Виталий пришел в себя только в госпитале. Ему разъяснили, слава Богу он мог изъясняться по-английски, что всех живых пассажиров самолета (несколько человек погибло) сразу же отправили в медучреждение. Здесь они пробудут 2-3 дня, чтобы отойти от шока, затем местные власти будут разбираться "кто есть кто" и каким способом и куда доставить каждого на родину или в выбранный пункт назначения.

После пройденного карантина к Курченко пригласили советского консула, еще дня через три "выправили" справку о его происхождении, скромно приодели и отправили в Калининград через Москву. Из Храброво Виталий, не заезжая домой, заявился в свою рыбацкую контору, к начальству. Он был несколько возбужден, почему-то беспокойно оглядывался по сторонам, говорил отрывисто и не всегда внятно. Рассказал о деталях аварийной посадки самолета. Оказывается при приземлении на авиалайнере при торможении неравномерно сработали левая и правая турбины заднего хода, он сошел с посадочной полосы и стал "крушить" все строения, попадавшиеся ему на пути, практически полностью разрушился, а потом и взорвался.

После кратковременного отдыха и медицинского обследования Виталий Васильевич вернулся на промысел.

В каждый промысловый рейс в Антарктической китобойной флотилии (АКФ) "Юрий Долгорукий" (порт приписки Калининград) уходило до одной тысячи и более человек. Причем, примерно, половина на китобазе с таким же названием, а другая половина на китобойных судах (охотниках) .

Сейчас уже трудно представить, что экипаж китобазы (головного судна) в разные годы составлял от 500 до 550 человек. На этом судне разделывали добытых судами-охотниками морских исполинов, а из сырья производили различную продукцию (китовый жир, мясо, муку и т. д.) . Немудрено, что в течение рейса (7 - 8 месяцев) некоторые моряки порою и не встречались друг с другом, а если и встречались, то мельком, не запоминая физиономий.

Ежедневно рабочий день на китобазе начинался примерно так. По громкой связи объявляли:

- Судовое время 7-00. Доброе утро, товарищи. Сегодня 2 февраля 19.. года, воскресенье. Команде подъем.

Далее радист, после небольшой паузы, продолжал:

- Имеются радиограммы.

Шло перечисление фамилий членов экипажа. Такая же процедура происходила и вечером. Дело в том, что на промысле моряки производственных подразделений китобазы работали 12 часов через 12, конечно, без праздников и выходных.

Прошли многие года, а китобойная флотилия работала с 1960 по 1975 год, но и сейчас, наверняка, оставшиеся во здравии китобои помнят фамилии своих сослуживцев, с которыми даже не были как следует знакомы. Интересно, что когда среди десятков-сотен фамилий, зачитываемых ежедневно, попадалась "некитобазовская", то это сразу резало слух. Значить попалась под руку радисту радиограмма моряку какого-нибудь китобойного судна.

Среди красивых, в то время советских фамилий, а тогда в стране уже "сложилась" общность "советский народ", попадались и смешные, и не всем очень понятные.

Какая, например, красивая фамилия Н е б о л ю б о в (светлой памяти Вячеслава Викторовича Неболюбова - капитан-директора АКФ) . Святая русская фамилия: любить небо. А любить небо - значить любить Бога.

Попадались и курьезные: Блошицин, Вшивков, Задавысвичко, Непейпиво, Нетудыхата, Рябошапка, Торба, Тупица… Некоторые из них были понятны многонациональному экипажу, а по некоторым приходилось давать разъяснения, особенно морякам не славянского происхождения.

Как-то шли после промысла в родной порт. Обычно, на кормовой палубе китобазы после 16-00 судового времени собиралось много моряков, свободных от вахт и работ. Проводились соревнования по различным видам спорта, игры. Здесь и начинались иногда интересные встречи:

- Слушай, парень, ты откуда?

- Я с жирзавода.

- А ты откуда?

- А я с разделки (цех разделки китов) .

- А ты кто?

- Я Блошицин.

- А ты кто?

- А я Вшивков.

А моряк Непейпиво (с южных районов Украины) рассказывал, что когда его останавливали гаишники, то долго не верили глазам своим, тщательно проверяя документы. Но честь отдавали только с улыбкой.

Приходилось пояснять, что, например, фамилия Тупица произошла потому, что в роду моряка когда-то кто-то засветился под прозвищем "Тупой" и было это, скорее всего, в вольные времена донских и запорожских казаков. То же самое относилось и к фамилии Торба - это мешок (сума) , с которым носится дурак. Нетудыхата - возможно не в том месте хохол дом построил. Задавысвичко - не вовремя потушил казак свечу…

Интересные были времена: и работали напряженно (но и получали по труду прилично) и находили время для шуток и приколов, разбираясь, в том числе, в толковании фамилий своих товарищей.

В шестидесятых годах прошлого века после одного из продолжительных и изнурительных рейсов к берегам Антарктиды, во второй декаде июня антарктическая китобойная флотилия "Дельфин", состоящая из одноименной китобазы и шестнадцати китобойных судов, подошла на рейд Амстердама (Нидерланды) .

По причине больших габаритов китобаза не смогла зайти в порт, поэтому моряков с "мамы" (нежное название "Дельфина") распределили по китобойным судам и они поочередно по два дня увольнялись на берег. Обитали в эти дни на китобойцах. Ежедневно флотилия увольняла на берег свыше пятисот человек.

Инструктаж на предмет увольнения проходил по цехам и службам китобазы, на китобойных судах. На "Дельфине" на собраниях присутствовали члены парткома и базового комитета профсоюза флотилии. Повсеместно принимались обязательства провести это важное мероприятие без нарушений, достойно представлять высокое звание советского моряка заграничного плавания в буржуйских Нидерландах.

Распорядок дней увольнения был железный: подъем, завтрак, выход в город группами по 3-5 человек в 08-30, обед с 12-30 до 13-30, вновь увольнение до 19-30. На обед можно было не приходить, а перехватить в дешевеньких кафе в городе и тем самым сэкономить время для рысканий по магазинам и базарам. Да и уставали моряки меньше, все же отвыкли шевелить ножками после восьмимесячного рейса.

Самым важным в распорядке было своевременное возвращение группы из увольнения в обозначенные часы. Опоздание каралось, вплоть до запрета на повторный выход в город с последующим "прихлопыванием" визы в кадры загранплавания, в зависимости от причины задержки.

Жесткое было время, но дисциплина и порядок на флоте, как правило, соблюдались. Да и нельзя иначе. То, что творится на рыбопромысловом флоте (и не только) в настоящее время просто уму непостижимо. Моряки захлебнулись в "свободе" и "демократии", а это приводит к многочисленной гибели людей и судов…

Гриша Гаджиев, красивый и статный 28-летний машинист-турбинист с китобазы, житель солнечного Дагестана, добросовестно отслуживший пятилетку на военных кораблях Балтийского флота, по рекомендации принятый на работу во флотилию, тщательно готовился к увольнению на берег. С иголочки выглядели отутюженные светлый костюм и ослепительно белая рубашка, сверкали лаком узконосые черные туфли. Он уже несколько лет ходил в далекую Антарктику, был опытным специалистом, хорошо знаком с порядками, царившими на флотилии.

Руководителем группы из пяти человек, назначили, как он не отмахивался от этого, пожилого третьего механика Петровича. В ее состав, кроме Григория, входили два котельных машиниста и электрик.

Часов около десяти пешком добрались, наконец-то, до одной из окраин Амстердама, где в изобилии находились лавки с ширпотребом. По пути любовались витринами приличных магазинов, где цены "кусались", проходили мимо ресторанов, баров и кафе. Попадались, и довольно часто, заведения с еще не зажженными красными фонарями. Было жарко, хотелось попить холодного пивка, но не моги…Его тоже приравняли к спиртному, а на него категорическое табу.

Уже в это время Петрович заметил какое-то беспокойство в поведении Гаджиева. Гриша практически не обращал внимания на ценники в магазинах, постоянно отставал от группы, что доставляло немало огорчений ее руководителю, головой отвечавшему за порядок и дисциплину во время увольнения. А порядок был такой: если заходили в какую-либо торговую точку, то заходили все, нельзя было отрываться от группы ни на шаг, из питья разрешалось употреблять только безалкогольные напитки. Самым страшным в те времена был побег советского моряка. Изредка случалось и такое, но среди китобоев измены Родине (а именно так расценивался побег) не наблюдалось.

Петровичу было прилично за пятьдесят. Он с большим напряжением

выдерживал каждый поход в Антарктику, но цеплялся за свое место третьего механика китобазы зубами. Запас железного когда-то здоровья, суровая практика фронтовых лет, спокойный, но твердый характер еще позволяли оставаться на плаву. А как же иначе. Ведь надо было поддерживать все чаще болеющую жену, пережившую суровую ленинградскую блокаду, непутевую, несколько раз разведенную дочь и двух уже возрастных внуков. И не дай Бог, если Гриша учудит что-либо и тогда конец всем планам на ближайшую перспективу, прощай море, которому отдано более тридцати лет жизни.

Но Гриша о побеге и не мыслил. Просто, после длительного и тяжелого рейса ему захотелось оттянуться по полной программе в этом красивом и богатом европейском городе. Он очень возбуждался при виде по летнему одетых женщин, которые обращали внимание на симпатичного и стройного мужчину.

… После утомительных посещений многих магазинчиков и лавок, с уже приобретенными и упакованными в сумки и мешки товарами, забрели в дешевенький ресторанчик перекусить. Заказали нехитрую снедь и … пиво, рискнули. Не обалдеешь же от бутылки охлажденного и такого желанного напитка. В загул идти не собирались, Петрович бы не позволил, да и деньжата уже были на исходе. Главное не попасться на глаза группам дружинников, которые, правда без красных повязок, фланировали по наиболее посещаемым китобоями кварталам в поисках пьяных коллег. В эти группы, обычно по три человека, входили наиболее приближенные к парткому лица, как правило "шестерки" и недалекие по интеллекту люди, посещавшие город без каких-либо временных ограничений, кроме возвращения в 21 час к месту стоянки китобойцев. Эти ребята и сами не прочь были пропустить по рюмке другой, не говоря уже о потреблении пива.

Встречи с этими блюстителям дисциплины не предвещали ничего хорошего. Можно было откупиться тем же пивом или чем-нибудь покрепче. Но польза от дружинников все же была. На суда доставлялись прилично поддатые и даже хуже моряки. Ведь в более чем тысячном коллективе, да еще после длительного воздержания от спиртного, всегда находилось несколько десятков уродов, которые в приличной степени опьянения могли потеряться или совершить какие-либо непристойные поступки.

Гриша был налегке, ничего не приобрел, да и кому. Он не был женат, а на многочисленную родню, как говорят, не напасешься. Только на мизинце, на шнурке у него висел минирадиоприемник, помещавшийся на ладони. После приятного времени, проведенного в ресторане, он бесследно исчез, как за ним не присматривал Петрович и ребята из группы.

Ноги несли его в бордель, который приметил во время шатаний по городу. Уж больно красивая молодая женщина выглядывала из одного окна около невзрачной лавки с радиотехникой. Было только 16 часов, персонал готовился к ночным захватывающим мероприятиям, но Гришу приняли любезно.

Российский моряк, да еще китобой. Такого в Амстердаме не бывало. Гриша знал только несколько слов из английской лексики, а здесь из иностранных языков предпочтение отдавали немецкому. Но затруднений в общении не было. Выручила кухарка борделя, украинка лет 35. В те времена в Нидерландах было немало славян, особенно женщин, в свое время угнанных фашистами в порабощенные страны и осевших там по разным причинам. С бандершей договорились быстро и Гриша уже через полчаса попал в объятия двух белокурых молодых самок, в том числе и той, которую приметил ранее.

Почти два дня он был неутомим в любовных утехах. К спиртному был равнодушен, сказывалось строгое мусульманское влияние, но по мужской части был на высоте…

Флотилия готовилась покинуть рейд Амстердама. Пятнадцать китобойцев на якорях стояли вблизи китобазы. Только шестнадцатый продолжал находиться в гавани, искали и ждали Гришу. Надо было найти моряка, не иголка же в стоге сена. Обратились за помощью в полицию и советскому консулу, но безрезультатно.

И вот, когда казалось все шансы были по нулям, в порт въехал темный кабриолет, в котором стоял опрятно выглядевший Гриша и две прижавшиеся к нему блондинки. Шофер притормозил у трапа китобойца. Виновник быстро оказался на палубе.

- Гриша, Гриша, Гриша.. ! - кричали женщины вслед бурной струе, вырывавшейся из-под кормы судна.

Это было осенью 1960 года в районе острова Ян-Майен, в Норвежском море.

Отработав около трех месяцев на СРТ-497 (средний рыболовный траулер) Клайпедской базы экспедиционного сельдяного лова в качестве матроса, я должен был возвращаться в Калининград, в технический институт рыбной промышленности и хозяйства для продолжения обучения на четвертом курсе судомеханического отделения судостроительного факультета. Папа (декан факультета) по этому поводу даже прислал радиограмму.

Капитан, незабвенный Николай Николаевич И (русский кореец) , категорически возражал против моего досрочного списания с судна. Еще бы, на траулере оставалось бы 23 человека, а это, извините, катастрофа. Старые рыбаки помнят тяжкий труд на промысле на небольших судах этого типа, на которых преобладал ручной труд, а оптимальный экипаж составлял 25 человек и каждые руки были на вес золота. Тем более, что на клайпедских СРТ при сдаче готовой продукции на плавбазу (бочек с соленой сельдью 80, 100 и 120 литров) моряки разбондаривали (вскрывали) каждую бочку и докладывали ее рыбой. Потом, естественно, бочку приводили в исходное положение. Эта трудоемкая операция практически на все сто процентов гарантировала отсутствие утечки тузлука (соленого раствора) . За утечку карали и здорово.

Я работал старательно, Освоил все операции по выметке и выборке дрифтерных сетей. Научился быстро шкерить селедку, укладывать бочки в трюме. Капитан поэтому и не отпускал. Уговаривать Николая Николаевича было бесполезно. Все попытки оканчивались отборнейшей "старославянской" лексикой, на которую он был великий мастак. Наконец, подобрав момент, капитан пребывал в добром настроении после хорошего улова, я все же добился своего. Уговорил. Доконал тем, что за большое опоздание могут отчислить из института.

Наш траулер еще продолжал промысел и по договоренности с руководством экспедиции было решено отправить меня домой на аварийном СРТ, на котором в первые же промысловые дни вышла из строя траловая лебедка.

В один из редких погожих дней октября, когда тянули в основном "пустыря", капитан наметил встречу с аварийным судном, а механики решили устроить мне отходную в каюте стармеха. Дело в том, что, находясь на производственной практике, я водился с механиками, так как по судовой роли числился мотористом, но в силу обстоятельств, по распоряжению капитана работал на палубе. В безрыбье пропадал в машинном отделении, дел там всегда хватало.

Я был четвертым в маленькой каютке. Стол был накрыт не хуже, чем в ресторане. Правда сервис не тот. В железных мисках и плоских тарелках поблескивали красная и черная икра, осетрина в ассортименте (боковина, теша, балык) , копченая колбаса, шпроты… Стармех искусно приготовил на камбузе жареную в сливочном масле каракатицу, излюбленное лакомство капитана, иногда попадавшуюся в прилове. Была на столе и королева промысла - норвежская селедка в "жучках" (испеченная в фольге) . Кормили тогда на рыбопромысловом флоте прилично, а из морепродуктов приготавливать различные блюда рыбаки всегда были большими мастерами.

Чего не было на столе, так это водки - морское табу, но зато выставлены несколько 50-ти граммовых бутылочек тройного одеколона. Весь флот (и не только рыбаки) во все времена пил одеколон. К примеру, на моем СРТ раз в неделю на ларек выдавали по одному 50-ти граммовому флакону для использования, в основном, после бритья. Но употребляли, как правило, во внутрь. Я не пробовал одеколона и не брился, отращивал бороду, чтобы блеснуть на берегу перед родственниками и знакомыми, а пахучую жидкость отдавал боцману - большому любителю выпивки.

Пили одеколон по-разному. Одни разводили его водой, что считалось неприличным, другие пили вчистую. Питье, особенно в компании, обставлялось, в зависимости от обстановки, некоторыми ритуалами. У стармеха Мисина, мужика килограммов под 120, была такая схема: вишневый сок - неразбавленный одеколон - вишневый сок. В трехлитровой банке сока прокалывали два отверстия, фигурант (модное нынче слово) высасывал из банки примерно 200-300 грамм, потом, затаив дыхание, залпом выпивал порцию одеколона и вновь судорожно припадал к банке с соком. Затем в дело шла закуска. По такой схеме пили "умеренные", "любители" же предпочитали неразбавленный одеколон и запивали чем Бог послал. Механики были из "умеренных".

- Артем, сынок, выпей, не боись, - напутствовал меня стармех.

- Мужику надо в жизни все попробовать. Не понравится, то и не пей в будущем. А сейчас уважь, дорогой.

Я все исполнил по схеме, с отвращением. Потом еще в течение нескольких дней ощущал неприятный приторный запах тройного, доносившийся из утробы…

Проводы были скоротечны. Вскоре на видимости показался аварийный СРТ и боцман пригласил меня на высадку. Нехитрый студенческий скарб уже был упакован в пластиковый мешок. Плотик, из семи связанных и обтянутых старой делью буев (накачиваются воздухом, применяются при постановке сетей) лежал на палубе. Гуляла спокойная "мертвая зыбь". Моряки сбросили плотик за борт. Меня вооружили старой выброской (применяется при швартовке) и полутораметровым древком от швабры (отталкиваться от борта подходящего судна при резком навале на него плотика) и я прыгнул на примитивное плавсредство. Траулер гуднул мне на прощанье и ушел на очередную выметку сетей.

Я остался один на один с океаном. Небольшой плотик мотало как пробку. Его несло по течению и амплитуде зыби. То поднимало на вершину волны, то низвергало вниз и я оказывался как бы в воронке. Щекотало под "ложечкой". Вспомнились детские спуски с крутых снежных горок на лыжах. Тревоги не было, хотя ощущения не из приятных. Освоился минут через десять, а еще минут через пятнадцать был уже на палубе аварийного судна…

Да, "веселые" были времена. Работали на износ, быт - первобытный, на все запреты… Однако прошлое вспоминается все же в розовом цвете. Молодость…Трудно было, но была уверенность в завтрашнем дне. Да и одеколон моряки пили иногда, в основном по случаю, только в море.