"Здравствуй, дорогая сестричка!"

Юрий Скрябин аккуратно вывел три первых слова и надолго задумался, повернув голову в сторону иллюминатора и пытаясь понять доносившийся с причала испанский говор.

Писем писать Скрябин не любил, для него это было тяжелой работой. О чем вот написать Ольге? О том, что долетели до Лас-Пальмаса нормально? О том, что вчера уже ходил в город и удачно "ченчанул" привезенную из дома икру? Или о том, что приняли судно у основного экипажа и завтра приступят к ремонтным работам? Ей все это надо? Неплохо было бы рассказать о городе, всемирно известном курорте, куда рефмоториста Скрябина судьба забрасывает в сотый, наверное, раз, хотя и по служебным делам. Да Ольга и без того хорошо представляет себе, что такое Канары, - брат навез ей немало фотографий и открыток.

Донесшийся с причала звонкий детский голос словно оживил ленивые мысли Скрябина, он сноровисто набросал несколько малозначимых фраз и улыбнулся.

"Дорогая сестричка, - дальше писалось легко, главная трудность, как оказалось, заключалась именно в первых строчках, - позволю тебе напомнить, что до рубежа двух тысячелетий остается всего лишь три года. Не забыла о своем обещании подумать насчет замужества и в двухтысячном знаменательном году подарить мне племянника?"

После этого автор послания снова отложил ручку и, не удержавшись, выглянул в иллюминатор. На причале двое маленьких гуанчо в сопровождении матери чинно вышагивали вдоль судна.

- Внимание! Вахтенному рефмотористу срочно прибыть в рефотделение! Повторяю...

Высунувшийся в иллюминатор Скрябин не сразу понял, что распоряжение с мостика адресовалось именно ему. Именно он обеспечивал сегодня нормальную работу рефотделения, все его коллеги вместе с большинством экипажа находились в городе. Металлический голос из динамика прозвучал зычно и нетерпеливо, видимо, что-то случилось в холодильном ведомстве. Хотя вроде бы и нечему случаться, из всех механизмов рефотделения работал лишь один компрессор, обеспечивая холодом провизионку. Да и то вполсилы.

Запах аммиака Скрябин почувствовал возле ЦПУ, спустившись на один пролет. Угадывалось, что основная концентрация газа была внизу, возле компрессоров. Трубу прорвало, что ли? Захватив в ЦПУ на всякий случай противогаз, рефмоторист спустился еще на один пролет, в самый низ, и сразу заметил разобранный фланец на одном из трубопроводов. На самом нижнем, самом неудобном. Кто это постарался, если все в городе? Прямо диверсант какой-то. Скрябин, ничего не понимая, нагнулся над разъединенной трубой. Ему показалось, что сзади, где-то за компрессором, заскрежетали чьи-то тяжелые шаги. В ту же секунду машинную тишину разорвало резкое, со свистом, шипение вырвавшейся под большим давлением струи воздуха. Резкий удушающий запах аммиака мгновенно затруднил дыхание, Скрябин испуганно дернулся к спасительному противогазу, но не успел. Он не мог успеть, потому что нападавший предусмотрел и просчитал ситуацию заранее.

Обжигающая нестерпимой стужей струя била прямо в лицо, забивая дыхание и разрывая легкие, все тело враз стало ватным и непослушным. Затуманившимися глазами рефик смутно видел какого-то человека в противогазе, безжалостно направляющего шланг со смертоносной струей прямо ему в лицо.

"За что?" - хотелось крикнуть Скрябину. И не получилось.

А нападавший завернул вентиль, перекрыв аммиачную струю, аккуратно свернул шланг на его штатном месте и неторопливо, тяжело стал подниматься наверх. На выходе он стянул с головы противогаз, вытер платком вспотевшее лицо, шею и шагнул через высокий комингс на свежий воздух, оставив бездыханного рефмоториста возле разобранной трубы с его последним, так и не прозвучавшим вопросом.

Телефон торгового центра "Океан" отозвался сразу, едва Кротов набрал шестизначный номер. Кротов звонил из автомата, способного в любой момент отключиться, поэтому без обиняков попросил к телефону Жукова.

- Кто спрашивает?

На той стороне по достоинству оценили настырность звонившего, и уже по голосу, басовитому и короткому, Кротов ясно представил собеседника. Наверняка накачанный амбал с мощными плечами и лбом высотой в полтора сантиметра.

- Кротов. Моряк.

- По какому вопросу?

Да, он явно не угодил доблестному труженику торгового фронта. Или не туда попал?

- По личному. Мы с ним договаривались.

- Минутку, - смягчился амбал, и до Кротова донеслось приглушенное, - Жук, тебя какой-то хмырь спрашивает, Кротов какой-то. Не помнишь такого?

Николай Жуков из "Океана" не мог не помнить моториста рыбопромыслового судна Анатолия Кротова, не настолько коротка у него память, чтобы забывать события полугодовой давности. На этот счет Кротов не беспокоился, его беспокоила образовавшая пауза. Если автомат прервет разговор, придется звонить снова, снова объясняться.

- Жуков слушает, - наконец-то ожила трубка, и моторист узнал его по голосу.

- Добрый день, Николай! Кротов беспокоит, Анатолий.

- Что вы хотели? По какому вопросу звоните?

Видимо, забыл все-таки. Или прикидывается.

- Мы полгода назад встречались, я к вам в магазин заглядывал перед рейсом. Не помните?

- К нам тысячи заглядывают, разве упомнишь всех. Если у вас что-то важное, подъезжайте, поговорим. Сможете?

- Конечно. Через полчаса буду.

До торгового центра, современного двухэтажного здания из стекла и бетона в центре города, моторист добрался минут за 20. После уличной жары охлажденное мощными кондиционерами помещение показалось оазисом для страждущего в пустыне, и большое количество посетителей Кротов объяснил именно живительным микроклиматом.

Он несколько минут понаблюдал за посетителями магазина и решил, что так оно и есть: подавляющее большинство "покупателей", неторопливо потолкавшись возле витрин, столь же неторопливо направлялись к выходу, ничего не купив. Казалось даже странным, что обслуживающий персонал по-прежнему оставался доброжелательным и приветливым по отношению ко всем появлявшимся в зале.

Это испытал на себе и Кротов.

- Я могу вам чем-нибудь помочь? - Возникшая рядом сотрудница центра источала любезность и радушие.

- Мне бы Жукова увидеть. Не подскажете, где он?

- В подсобке, - девушка и не думала расставаться с улыбкой, что, впрочем, совсем не делало эту улыбку дежурной или приклеенной, - вы уже были у нас? Или проводить?

- Если вас не затруднит...

Следуя через весь зал за длинноногой консультанткой, Кротов отметил, что в магазине за полгода многое изменилось, он стал похож на лучшие заграничные супермаркеты. А в некоторых из них мотористу довелось-таки побывать. Могут ведь создать приличный сервис и наши торгаши, когда захотят. Или, правильней сказать, когда жизнь заставит. Отметил Кротов и "засилье" импортных продуктов, яркая упаковка которых сразу притягивала и манила взгляд. Все хорошо, все по-людски, разве лишь цены немного зашкаливали за привычный среднестатистический уровень. Но, по правде сказать, не отпугивали.

- Вам сюда.

Девушка грациозно повела рукой в сторону светло-коричневой двери и снова ослепительно улыбнулась:

- Всего доброго.

- Спасибо.

Провожая взглядом удалявшуюся грацию, моряк усмехнулся - обязанности этой красотули явно не ограничивались одними лишь консультациями бестолковым посетителям, ее фотомодельная внешность наверняка находила и другое применение.

В подсобке в мягких объемных креслах вальяжно развалились три амбала, в одном из которых моторист без труда узнал Жукова.

- Здравствуйте, я к вам, - обрадованно поприветствовал он всю компанию, хотя протянуть руку не решился ни своему знакомому, ни тем более его дружкам.

- Ко мне? Извините, не припоминаю.

Жуков отозвался неожиданно интеллигентно, и Анатолий облегченно осознал - взашей не выгонят. Если и выпроводят, то аккуратно и вежливо.

- Я Кротов. Моряк с "Арктики". Я полгода назад к вам заглядывал...

- А-а, за икрой?

На заплывшем квадратном лице Жукова появилось оживление.

- Да, - подтвердил моторист, поняв, что в этой компании можно не секретничать.

- Ты на тачку хотел подсобрать?

- Да.

- Брал тридцать кругляшек?

- Да.

- Тачку приобрел?

- Не получилось. Сорвалось.

- А что так? Поделись. Да ты присядь, не стой.

В этот раз внимательные глазки источали неподдельный интерес, и Кротову это импонировало.

- На цыганку в Лас-Пальмасе нарвался, - признался моряк, - почти на нуле оставила.

- В публичном доме, что ль? - не выдержал один из дружков, тоже загораясь интересом.

- На улице, - пояснил Кротов, - на переходе через дорогу.

- Ну-ну, - подбадривали амбалы, - и как же это произошло?

- Она ко мне на улице подошла. Симпотная такая, обходительная, с розой в руке и вежливо так начала эту розу мне совать. Я отмахиваюсь, мало ль, думаю, что за этим последует. А вдруг провокация какая? Она не отстает, сует мне цветок то за пояс, то в карман, и мне показалось, что нет у цыганки другого желания, кроме как уважение русскому мореходу оказать. Я в джинсах был, а все деньги - около штуки баксов - в переднем кармане, вот тут. Джинсы в обтяжку, карманы тугие, я и сам-то с трудом из них что-то достаю, а как она умудрилась?.. До сих пор не пойму.

- Она что, приклеилась и тащилась рядом?

- Не то что приклеилась, а пристала просто. А тут на переходе красный загорелся. Стою, жду, пока машины проедут, на цыганку уже и внимания не обращаю. Вежливо так отстраняюсь от нее и от ее розочки. А дорогу-то перешел и сразу заметил, что деньги вроде как из кармана выглядывают, наружу просятся. Поглубже их засунул и двигаю себе дальше.

- А цыганка-то отстала?

- Ну да. И тут меня будто осенило, чувствую, что-то не так, какая-то бяка рядом. Денег хватился, а там только три полтинника.

- А было?

- А было девятнадцать. Восемьсот баксов за какую-нибудь минуту медным тазом накрылись.

- М-да, вот тебе и Канары, - присвистнул Жуков, поучительно окинув дружков взглядом, - а как же полиция? Или не обращался?

- Бесполезно, - авторитетно просвещал амбалов Кротов, - они даже слушать не станут. Вот если у них на глазах в карман чей-то залезут, да если еще за руку вора поймать, тогда другое дело, тогда полиция поможет. А задним числом бесполезно обращаться.

- Слышали? - Жуков снова повернулся к дружкам, - мотайте на ус, не дай бог сами в такую историю вляпаетесь. На каком-нибудь острове.

Жуков, однако, вернулся к делу:

- А навар-то хороший получается или так себе, возня одна? Ведь икру по ресторанной наценке берешь, по пять долларов, а что имеешь?

- Десять долларов.

- И все?

Жуков явно играл. Наивным было предположить, что ему неизвестна вся подноготная подобного бизнеса. И наверняка с такими просьбами в торговый центр не один Кротов заглядывал, моряки подобных "наколок" друг от друга не скрывают. Видимо, перед друзьями выпендривается. Знает, что любой его вопрос, хоть глупый, хоть бестактный, без ответа не останется.

Ладно, это можно вытерпеть. Главное, чтоб не отказал, чтоб помог.

- Получается, что все, - вроде виновато улыбнулся Кротов, - пять баксов навара с каждой баночки.

- А с таможней проблем нет?

- Пока не было. Они ведь сейчас или наркотики ищут, или оружие, на такую мелочь, вроде меня, внимания не обращают.

- Ну а если все-таки накроют?

- Ничего страшного. Таможенники тоже люди, полсотни баков - и все проблемы.

- Слишком просто, - недоверчиво протянул Жуков, - хотя я в таких ситуациях не был, не мне судить.

Он кинул беглый взгляд на дружков, хлопнул ладонями-лопатами по коленкам:

- Что ж, все ясно. Когда в рейс?

- Через три дня.

- Сколько возьмешь?

- А сколько сможете дать?

Кротов переоценил доброжелательный тон разговора, и это едва его не подвело.

- Мы можем дать тонну, - недружелюбно откликнулся Жуков, - ты сам смотри, сам решай, сколько сможешь через таможню протащить. Чтоб наверняка, без малейшего риска. Усек? Ведь не только себя подставишь, а и нас подведешь. Нам это надо, как думаешь?

Звучало логично и убедительно.

- Полсотни баночек смогу провезти.

- Смотри. В случае проколов ссылайся на базар, в каком-то киоске, мол, приобрел, на оптовом рынке. Усек?

- Конечно. Вы ж меня знаете, не в первый раз общаемся...

- Язык держи накоротке, иначе ищи товар в другом месте. Кстати, о другом месте. На рынке-то действительно намного дешевле можно затариться, а ты к нам почему-то обращаешься. А?

- На рынке полно подпольной икры, подделанной, фальшивой. С ними лучше не связываться, себе дороже выйдет.

- Правильно маракуешь, - одобрительно отозвался Жуков, - послезавтра загляни, я все приготовлю. Примерно в это же время. Звонить не надо. Усек?

- Усек. - Кротов даже взглянул на часы, заранее отмечая время своего следующего появления тут.

Жуков внимательно смотрел на моряка, и тому было даже не по себе от этого пристального взгляда. Не хотелось, чтоб визит оказался напрасным.

- Нравятся мне понятливые ребята, - снова одобрительно отозвался кротовский "благодетель", - с ними просто пообщаться приятно, не говоря о каких-то контактах. Хотя, впрочем, для таких сентиментальных людей, как я, подобные знакомства нежелательны. И знаете почему?

Жуков смотрел теперь на своих друзей, и Кротову даже показалось, что глаза завхоза увлажнились.

- Тебя разве поймешь, Жук? - рассмеялся один из амбалов, - ты скрытный и хитрый, как улитка. Тоже мне, сентиментальный он...

- Я сердцем добрый, - не согласился Жуков, - из-за этого и страдаю. Вас вот история с цыганкой не тронула, а мне парня жалко стало, я спать не смогу спокойно, если не помогу.

Это походило на фарс, недаром амбал, выразивший сомнение насчет сентиментальности Жукова, промокнул платком глаза. Расчувствовался.

- И помогу!

Жуков даже пристукнул ладонями по столу.

- Знаешь что, приятель, - торжественно провозгласил он, - поскольку эту икру тебе надлежит доставить строго по адресу, который я тебе дам, и передать строго человеку, которого я назову, то считаю уместным удвоить твою ставку. Как смотришь на то, чтобы вместо десяти долларов за баночку получить двадцатку?

Чудеса, да и только. Кротов даже растерялся, не зная, как относиться к услышанному.

- По десять долларов за каждую кругляшку я заплачу тебе здесь, послезавтра, вместе с товаром, - как ни странно, Жуков не шутил, - еще десять получишь в Лас-Пальмасе от хозяина бара. Устраивает такой вариант?

- Еще бы...

Кротов все-таки не до конца еще поверил в привалившую удачу, на большее слов не находилось.

- Значит, договорились. О нашем разговоре никому ни слова, иначе вся ваша "Арктика" сюда повалит. Да и тебе это не с руки, обойти могут. Верно?

- Верно.

- Все, до послезавтра.

Анатолий уже в коридоре почувствовал внутреннее облегчение и попытался объяснить, чем оно больше вызвано - то ли закончившейся удачно аудиенцией, то ли затеплившейся мыслью о скорой покупке иномарки. Уже три года морякам рыбопромысловых судов разрешено беспошлинно ввозить в Россию приобретаемые за границей автомобили, уже десятки рыбаков обзавелись иномарками, а Кротову никак не везло в этом деле. То самолетом из-за кордона возвращался, то деньги однажды не выплатили всему экипажу, то эта цыганка подвернулась.

В этот раз срыва не должно быть, хватит ему в душных троллейбусах толкаться. Да и вообще пора тачкой обзавестись.

Кому первому из руководителей "Арктики" пришла в голову мысль дополнительно к ежегодной переаттестации судовых специалистов добавить еще обязательное собеседование с заместителем генерального директора по кадрам, рыбмастер Вадим Ковалев не знал. Новшество оказалось не столь безобидным, как некоторым показалось поначалу, потому что собеседование, имевшее ознакомительную, профилактическую цель, кое для кого заканчивалось краткой резолюцией зама - "в рейс не пущать". И поди разберись потом, по какой причине. То ли из-за плохого настроения восседавшей в замовском кресле многоуважаемой Татьяны Ивановны Головневой, то ли из-за слабой характеристики из прошлого рейса, то ли просто из-за необходимости направить на судно в этот раз другого специалиста.

Словом, когда Ковалев маялся в "предбаннике" в ожидании назначенного времени, в голову лезли самые разные мысли, и все вроде бы сходилось к одному - не рано ли говорить о его членстве в экипаже "Альционы". Хотя, откровенно говоря, не было в этом и особой трагедии. В этот рейс он не напрашивался, его из отпуска на полмесяца раньше выдернули. Потом отгуляешь, мол. Просто теперь уж не хотелось, чтобы ухлопанная на побегушки неделя с этим оформлением пропала даром.

- Ковалев! - выглянула в коридор секретарша Головневой. - Можете зайти.

- Спасибо, - вежливо откликнулся рыбмастер, хорошо усвоив, что общение с любым высокопоставленным чиновником начинается с его секретарши. Как театр с вешалки.

Зам. генерального встретила рыбмастера неожиданно приветливо. Впрочем, через несколько минут это могло обернуться чем угодно. Ковалев, устроившись почти по-домашнему на мягком стуле, поймал себя на мысли, что напротив расположилась не всемогущий зам, а обыкновенная женщина. Миловидная, женственная, привлекательная, не лишенная определенных слабостей и капризов. Ковалеву не к месту припомнились разговоры о том, что она незамужняя, и он едва удержался от желания придать серьезному разговору игривый характер. Хорошо, что вовремя одумался.

- Сколько времени отдыхали после прошлого рейса?

- Три месяца.

- Странно.

Головнева откинулась в кресле, и, хотя в ее голосе обозначилось что-то жесткое, Ковалев впервые уверовал в благополучный исход собеседования. Ему даже показалось, что эта вот расслабленная поза наделенной большой властью женщины вызвана не чем иным, как чисто женским стремлением быть замеченной, стремлением нравиться и покорять. Ветреный он все же мужик, если в подобной обстановке допускает столь несерьезные мысли. Он задержался взглядом на глубокой ложбинке меж высоких грудей. Не по-хамски и не нагло, а по-мужски. Неприличием было не заметить и не отметить подобной прелести.

- Что странно, Татьяна Ивановна?

- Слишком малый срок между рейсами. Другие по полгода ждут направления в рейс, если не больше, а вы - три месяца...

Прямой намек на возможные внеслужебные отношения с кем-то из руководства производственного отдела или из инспекторов отдела кадров. Намек необоснованный и излишний.

Ковалев улыбнулся:

- Если честно, я и сам недоволен этим вызовом. Лето, теплое море, фрукты-овощи...

- Девочки, - подсказала Головнева.

- А тут этот вызов, - продолжал Ковалев, не утверждая и вместе с тем не отрицая провокационной реплики, - а так хотелось еще месячишко дома побыть.

И снова ткнулся восхищенным взглядом в ложбинку на груди. И не пытался скрыть этого взгляда и задержался ровно столько, чтобы и она заметила это. Рыбмастер Ковалев умел себя вести в подобных ситуациях.

- Давайте вашу карточку, - подытожила короткую встречу Головнева и размашисто прошлась росписью в верхнем углу ковалевской "зачетки".

- Желаю успешного рейса.

- Спасибо, - искренне откликнулся Ковалев, - и вам всего доброго. До свидания.

- До свидания.

Вадиму хотелось на прощание брякнуть что-нибудь о забугорном подарке, но подобная дерзость могла быть воспринята непредсказуемо, и он удержался. Намек на заморский презент перед самым рейсом мог быть расценен не как наивное подхалимство, а гораздо более серьезно. Такие вещи иногда бывают наказуемы. Лучше воздержаться. Как сказал один мудрец - от великих нужно держаться подальше, с ними одинаково опасно и дружить, и враждовать. То же относится и к облеченным должностями.

До рыбного порта, где в ожидании моря томилась у причала "Альциона", Ковалев добирался привычным маршрутом на 29-м трамвае. На этом трамвае никогда не было много пассажиров, и Ковалев, захвативший с собой тяжеленную сумку с домашними соленьями, копченьями, вареньями, никому не мешал и никто не мешал ему. И именно за эту спокойную езду, без толкотни и давки, без гама и базара Вадиму и приглянулся с давних пор 29-й трамвай. К тому же на пути к рыбпорту, в живописной Черноморке, можно было прервать поездку и неторопливо опорожнить несколько кружек пива в баре. Особенно после рабочего дня, в холостяцкой компании, когда некуда спешить. Ковалеву подумалось, что если на судне окажется кто-то из хороших знакомых по прошлым рейсам, то на пути домой обязательно нужно будет заглянуть в пивбар поддержать добрую традицию. И даже захотеось, чтобы выход в рейс задержался на недельку-другую.

После Черноморки в трамвае осталось всего несколько человек, и внимание рыбмастера привлекла сидевшая через кресло впереди женщина. Ее пшеничные волосы, аккуратно собранные в пучок, открывали белую шею, мочки ушей с простенькими сережками. На вид женщине было лет двадцать пять. Ковалев для себя определил, что пассажирка не замужем, слишком уж броско смотрится в легкой коротенькой юбочке. Семейной даме в таком возрасте несвойственно подчеркивать свою легкомысленность, а от этой так и веет готовностью пококетничать. Чтобы утвердиться в своем предположении, Ковалев искал взглядом ее правую руку - "окольцована" или нет? Это удалось лишь на остановке, когда женщина уже направлялась к выходу. Обручального кольца, конечно, не было. Он пропустил женщину и наказал себе обязательно познакомиться, если им будет по пути. От трамвайной остановки женщина неторопливо застучала каблучками в сторону порта... Судьба.

До проходной было метров триста. Три минуты ходьбы, три минуты на то, чтобы решиться завязать знакомство. А вдруг действительно судьба?.. Он догнал девушку и ворчливо заметил:

- А вот если б вы тащили такую тяжеленную сумку, я б вам обязательно помог.

Девушка обернулась, и Вадима сразу расположили добродушие ее широкой улыбки, искренность смеха. Он причислил незнакомку к хорошим людям - плохим и злым не дано так искренне смеяться.

- Хорошо, я помогу, но с одним условием, - попутчица согласилась неожиданно легко и уже тянулась рукой к сумке, - если напомните, где я могла слышать похожее выражение.

- Нет ничего проще, - заверил Вадим, мельком отметив ухоженность ее руки. Длинные пальцы, аккуратный маникюр. Мелькнула мысль, что подобная ухоженность исходит не иначе как от безделья, вряд ли эти руки знают стирку, полы, кухню. Но он отогнал от себя эту мысль.

- Ого! - Девушка примерилась к сумке, - у вас тут что? Камни, книги?

- Всего понемногу, - усмехнулся Ковалев и, помня свое обещание, спросил: - Журнал "Ералаш" видели?

- Да. Давно, правда.

- Значит, так. Сидят два мальчика, толстый и худой. Толстый ест яблоко. Съел, огрызок выбросил. И тут худой ему говорит: "А вот если бы у меня было яблоко, я бы с тобой поделился". Вспомнили?

- Вспомнила, - рассмеялась девушка, - а толстый посмотрел на худенького и говорит: "Плохо, что у тебя нет яблока". Так?

До проходной оставалось метров сто, обстановка требовала напора и натиска.

- Простите, как вас зовут?

- Оля.

- Меня Вадим.

- Очень приятно. Вы в рейс, наверное?

- В рейс. На "Альциону".

Все получилось легко и просто, Ковалев от неожиданности первого успеха несколько метров прошагал молча. Но времени оставалось все меньше, и он спохватился:

- А фамилия?

- Зачем?

- В гости зайду. Вы ведь, как я понял, в порту работаете.

- Если так, то попробуйте отгадать. Моим однофамильцем был известный русский композитор...

- Скрябина?

- Ну, это уж слишком.

Девушка вмиг переменилась настроением, лицо ее стало каким-то обиженным и незащищенным, и пока Ковалев пытался понять, в чем причина этого, продолжала:

- Не люблю лживости. Зачем понадобилось разыгрывать фарс, коль вы меня знаете?

- Откуда?! - Ковалев опешил и с испугом подумал, что она сейчас бросит сумку, - почему вы так решили? А-а, я правильно определил фамилию... Так вы сами подсказали.

- Известных русских композиторов десятки, а вы с первого раза отгадали. Согласитесь, это подозрительно.

- Если бы я знал вашу фамилию, то для отвода глаз назвал бы Мусоргского, Чайковского, Римского-Корсакова.

Довод подействовал. Девушка снова улыбалась. Предъявляя вахтеру удостоверение, Ковалев с радостью отметил, что Оля задержалась у выхода. Она ждала его.

- В рейс? На какое судно? - Вахтенный придирчиво всматривался в ковалевское удостоверение.

- На "Альциону".

- В сумке что?

- Закрутки. Огурцы, помидоры, грибы. Разное. Нельзя, может?

- Можно, - лениво проинформировал вахтенный, - грибы можно. Сумку откройте. Пожалуйста.

Подобный досмотр был для рыбмастера привычным, потому что происходил для него в тысячу первый раз за долгие восемь лет флотской работы. Но ему впервые доводилось подвергаться неприятной процедуре в присутствии приглянувшейся женщины. И не хотелось, чтоб она ушла. Хорошо, что в сумке одни банки, а ведь могли быть носки, трусы и прочее.

- Что это за зелье?

В руках неусыпного стража порядка оказалась трехлитровая банка с малиновым компотом.

- Только не называйте это компотом, - служивому нравилось, похоже, шутить неординарно, - эти фокусы стары, как испражнения мамонта. В вашем компоте градусов пятьдесят, поди, если не больше. Ишь, и ягодки для маскировки. Все правильно.

- Какие градусы? Какая маскировка?

Невозмутимости и спокойствия Ковалеву не занимать, но за происходящим наблюдала Оля, и он не сдержался от желания уколоть вахтенного.

- Ни к чему мне домашние настойки, - миролюбиво заметил рыбмастер, - я уже целый ящик "Колесника" на судно занес.

- Тем обидней гореть из-за этой банки, - вахтенный тоже оставался невозмутимым, - а вам, девушка, лучше идти. Боюсь, разговор с вашим товарищем затянется надолго.

Ковалеву это утверждение показалось несерьезным, вся разборка займет ровно столько времени, сколько ему потребуется для вскрытия банки. Не больше. Но это на крайний случай. Не хватало еще из-за каждого дуролома лишаться заготовленных к рейсу закруток.

- Я до конца дня буду в счетно-аналитическом отделе, на третьем этаже. Пока.

- Я загляну, - пообещал Вадим.

- Пройдемте со мной, - не то предложил, не то потребовал вахтенный, - сумку не забудьте. Помочь?

Ишь, вежливый какой. Ковалеву хотелось послать его куда подальше. Он никогда не простит этому службисту, если его вмешательство прервет завязавшееся знакомство с замечательной девушкой.

Идущий направо коридор рыбмастеру был хорошо знаком. В одном из кабинетов этой части здания располагался пожарный инспектор порта, с которым приходилось встречаться при каждой переаттестации. Ковалеву показалось странным, что вахтенный миновал кабинет начальника караула и направился к лестнице на второй этаж. Весь второй этаж, насколько знал рыбмастер, занимала таможенная служба, с которой приходилось сталкиваться непосредственно на судне либо при выходе в рейс, либо по возвращении, и уж никак не в конторе. Видимо, таможенников все-таки потеснили, и какой-то кабинет передали караульной службе.

Однако Ковалев ошибся. Вахтенный остановился возле двери, табличка которой свидетельствовала, что хозяином кабинета является "Старший таможенный инспектор Гальчук В. И.".

- Виктор Иванович! - заглянул в дверь со строгой табличкой вахтенный и неожиданно с улыбкой подмигнул Вадиму, - к вам посетитель. Товарищ Ковалев, рыбмастер с "Альционы".

Странности продолжались.

- Перехватили, значит? Молодцы! Пусть заходит, - послышалось из-за двери. Голос был Ковалеву незнакомый.

Хозяин кабинета вышел из-за стола. Высокий, статный, интеллигентного вида. Лицо улыбчивое, хотя и усталое.

- Присаживайтесь, рыбмастер Вадим, разговор у нас будет долгим. Я вижу, не ожидали этой встречи?

- Если честно, то нет, - признался Ковалев, окончательно отказавшись от попыток определить причину своего приглашения в таможню и доверившись случаю. Авось он куда-то и вывезет, потому что путных объяснений в голову не приходило.

- В рейс, значит? На "Альциону"?

- Совершенно верно, Виктор Иванович.

Таможенник прошелся по кабинету, задумчиво поглядывая на невозмутимого гостя, будто придумывая вступление к разговору. Или не решаясь? Но почему?

Наконец инспектор уселся напротив и заговорил:

- У "Альционы" проблемы с выходом в рейс.

Ковалеву услышанное показалось неправдоподобным. При всем уважении к авторитету таможни, Вадим не мог представить, что его напрасно могли вызвать из отпуска, дать направление на медкомиссию, на переаттестацию. Направить, в конце концов, на судно. Как и еще несколько десятков людей. При этом не было ни единого намека на возможные проблемы с выходом в рейс. И вдруг - вот тебе на.

- Я об этом не слышал, - пожал плечами моряк.

- Об этом в вашей конторе никто не слышал, - заверил Гальчук, - ты первый. Я не люблю пафосных слов, но именно от тебя зависит, выйдет в море "Альциона" или нет.

Ковалев рассмеялся:

- Мне хочется ущипнуть себя за ухо и проснуться.

Таможенник едва заметно усмехнулся:

-К сожалению, это не сон. Времени у нас не так уж много, а разговор обстоятельный. Перейдем к сути.

Он еще раз оценивающе скользнул взглядом по лицу рыбмастера и продолжал:

-На борту твоей "Альционы" обнаружена контрабанда...

- А при чем тут я? - вскинулся Вадим.

- Погоди, не кипятись. Контрабанду обнаружили неделю назад, и не случайно, конечно. Про этот канал догадывались давно. Сам, небось, заметил, как наши ребята все выходящие-приходящие суда вверх днищем переворачивали, от души шмонали. И нашли.

- Но при чем все-таки я?

- Понимаешь, Вадим, в чем дело... Ну, хорошо, пакет обнаружен, товар изъят, а дальше? Поставщик неизвестен, курьер неизвестен, адресат тоже неизвестен. Есть только подозреваемые. Да и то пешки, курьеры.

Рыбмастер молчал. Пожалуй, таможенник не назовет ни одного из них, да Ковалеву это и ни к чему. Пусть все члены экипажа будут для него в смысле причастности или непричастности к какому-то пакету равными и одинаковыми. И в море они идут рыбу ловить, а не контрабандистов. Этим пусть занимаются соответствующие структуры.

Однако хозяин кабинета смотрел на это дело совсем иначе.

- А подозревается весь экипаж, начиная с капитана и кончая поварихой. Не исключая и тебя.

- Зачем же говорите мне обо всем?

- Другого выхода нет, - честно признался инспектор, - у нас два варианта. Первый - снять весь экипаж с рейса и раскручивать тут, на берегу. Вместе с силовыми структурами. Скажу сразу - вариант неприемлемый. Шум-гам поднимем, людям крови попортим, а результата нужного не добьемся. Только преступников спугнем.

Гальчуку не стоило упоминать это слово, не то что обидное в разговоре о моряках, а категорически неприемлемое. На рыбном флоте преступников нет. Но строгий таможенник ершистости во взгляде моряка не заметил. И продолжал:

- А вот второй вариант видится перспективным. Мы посылаем на судно своего человека, и он в конце рейса устанавливает интересующую нас личность.

- Разумное решение. Посылайте, в чем проблема? Если вашему человеку понадобится помощь, то за этим дело не станет. Приглядывать, обнюхивать своих товарищей я, естественно, не стану, я этому не обучен, но в остальном поддержку обещаю.

- Проблема в том, что чужой человек в экипаже будет заметен. Неморяка отличишь сразу. Заняться этим делом должен кто-то из своих, из флотских.

- Я, значит?

Ковалев почувствовал, как от предложения таможенника у него загорелось лицо. И таможенник заметил это.

- Я понимаю сложность ситуации. Да, вроде бы некрасиво. Да, вроде бы нечестно по отношению к товарищам... хотя и не ко всем. Может, кто-то скажет - даже подло. А не подло, скажи мне, оставлять безнаказанными ворюг, обирающих свой народ? Знаешь, на сколько тянет содержимое пакета? На десятки миллионов "зеленых"! А сколько в России таких вот "Альцион", каждый день страна отправляет в море одно-два судна на промысел, а получает не рыбу, а дырку в бюджете. Никаких богатств не хватит, никаких кладовых, если мы не перекроем эти каналы. С голым задом останемся. Понял?

Ковалев молчал.

- И это еще не все, - продолжал инспектор, - ты грамотный парень, не хуже меня знаешь рыночную формулу Маркса - товар - деньги - товар. Эти миллионы обязательно вернутся в Россию, и вернутся не медикаментами, не продуктами, а наркотиками или подобной дрянью. Их вложат не в производство, не в создание рабочих мест, а в расширение преступной сферы влияния. Подкуп, шантаж, коррупция и так далее. Что молчишь?

- Знаете, Виктор Иванович, не дает покоя мысль, почему все-таки именно меня выбрали для этой цели? Чем я показался подходящим для столь... непростого дела?

- Ты это брось. У кого за плечами два года учебы в Рязанской высшей школе милиции? Да, а почему, кстати, не окончил ее, почему отчислился?

- В море потянуло, романтики захотелось, - пожал плечами Ковалев, - а может, по молодости-глупости. Сам не знаю.

- Мастер рукопашного боя, неоднократный победитель различных турниров. По-твоему, это не могло подтолкнуть нас к мысли насчет твоей кандидатуры?

- Для этой цели куда ценней умение подглядывать в замочную скважину, чем бойцовские навыки, - не согласился Ковалев и этим спровоцировал инспектора на очередные аргументы.

- Хорошо, с таможней тебе не по пути. Мы для моряков всегда были и останемся, наверное, карающим органом. Не для всех, конечно, а для любителей легкой и быстрой наживы, для ворюг. Но если ты такой принципиальный, то почему сквозь пальцы смотришь на вырождение флота? Ведь вы трудовой элитой всегда были, гордостью страны, а во что превращаетесь? Контрабанда, хищения, распродажа судового имущества за границей, грузы за полцены за "черный нал" сдаете! Куда это годится? Женщины-морячки в инпортах подработкой занимаются, местных толстосумов обслуживают.

- Жизнь сейчас такая, - вздохнул рыбмастер, - все вверх ногами встало. Каждый сам за себя, каждый норовит не упустить момент и хоть что-то хапнуть.

Таможенник почувствовал, похоже, что настроение собеседника изменилось, и приободрился.

- Так уж и каждый? А знаешь, сколько человек из нашей службы знали о найденном пакете? Двое. Я третий. Могли бы договориться, на троих этих миллионов за глаза хватит. Но мои ребята не таковы. Мораль не та, принципы не те.

- В вашей конторе все такие, принципиальные и чистые? - усмехнулся рыбмастер.

- Не все, - подтвердил Гальчук, - далеко не все. Но речь не о таможне, она свое дело в данном случае сделала и предотвратила утечку драгоценностей за границу, речь о моряках-контрабандистах, способствующих этой утечке. Чувствуешь разницу?

- Чувствую. В семье, как говорится, не без урода.

- Поэтому и не хочется снимать весь экипаж с рейса, людям судьбу ломать. Но и руками в бессилии развести тоже не можем. Поэтому и решили тебя привлечь к операции. А ты в стороне остаться хочешь.

- Пачкаться не хочется...

- Пачкаться?!

Казалось, таможенник едва сдержался, чтобы не взять рыбмастера за шиворот и хорошенько встряхнуть.

- В чем, позволь узнать, ты не хочешь пачкаться? В грязи или в крови? Ты не задумывался, уважаемый чистюля, почему за последний год погибло несколько ваших моряков? Капитан Сычев, например?

Рыбмастер Ковалев о подобных трагических случаях узнавал либо от друзей, либо при прохождении переаттестации по технике безопасности.

- Во сне что-то с кэпом случилось, - сказал Ковалев, - сердечный сосуд какой-то оторвался. Это перед Лас-Пальмасом произошло.

- А перед этим был незапланированный заход в Намибию, а испанские полицейские обнаружили в капитанской каюте 50 тысяч бесхозных долларов США. Откуда они взялись? Кому принадлежали, самому капитану или были подброшены? Далее. Рефмашинист Юрий Скрябин, член ремонтно-подменной команды. Погиб на второй день после прилета в Лас-Пальмас.

- Скрябин?

- Да, Скрябин. Знакомый, что ли?

- Фамилия знакомая. А с ним что произошло?

- Задохнулся аммиаком. Полез трубопровод ремонтировать, фланец разъединил, а оттуда струя аммиака, прямо в лицо. И тоже странно, потому что перед ремонтом судовые рефики весь аммиак из системы откачали, аммиака там просто не должно было быть. А может, парень обнаружил что-то?

Услышанное заставляло взглянуть на предложение по-иному. И таможенник это почувствовал.

- Тебе не нужно ни во что вмешиваться, - он высказывал, похоже, последние доводы, - твоя задача одна - засечь курьера. И немедленно сообщить.

- Почему немедленно?

- Потому что его жизнь после передачи лжепакета будет стоить чуть больше ржавой копейки. Сам понимаешь, оставить драгоценности мы не могли, не настолько богаты, чтоб такими кусками швыряться, а попробуй предугадай реакцию адресата, когда ему вместо ценностей бижутерию доставят. В любом случае все шишки достанутся курьеру. Все подозрения. И в краже, и в предательстве. За это по головке не погладят. И, главное, мы тут позаботимся о безопасности его семьи и родных. Понял?

- Виктор Иванович, если такая заваруха получается, не лучше ли, действительно, снять "Альциону" с рейса и набрать новый экипаж?

- Если мы из-за каждой обнаруженной бесхозной контрабанды будем принимать такие меры, то через полгода придется поменять все экипажи и на судах, и на самолетах, и на поездах. Людей не хватит, дорогой мой.

Директору "Океана" Слепухину во всем нравились размах и объемность. Он перестроил и перекроил свое торговое детище, приватизированное за бесценок, с желанием предоставить работникам магазина и посетителям максимум удобств. Надо сказать, задумка удалась, в этом завхоз Николай Жуков, проработавший в магазине с разными руководителями около десяти лет, убедился самолично. Даже не верилось, что стандартное невзрачное здание с блеклой вывеской "Продукты" буквально за несколько месяцев превратилось в современный супермаркет. Со своим рестораном на втором этаже, хоть и небольшим, но уютным и достаточно популярным в деловых кругах, со столь же уютным мини-баром, с кондиционерами, с полузатемненными стеклами. А уж про ассортимент и уровень обслуживания нечего и говорить - во всем Новороссийске таких заведений раз-два, и обчелся. Под стать заведению подобрался и обслуживающий персонал, достаточно образованный и вышколенный. Рабочими местами дорожили, потому что устраивали и зарплата, и условия работы, и престиж, поэтому вопросы дисциплины, разборки из-за опозданий или прогулов выглядели далеким и нереальным прошлым.

Особенно впечатляли апартаменты шефа, начиная с приемной, где сидела секретарша Татьяна, и кончая кабинетом. Сам по себе кабинет впечатлял не размерами, весьма скромными, а убранством, вкусом, неким шиком. Недаром над этим корпели лучшие дизайнеры города, чем Слепухин, опять же, не козырял в разговорах, но любил при случае пригласить кого-то из нужных людей в офис и воочию, ненароком продемонстрировать свои вкусы и возможности.

Еще Жуков знал, что шеф никогда и никому без надобности не покажет вторую половину своего кабинета, спрятанную за потайной дверью и представлявшую собой не что иное, как уютную спальню с мебелью за несколько тысяч "зеленых". Жуков понимал, что эта часть кабинета является дополнительным рабочим местом секретарши, но ни взглядом, ни в мыслях, ни тем более словом не выражал своей догадливости. Боже упаси. Он даже испытывал немалое беспокойство из-за своей причастности к узкому кругу лиц, посвященных в кабинетную тайну, потому что тайна эта существовала в первую очередь для жены шефа. А что будет, если она узнает? Семейными узами шеф, судя по всему, не особо дорожит, но судьбу посвященных можно предсказать безошибочно - предательства Слепухин не потерпит и выгонит всех к чертовой матери. Без выходного пособия. И это в лучшем случае. Не на пустом ведь месте появилась поговорка - меньше знаешь, дольше живешь.

А знал Жуков немало, именно за это и огребал приличные деньги. Вот и сейчас, направляясь к шефу, спешил поделиться только что полученной информацией, не терпящей отлагательств. Наверное, об этом догадалась и Татьяна, коль сразу же, без доклада, кивнула в сторону директорской двери:

- Пожалуйста.

Шеф, пока Жуков преодолевал несколько метров от двери до ближнего стула, сверлил своего завхоза внимательным взглядом.

- Сергей Михайлович, появился Кротов. Тот самый моторист из "Арктики".

- Ишь ты, - оживился Слепухин, - и что рассказывает?

- Один к одному с "Амиго". И про ченч, и про цыганку.

- Сработала, стало быть, наживка, - удовлетворенно подытожил Слепухин, - сколько он хочет взять в этот раз?

- Пятьдесят. На послезавтра договорились.

- Хорошо. Сейчас же поезжай к Тимофею, завтра товар должен быть упакован. И чин-чинарем чтоб.

- Сколько баночек закатать?

- Штук двадцать. Больше не надо. По поводу адресата говорил?

- Пока нет.

- Смотри, чтоб без проколов.

- Все будет в ажуре, Сергей Михайлович, - заверил Жуков, - парень он свойский, в меру лох, в меру крутой. Я ему вместо десяти долларов за каждую баночку двадцать пообещал, и он аккуратно, в клювике, все по нужному адресу доставит.

- Не переборщи с долларами-то.

- Ему двойная такса будет вроде компенсации за риск. Вдруг еще одна цыганка встретится.

Слепухин рассмеялся:

- Хватит ему и одной. На что деньги-то собирает?

- На тачку.

- Надо помочь. Мечта детства, небось.

- А если машину купит и с морем завяжет?

- Не завяжет. Машине нужен гараж, запчасти. Девочки новые появятся, а с ними вообще уйма денег нужна. Так что пусть покупает. Ты, пожалуй, возьми парня под свою опеку, помоги кой-какие проблемы решить. Пристегни, словом. Но аккуратно чтоб, неназойливо, без рывков. Понял?

- Понял, Сергей Михайлович.

В конторе порта - массивном четырехэтажном здании, собравшем под своей крышей практически все портовые службы, - Ковалеву приходилось бывать сотни раз. В том числе и на третьем этаже, где располагался планово-экономический отдел, в котором работала Ольга Скрябина.

С отходом в рейс начиналась обычная чехарда, все сегодняшние хлопоты-сборы закончились строгим распоряжением капитана - "завтра в 8.00 всем быть на борту в полной боевой готовности!". И можно было не сомневаться, что завтра это распоряжение будет продублировано, а срок выхода в море перенесен. Привычная для рыбного флота волокита. И пусть. К рейсу "Альциона" готова, снабжение получено полностью, провизионка забита продуктами до отказа, так что пару деньков можно повалять дурака.

В своем предположении о присутствии в экипаже кого-то из знакомых по прежним рейсам Ковалев не ошибся, таких выявилось пятеро, в том числе капитан Алексей Алексеевич Козлов и, что оказалось самым приятным, рыбмастер Алексей Солнцев. С Алексеем они дважды были в долгих рейсах, если сложить, получится целый год. В одной каюте жили, рука об руку трудились, убедившись в абсолютной надежности друг друга. Надежности и профессиональной, и человеческой, что в море очень даже немаловажно. Черноморку, однако, Солнцев отверг безоговорочно: теперь он был человек семейный, к тому же его находившаяся в интересном положении молодая жена не переносила запах спиртного. И было это, по правде говоря, к лучшему, потому что первым делом Ковалев решил сегодня вечером встретиться с Олей. Поскольку никаких ее домашних координат Вадим не знал, то собрался заглянуть в планово-экономический отдел.

К появлению молодого моряка плановики-экономисты отнеслись с нескрываемым интересом, и немудрено - за всеми столами стометровой комнаты виднелись только женские лица, ни одного мужика. И все эти лица дружно уставились на вошедшего. Но Ковалев лишь кивнул Оле. Она вышла в коридор.

- Чему улыбаешься? Неужели совсем за меня не переживала?

- Нисколечко. А почему я должна за тебя переживать?

- Не знаю, - признался Ковалев, - просто хочется, чтобы кто-то переживал за тебя.

- Я тебя в окно видела, - засмеялась она, - как ты от проходной свой баул тащил. Что с рейсом?

- На завтра намечается. Так что, Ольга Васильевна, жду предложений относительно сегодняшнего вечера.

Ожидал услышать обычное для таких случаев "а зачем?", "а нужно ли?", "это так неожиданно" и тому подобное проявление кокетства. Но ошибся.

- Можем наведаться в гости к моей подруге, я давно ей обещала. Идет?

Как быстро и просто, оказывается, можно понять друг друга.

Правда, Ковалеву хотелось провести этот вечер вдвоем. И между делом поподробней узнать о ее погибшем брате.

Вечер получился на славу. Олина подруга, хозяйка двухкомнатной квартиры в престижном районе Черемушек, оказалась на редкость общительной и милой женщиной. Легкое чувство стеснительности, присущее началу любого знакомства, улетучилось с первыми глотками "Арарата", а уже через несколько минут Ковалев вполне освоился за столом, в чисто женской компании. Даже поддержать разговор в такой компании - дело непростое, потому что заранее категорически исключается столь безотказная тема, как футбол, не совсем подходящими, даже совсем неподходящими выглядят опостылевшие всем политические дрязги. Оставались обычные житейские темы вперемежку с анекдотами.

Кажется, выкрутился. Свидетельством этому стал наказ хозяйки подыскать для нее именно такого парня, как Вадим. И звучало это искренней похвалой ему, и столь же искренним одобрением Ольги.

Инна провожала их целых два квартала, рассыпаясь в благодарностях и заверениях в своей радости от их посещения. Наказывала непременно заглядывать еще и высказывала надежду, что такие встречи станут теперь постоянными. Никаких препятствий, собственно, для этого не было. Заметным было нежелание Инны расставаться с гостями, ее боязнь возвращаться в уютную, но пустую квартиру. Есть ли в этом портовом городе мужики, коль такая женщина остается незамеченной и одинокой?..

Затем гости провожали хозяйку до подъезда, и им стоило немалых усилий устоять перед ее настойчивым предложением "посидеть еще". Это было бы все-таки лишним, хорошие гости должны знать меру. Договорились встретиться сразу после возвращения Вадима из рейса.

Они неторопливо шли по вечерней улице куда-то в сторону центра, хотя жили оба в противоположных сторонах, и поэтому выбранный Ольгой маршрут казался не совсем подходящим. Самым правильным и логичным было бы, конечно, поехать к нему, хотя в глубине души проникшийся к девушке уважением и доверием Ковалев пугался ее согласия провести ночь вместе. Для случайной и мимолетной связи эти несколько часов знакомства были вполне достаточным временем, но Ковалеву как раз и не хотелось обнаружить в Ольге сходство с женщинами, готовыми на такую связь. Похоже, возраст начинал сказываться: появлялись мысли о семье, о жене...

- Слушай, а куда мы идем? Мой дом совсем в другой стороне...

- Ты не хочешь прогуляться? В такой вечер... Боишься не выспаться?

- Не боюсь. Просто хочется провести эту ночь с тобой.

Девушка молчала.

- Ведь мне завтра в рейс, Оля... На полгода...

- Именно поэтому мы сейчас и расстанемся, Ковалев. Погуляем еще полчасика, и по домам. Идет?

Такое решение при всем нежелании расставаться пришлось моряку по душе. Может, действительно судьба?

- Оля, а что с твоим братом произошло?

Отведенные девушкой полчаса наверняка продлятся дольше, но тянуть с важным вопросом не годилось. Не совсем уместно, конечно, спрашивать о подобном. Но нужно. И потом, с того дня прошло немало времени, самое тяжелое сгладилось и не выглядит теперь таким болезненным.

- Несчастный случай. А ты знал Юру?

- Нет. Слышал только.

- Он был в ремонтной команде, холодильные установки ремонтировал. Трубы там всякие, механизмы, ну, тебе это лучше знать.

- Ремонтники проводят те работы, которые им рейсовый экипаж определяет, - уточнил Ковалев.

- Приняли они судно, проводили вечером рейсовиков в аэропорт, а наутро принялись за работу.

Ольга рассказала лишь то, что Ковалеву уже было известно от таможенника. Ничего нового. Да и откуда ей было знать какие-то дополнительные подробности, если все поступившие с судна сведения заключались в официальном изложении двухстраничного акта.

- Мама просто убитая была, не представляю, как она выкарабкалась... Она ведь одна нас с братом воспитывала, без отца. Юра сильно помогать стал, когда работать начал. Без него я не то что институт, школу-то не закончила бы.

Чувствовалось, ей нужно было высказаться. Ковалев ни о чем больше не спрашивал, понимая, что разоткровенничавшаяся Ольга больше невольно поведает о себе, нежели о брате.

- Самыми тяжелыми были те две недели, что прошли после телеграммы до прихода судна. Представляешь, целых четырнадцать дней и ночей ожидания... Не Юры, а его тела... Гроба...

- Успокойся, Оля. Не терзай себя.

Вадим неловко уговаривал, пытался вытереть лившиеся из Ольгиных глаз слезы и последними словами ругал себя за бездушие: и дернула же нелегкая лезть с такими вопросами. Но ведь и без них не обойтись. Слава богу, Ольга, кажется, успокаивалась, из сумочки появились зеркальце и пудреница.

- Ты береги себя, Ковалев, - то ли наказала, то ли попросила, - хорошо?

- Ладно, - с некоторым смирением пообещал рыбмастер, - постараюсь.

Чего уж там, постараться следовало, для этого появились теперь дополнительные стимулы.

"Отчего черемуха вся белым-бела, отчего вчера еще ты со мной была..."

Доносившийся с траловой палубы мелодичный голос исполнителя угадывался сразу - тралмастер Юрий Лукин. Да и такой виртуозной игрой на гитаре мог похвастаться далеко не каждый. Наверняка возле тралмастера собралась сейчас толпа, и наверняка там находится пассия Лукина - судовой врач Зинаида Портнова, одна из двух женщин в экипаже. Вторая, повариха Виктория Дубова, закруглялась теперь с ужином или прибирала столовую.

Рыбмастер Вадим Ковалев, мывшийся на полубаке в душе, представлявшем собой брезентовую штору да кусок шланга от пожарной магистрали, тоже хотел пойти на траловую. Потрепаться, анекдотами перекинуться, послушать самые свежие новости. Вадим уже четверть часа крутился разомлевшим от жары телом под сильной струей соленой воды и не ощущал живительной прохлады. Откуда ей было взяться, если температура забортной воды была +28, а воздух в перегревшейся за день бухте, где кинула якорь "Альциона", достигал всех сорока. И это в вечернее время. На судне, слава богу, работали кондиционеры, нагоняя в каюты спасительную прохладу. Без "кондишки" совсем пропали бы. Аденский залив в климатическом отношении не подарок, неспроста от рейсов сюда отнекиваются всеми мыслимыми и немыслимыми способами. И неслучайно в этот район пожилых моряков почти не направляют. Один из немногих плюсов в здешних местах для моряка - что промысел ведется вблизи берега. И хотя берег этот - либо скалы, либо песчаная пустыня, взгляду с моря он видится, тем не менее, намного привлекательней и желанней, чем однообразный водный пейзаж. Чужой, но все-таки берег. И берег, главное, вот он, рукой подать, высвеченный огнями небольшого города под названием Мукала. Вдоль самого побережья огибает скалы автострада, и, если судить по довольно резвым автомобильным огонькам, неплохая, скоростная. Завтра, возможно, удастся побывать на экскурсии и более детально ознакомиться с этой затерявшейся на отшибе Мукалой.

Но это завтра, а сегодня все мысли о другом.

На траловую палубу Вадим после душа не пошел. Пока приготовил чай, пока, обжигаясь, потягивал ароматный напиток, голоса с палубы стали перемещаться в кают-компанию, и, даже не глядя на часы, можно было с уверенностью сказать - судовое время близилось к девяти. Наступал традиционный час видео, этот "час" продлится до полуночи. Как минимум. В кают-компанию набилось, небось, человек двадцать самых заядлых, самых неисправимых почитателей всяких ужастиков и триллеров, до сих пор не надоевших по причине отсутствия других видов отдыха. Это, как ни странно, не способствовало рейтингу фильмов порнографических, отвергнутых почти всеми. Во многом равнодушию к ним помогла наикрутейшая "Чиччолина", просмотр которой оставил брезгливость, чувство стыда за эти женские приключения-похождения, настолько уж вызывающе беззастенчивые, что героинь "шедевра" зритель с трудом соглашался отнести к прекрасному полу. Это были самки с животным половым инстинктом. В компании таких же самцов.

С левого борта, где располагалась каюта Ковалева, было тихо и спокойно, если не принимать во внимание доносившуюся из кинозала пальбу да равномерное тарахтение трудяги "вспомогача" в машинном отделении, обеспечивающего судно электроэнергией. Вадим знал, что там сейчас никого не было, вахтенный моторист наверняка смотрит боевик. Основная нагрузка на стоянках отводится автоматике, "мотылю" надлежит лишь через каждые два часа спускаться в "погреб" - посмотреть, понюхать, пощупать. Максимум минут на десять, чтобы потом снова бегом к видику, оставляя машинное отделение беспризорным. И именно в один из таких беспризорных почти двухчасовых промежутков в машину нанесет визит кто-то из членов экипажа. Произойдет это, скорее всего, далеко за полночь, когда зрители оставят в покое видео и после короткого перекура разбредутся по койкам. К этому времени "вспомогач" за несколько часов непрерывной работы выберет значительную часть топлива из расходной цистерны и можно будет снять ее боковую крышку. Ковалев знал, что целлофановый пакет извлекут из цистерны именно сегодня, этой ночью, потому что сразу после завтрашней частичной выгрузки "Альциона" возьмет курс на Лас-Пальмас, откуда экипаж рейсом Аэрофлота вылетит в Новороссийск. Передача пакета произойдет в Лас-Пальмасе, никак не в Мукале. Товар, насколько был информирован Ковалев, был явно "не арабского" назначения. Передача никаких проблем не вызовет, на причале у любого из российских судов испанцев всегда хватает. Одни приходят посмотреть, другие по вопросам "ченча", третьи от портовой администрации, четвертые, наоборот, от нечего делать. Попробуй, угляди за каждым. А если учесть, что и сами моряки намыливаются на весь день в город и, как правило, с сумками для покупок, в которые не заглядывают даже полицейские на выходе из порта, то станет понятным - владельца пакета можно установить только сегодня.

Что контрабанда до сих пор находится в цистерне, Ковалев знал твердо. За четыре промысловых месяца судно не имело, по сути, ни одной продолжительной стоянки, которая позволила бы вскрыть цистерну. А при промысловом режиме, когда "пахали" оба главных и три вспомогательных двигателя, в машинном отделении всегда неотлучно находился вахтенный. Либо механик, либо моторист. Но даже они не могли вынуть пакет, потому что уровень топлива всегда поддерживался на верхней отметке, при которой не то что снять крышку, а даже незначительно ослабить ее гайки нельзя было. Это вызвало бы утечку нескольких тонн солярки. И не за борт, а в машину, что остаться незамеченным никак не могло и что в планы курьера не входило.

Интересно, кто? За прошедшие месяцы каждый из тридцати моряков "Альционы" оставил о себе определенное мнение, но Ковалев тем не менее признавал, что имя "чужака" не может даже приближенно представить себе. Несмотря на съеденные совместно несколько пудов соли. Чужая душа - потемки. Кому в голову, например, могла прийти мысль, что рыбмастер Вадим Ковалев в этом рейсе не только рыбмастер, а и сотрудник таможенной службы? Ни о чем не догадывается и тот, кто через несколько часов спустится в "погреб" и разменяет содержимое пакета на свое будущее. И начисто это будущее перечеркнет. Кто же?

Ковалев ловил себя на мысли, что по явившееся с вечера волнение, все возраставшее по мере приближения развязки, происходило от смутной догадки - в цистерну полезет кто-то из друзей. Ковалев пытался самолично отвести эту незавидную роль кому-то из экипажа, и ничего у него не получалось, не находил кандидатуры на "заклание". Зачем он вообще согласился тогда с таможенником? Чего ему не хватило - смелости, разума, твердости? Или все-таки сказалась юношеская мечта стать сыщиком? Такой вопрос Ковалев задавал себе не раз, прокручивая в памяти один из далеких дней перед отходом в рейс, и вновь и вновь однозначного ответа не выходило. В запутанной и сложной ситуации он оказался. Правильно ли от тогда поступил, сделав шаг навстречу этой ситуации и впутавшись в нее по уши? Поди разберись теперь, когда до развязки осталось несколько часов.

В коридоре никого не было. Ковалев быстро пристроил на заранее намеченное место возле подволочного плафона миниатюрную видеокамеру, размером чуть больше пиджачной пуговицы. Не отняла много времени и манипуляция с тонким кабелем, его Ковалев просунул в каюту через отверстие рядом с электрическими проводами. Оглядевшись, еще раз отметил про себя предусмотрительность таможенников, которые учли все мелочи, в первую очередь соответствие цветов видеокамеры и провода коридорной окраске. Совсем незаметно.

- Что ты тут д-делаешь?

Повариху черти откуда-то вынесли. Не заметила ли его возни?

- Фу, Вика, ты как привидение, - с напускной строгостью отозвался Ковалев, - так и заикой сделать можно.

- На меня н-намекаешь?

- Что ты? Ради бога. А делаю я, как видишь, очень сложную работы - вывешиваю сушить свои трусики.

- Какой ты в-вульгарный.

Повариха фыркнула, капризно надула губы, но уходить не собиралась, и Ковалеву это было на руку. Предоставлялась короткая возможность "легально" поторчать в коридоре, в пяти метрах от машинной двери.

- Свои т-трусики мог бы и в каюте п-повесить, - нравоучительно заметила Вика, и рыбмастеру ничего не оставалось, как сделать ответный выпад:

- Начальник-то кино смотрит?

- Д-да. А что?

Начальник радиостанции Андрей Попов и повариха Вика в этом рейсе состояли в гражданском временном браке, поэтому вопрос рыбмастера носил откровенно провокационный характер. С Викой это было позволительно.

- Хотел тебя на чашку чая пригласить, да боязно как-то, - признался Ковалев.

- П-пойдем, - согласилась повариха, - т-только д-дверь оставь открытой. Не хочу, чтоб плохое п-подумали.

Ковалев едва удержался от смеха. При всем остром женском "дефиците" на рыбном флоте, повариха далеко не в каждом рейсе обретала постоянного друга. Желающие развлечься находились, но продолжительной связи не многие выдерживали. Виной такой "невоспользованности" стали довольно-таки заметные странности в ее поведении. А появились они два года назад, когда повариха героически пробултыхалась четыре часа посреди океана после падения за борт. Никто другой такого героического эпизода в своей биографии не имел. Во всей "Арктике" только повариху Вику удосужило такое "везение". Над девушкой смеялись, подтрунивали, подзуживали, а все-таки и уважали. Ей довелось один на один быть с океаном и не спасовать, уцелеть, это не каждый сможет. Ей прощали не только ее странности, а даже чудовищное неумение готовить. У Вики не получались ни первые, ни вторые блюда, разве лишь чай иногда походил на чай. Из рейса в рейс осчастливленные ее присутствием экипажи категорически требовали от руководства перевести незадачливую кашеварку куда-нибудь подальше от камбуза. Начальство кивало головой, обещало, а в следующем рейсе на каком-нибудь судне именно Вика выставляла на раздаточный стол кастрюлю с первым блюдом неизвестного названия и вкуса, ляпала в тарелки второе, напоминавшее замазку, и от души предлагала:

- М-мальчики, насчет д-добавки не стесняйтесь!

И не обижалась, не огорчалась, когда в ответ слышала отзывы типа "тебе только приговоренных к высшей мере кормить".

- Вика, а как ты за борт-то свалилась?

В каюте ароматом отдавал заваренный в литровой банке чай, горкой высились камбузные пшеничные сухарики, и в дополнение к этому "изобилию" рыбмастер выставил на стол наполовину заполненную баночку с медом. Остатки Олиного подарка.

- Очень просто, как. Пошла за водой. Бросила ведро за борт, веревку на руку намотала. А это ч-чертово ведро будто за корягу зацепилось, и меня с палубы как в-ветром с-сдуло. На полном ходу. Кричала, орала - ноль внимания.

- А потом?

- А потом поняла, что моя жизнь в моих руках. Ведро п-перевернула, обхватила вот так руками, навалилась г-грудью и поплыла себе потихоньку. А потом з-запела.

- Ха-ха, самый подходящий случай.

- Акул-то надо было отпугивать. Да и себя поддержать, дух не потерять.

Да, над незадачливой Викой можно было подтрунивать, называть чокнутой, но нельзя было и не уважать за пережитое. Ковалеву однажды довелось купаться в Атлантическом океане, милях в ста от ближайшего берега, и он до сих пор помнит первые ощущения, пришедшие сразу же после ныряния с борта, и ощущения эти мало походили на восторг. И вода теплая, и дежурная шлюпка рядом, и на судне выставлен наблюдатель с биноклем, чтобы акулы не подкрались, а все равно во всем теле не стало привычной легкости. Ее отнимало ощущение километровой бездны под тобой и твоя никчемность перед стихией, противопоставить которой можно только силу собственного духа. Если он есть. Так вот, у Вики - есть.

- А потом меня болгарские рыбаки подобрали. Через четыре часа, п-представляешь? Обсушили, отогрели, накормили. С моим судном по радио связались, чтоб координаты уточнить и место встречи определить, а мои не поймут - зачем, мол, встречаться? Болгары смеются - если не хотите забирать свою повариху, мы не п-против, пусть у нас остается, нам нужны с-симпатичные девушки. Наши тоже смеются, не верят. И не поверишь, если расстояние до болгар почти сто километров.

- Так уж и сто...

- А ты как д-думал? За четыре часа при скорости двадцать километров на сколько наши отплыли? А ты не веришь.

- Да верю, хотя, честно сказать, с трудом.

Вика прихлебнула горячий чай и наивными глазами уставилась на рыбмастера:

- По-твоему, я все п-придумала?

- В том-то и дело, что нет. Я еще раньше про тебя слышал, ты ведь живой легендой на флоте стала.

- Я что, я ничего. Вот муж у меня герой.

Вика переходила к излюбленной теме Видимо, мечта о семье никогда ее не поки дала, и иногда она желаемое старалась выдать за действительное. Никто ни разу не видел, чтобы Дубову кто-нибудь провожал в рейс или встречал после полугодового плавания, но никто и не уличал во лжи. Она никому не мешала своим выдуманным миром.

- А кто он?

- Он у меня летчик. Военный летчик.

Круто, ничего не скажешь.

- Да, - вздохнул Ковалев, - у нас несладко, а у них и вовсе. Не позавидуешь.

Вика согласно кивнула головой и по-бабьи пожаловалась:

- Вся изнервничалась из-за него, без снотворного не засыпаю. Соседи спрашивают, почему детей не заводим, а нам боязно. Так и живем - он в небе, а я в этом блядском море.

- Ничего, - успокаивающе заметил рыбмастер, - зато радостней встречи.

Если откровенно, Ковалев вычеркнул повариху из числа подозреваемых на второй день после выхода в море, после первого же общения с ней. Наивно и несерьезно предполагать, что судьбу пакета с многомиллионным содержимым могли доверить женщине с серьезным "сдвигом по фазе". Сил открутить гайки и снять крышку у этой женщины хватит, особого умения тут тоже не требуется. Хотя не так уж и просто потом правильно обжать гайки, чтобы обеспечить прежнюю герметичность. Для этого нужны определенные навыки, знание равномерности и очередности обжима. Безусловно, всем этим премудростям можно обучить даже "больную на полголовы" Вику, но слишком уж рискованно. Да нет, Вику можно не упоминать, это просто смешно.

Видно, Ковалев хотел укрепиться окончательно в своих предположениях насчет поварихи, и потому ему в голову лезли не совсем обычные вопросы. Но они были вдвоем, наедине, никто их не слышал, и можно было позволить разные словесные вольности.

- Вика, а какие соседи про детей спрашивают - береговые или наши, судовые?

- При чем тут судовые?

- Ну, почему, мол, с Андреем детей не заводите? С начальником рации.

- Ты т-темный, как два подвала! С Андреем у нас просто так, временно. Не знаешь, как это в море бббывает?

- Шут его знает, - прикинулся рыбмастер, - у меня в рейсах никого не было.

- Валюту жжжалко? Хрен стоит как палка, а валюту жжжалко! Д-да? Парень ты нормальный, в рейсе с тобой любая бы согласилась. Неженатый, при деньгах и с виду нормальный. И характер добрый.

- Откуда ты знаешь?

- Никогда на меня не матерился, как другие.

- А что материться-то? Это в ресторане можно выбирать, а тут ешь, что дали. К тому же рыбы разной полно, креветку ведрами варили. Ешь, не хочу. Верно?

- Вадим, только ч-честно, я вас хорошо кормила?

- Нормально. Все живы-здоровы, жертв нет. Некоторые, правда, жалуются на животы, но это ничего. На берегу подлечатся.

- С больными желудками нечего в море ходить, - резонно заметила повариха, и не согласиться с ней было нельзя, - больным на домашней диете нужно сидеть. Ишь, Вика им виновата! Весь отпуск пьянствуют на берегу, животы отравят, а с Вики потом спрашивают. Вот ведь люди какие! А?

Действительно, что говорить о прошедшем. Через десять дней они будут в Лас-Пальмасе, где их ждет-дожидается самолет, чтобы доставить домой. А в следующем рейсе, бог даст, вместо Вики будет настоящий повар. Было бы очень несправедливо и жестоко два рейса подряд оказываться с ней на одном судне. Если верить военным - снаряд в одно место два раза не попадает.

- Слушай, Вика, ты вот про валюту помянула, а сколько вы за рейс берете? Если не секрет, конечно.

Ковалев уделил поварихе достаточно внимания, выдал достаточно поддакиваний, чтобы получить право на вопрос, не только бестактный в разговоре с любой другой морячкой, а просто-напросто непозволительный.

- Берут проститутки, а мы просто принимаем подарки. Мне в прошлом рейсе к-ковер подарили. Большой, три на четыре. Андрей тоже ковер пообещал. Поменыше, п-правда, два на три.

- Ха-ха, Андрею ты меньше понравилась?

- Нет, п-почему? Просто этот рейс короче. А что ты смеешься?

- Так, своим мыслям.

Оставшись один, Ковалев соединил просунутый в каюту провод с замаскированным под калькулятор миниатюрным видеоэкраном, нажал одновременно кнопки "плюс" и "умножить", и на маленьком экране четко обозначился пустой коридор.

Первым в поле зрения Ковалевской видеокамеры попал матрос Виталий Пономарев. Попал лишь на секунду-другую, прошмыгнув быстрым шагом короткий коридор и исчезнув в направлении кают-компании. На машинную дверь матрос не обратил никакого внимания, не задержался, не приостановился, даже головы не повернул. Не случалось почему-то у Ковалева, при всей антипатии к матросу, занести его в "черный" список, выглядел он для этого каким-то неподходящим. Может, потому, что упорно, уже четвертый год, грыз науку в техническом вузе? Нелогичной выходила ситуация, чтобы Пономарев, будь он соучастником и имея в этом случае бешеные бабки, торчал целый месяц после полугодового плавания в институтских аудиториях. В другом городе, в отрыве от семьи. Причем сессии отбывал добросовестно, от звонка до звонка. Любому студенту-заочнику с мало-мальским упругим кошельком зачет или экзамен был плевым делом и стоит пары бутылок коньяка и коробки конфет. Не случайно сами преподаватели ставили в пример наиболее активных и пробивных студентов, умудрявшихся сдавать сессию за неделю.

Студенту Пономареву, насколько убедился Ковалев, хватало и активности, и настырности, даже наглости, и тем не менее к палочке-выручалочке он прибегал, если ему верить, раза два или три. Все остальные зачеты и экзамены сдал добросовестно, собственной головой. Не верить Пономареву повода не было, его въедливость, граничащую с нудностью, отметили все в экипаже "Альционы", и если познания заочника в высшей математике или физике были всем до "лампочки", то осведомленность будущего мастера в орудиях лова вызывала уважение. Недаром на судне поговаривали о возможном назначении матроса в следующем рейсе на должность мастера добычи, и против этого особых возражений ни у кого не было.

Не было их и у Ковалева. Он не сомневался, что из матроса Пономарева выйдет хороший мастер. Малый он принципиальный, с характером, дипломатичен, когда надо, хороший организатор. А вот оказаться в каком-то следующем рейсе вместе с Пономаревым почему-то не хотелось, что-то в поведении и поступках матроса не воспринималось, выглядело сомнительным и недостойным. Проглядывался в его действиях, иногда чересчур активных, налет карьеризма, готовность на пути к своей цели перешагнуть кого-то и не заметить. Подобное рвение не всеми приветствовалось, потому что эгоистические проявления на море в экстремальных ситуациях могут иметь довольно тяжелые последствия. Такие же хорошие парни с "Адмирала Нахимова" во время его крушения вырывали у женщин спасательные жилеты, отталкивали от переполненных плотов людей, обессилевших в борьбе со стихией. Спору нет, жизнь - ценная штука, и инстинкт самосохранения заложен в ней тоже неспроста и неслучайно, но неслучаен и инстинкт сохранения чужих жизней. Зачастую с риском для жизни собственной. Конечно, человеческий характер в обычных условиях никогда и никому полностью не познать, для этого хороши конфликтные, неординарные ситуации. Их, слава богу, на "Альционе" пока не было, хотя и без них каждый из экипажа высветился достаточно полно. Иногда всю суть чьей-то натуры могут показать буквально несколько штрихов, как это произошло однажды с Пономаревым в один из промысловых дней.

...Нелегко вставать на вахту в половине четвертого утра, и привыкаешь со временем, а все равно нелегко. Не запрограммирован наш организм на работу в ночное время, а такие вот подъемы случаются через ночь. Солнцев в таких случаях, лениво повозившись возле умывальника и убедив себя, будто умылся, сонно бурчит:

- Эх, жизнь-жестянка... Спал бы сейчас у жены под боком. Не захотел, в рейс завербовался. Дурак.

А по коридору уже шаркают тяжелым сапогами другие "дураки", все в направлении столовой. Горячий чай как нельзя кстати.

Ту вахту они принимали на выборке трала. Матросы поменяли отвахтивших на палубе и, пока лебедки вытягивали из морской пучины последние сотни метров ваера, уселись перекурить. В ожидании трала Ковалев прошелся по цеху, проверил заготовленные напарником штампы, упаковочный материал и поднялся на палубу. Выборка трала участия рыбмастера не требовала, и Ковалеву представлялась возможность минут пятнадцать побаклушничать, поглазеть на бурунившиеся у борта волны. Можно было подняться на мостик, перекинуться парой слов со штурманом, с тралмастером, но такие вот безрыбные периоды не настраивают на беседу. Штурмана в случае пролова наверняка ожидает разнос от капитана, а тралмастеру при выборке не до трепа, несогласованность его действий с матросами на корме чревата бедой. Выборка трала требует сноровки, опыта, аккуратности, потому что сопряжена с большой долей опасности. Скобы, тросы, звенки, блоки - все или под рукой, или над головой, и все под многотонным натяжением. Неслучайно на больших промысловых судах в траловую команду берут только добровольцев, "тральцы" и почетом особым пользуются. "При появлении траловой все остальные встают", - шутят они про свою привилегированность. И формой одежды под стать работе - в касках, с широченными ковбойскими поясами из толстенной кожи, с броскими, разукрашенными всевозможными заклепками, чехлами для ножей. Без ножа тралец не тралец, и нож чтоб не простой, шкерочный какой-нибудь, а ручной работы, из особой стали, да чтоб лезвие фигурное, с ручкой, отполированной до зеркального блеска. Высшим шиком считалась ручка из китового зуба. Да, нож для тральца был его лицом, и ведь на какие только хитрости не шли, чтобы из рейса в рейс провозить верное рабочее оружие через строгие таможенные посты. Не случайно траловые команды не меняются.

- Сороковник!

Зычный голос Пономарева, усиленный динамиками, предупреждает стоявшего на пульте управления тралмастера, что до "досок" остается сорок метров ваера.

- Ясно!

Динамики разносят над палубой звонкий голос тралмастера. Лукину чуть больше двадцати, делает второй рейс после окончания Астраханского рыбного института, и первый - в должности мастера. Справляется вроде, парень шустрый, с хваткой, и не беда, что опыта маловато, это дело наживное. А в мощном луче прожектора, выхватывающего из темени полоску моря за слипом, уже бурунит верхний слой воды связка круглых поплавков-"бобинцев", выборка близится к завершению. И завершилась эта выборка хуже некуда - последние строповки вытягивали на палубу жалкие отрепья трала, изуродованные куски. Не трал, а бесформенный ворох, не верится, что в ближайшие дни снова будет звучать команда: "Майна трал!"

Неспроста на палубе появился капитан, видимо, штурман разбудил, позаботился.

- Что думаешь предпринять, мастер? - Голос кэпа вроде спокоен, хотя попробуй угадай, что там у него на душе. К тому же старший мастер добычи находится сейчас в "командировке" на украинском судне с шефской миссией, не ладится что-то у "хохлов" с добычей. Так что Лукин в одночасье стал главным действующим лицом на "Альционе".

- Будем ремонтировать, - после недолгого раздумья решил Лукин, - жалко выбрасывать.

- Сколько это займет времени?

- Часов двенадцать. От силы четырнадцать.

- Тогда дерзайте, - согласился капитан, - может, подвахту организовать в помощь?

- Сами справимся, - бодро откликнулся Лукин, и угадывалось, что бодрость эта во многом объяснялась поддержкой капитана.

Однако триумф молодого мастера длился недолго.

- Алексеич, - обратился к капитану Пономарев, - с этим тралом мы за сутки не управимся. Тут и ремонтировать-то нечего.

Вывод матроса отличался не смелостью или категоричностью, а плохо скрываемым злорадством над неопытным тралмастером и уж вовсе нескрываемым удовлетворением от представившейся возможности продемонстрировать перед всеми свое "я", показать, кто есть кто.

Козлов, собиравшийся было уходить, с интересом повернулся к матросу:

- А ты что предлагаешь?

- Новый трал нужно вооружать.

- А этот?

- Эти лохмотья разве лишь на запчасти годятся, сами видите, что они собой представляют.

- Видеть-то вижу, - вздохнул капитан, - но хватит у нас новых тралов-то? Район тут тяжелый, любое следующее траление может закончить аналогично этому, а нам и про запас не следует забывать. Промысел не заканчивается днем нынешним.

- Я не предлагаю выбросить порванное, а аккуратно все обрезать и в свободное время привести в порядок, - настаивал на своем матрос, - пока рыба ловится, спешить надо. Ремонт на безрыбье оставим.

Логично и резонно, ничего не скажешь. Стоявшему поодаль Ковалеву правота матроса казалась бесспорной. И все бы хорошо, все бы чудесно, не будь этого заметного самолюбования.

- Сколько провозитесь с новым тралом? - Капитан обращался к тралмастеру, но явно рассчитывал услышать и мнение Пономарева. И тот не упустил возможности отличиться и поэтому торопливо выпалил:

- Через шесть часов можно будет ставить трал.

Капитан после некоторого раздумья склонился в пользу пономаревской версии. Раздумывать, собственно, при таком раскладе не приходилось. Ковалеву показалось, что некоторую заминку капитана вызывала его интеллигентность, желание не унизить тралмастера в глазах подчиненных.

- Ну что ж, Юрий, - капитан обращался вновь к тралмастеру, - давай, пожалуй, так и сделаем. Ставьте новый трал, а с этими лохмотьями потом разберемся.

- Новый так новый, - Лукин, похоже, тоже понял поспешность своего решения, соглашаясь с доводами матроса.

А наступающий день уже незаметно вступал в свои права, море потихоньку приобретало сероватый оттенок. Редели ночные облака, и вместе с ними уходила и живительная прохлада. Траулер уже лег в дрейф, на палубе стало тихо и спокойно, хотя внутренне все напряглись перед авральной заменой тралов, и замену эту необходимо было провести как можно быстрей. Не годится на промысле дрейфовать, не за этим в море вышли.

- Ну что, "мастерок", что делать будем?

Пономарев и не думал расставаться с ироническим тоном, видимо, хотел на всю катушку раскрутить благоприятную для себя ситуацию. Со стороны это было заметно и создавало среди моряков какую-то неловкость, а Пономарев этого не заметил.

- Понабирают "мастерков"-студентов, а ты расхлебывай тут за ними, - громко, раздраженно заметил он.

Лукин на выпад матроса не отреагировал. Отреагировал Ковалев.

- Не гони коней, парень, - так же достаточно громко, чтобы услышали все, урезонил он Пономарева, - будешь ты мастером, будешь. Но только не в этом рейсе. Здесь все должности заняты. Понял?

Возразить рыбмастеру Пономарев не посмел, Ковалева с Лукиным не сравнить.

- Я и не стремлюсь, - матрос удивился такому выводу Ковалева, - с чего ты взял?

- В глаза бросается, - Вадим говорил без обиняков, напрямую, - и запомни: на должность назначают перед рейсом, а не в море. Должность нужно получить, а не подсидеть.

Ему не хотелось вступать в конфликт ни с Пономаревым, ни с кем бы то ни было другим, но слишком уж неприкрыто высказал свои намерения тщеславный матрос. И перед капитаном, и перед моряками. А это требовало должной оценки.

Именно тем утром Вадим вычеркнул из списка и Виталия Пономарева - трудно предположить, что человек, поставивший в этой жизни для себя цель быстро обогатиться за счет двух-трех курьерских поручений, будет столь рьяно, прямо-таки с трепетом добиваться какой-то тралмастерской должности.

А если по логике, то обладателю приличных процентов, отстегиваемых владельцами пакета, и море-то ни к чему. Не сразу, конечно, а после нескольких рейсов.

Сообщение о необходимости прибыть к шлюпке застало моториста Кротова врасплох, хотя и ждал этого сообщения третьи сутки. Именно столько времени провалялся он в судовом лазарете с приступом аппендицита, уже зная о достигнутой договоренности переправить больного на калининградском креветколове в ближайший порт. Таким портом на пути следования траулера "Кашалот" стал Фритаун, столица небольшого государства Сьерра-Леоне на западном побережье Африки. Самому траулеру подойти к причалу не представлялось возможным, потому что на подобный визит нужно было получить разрешение, причем заранее, чуть ли не за месяц. И, главное, местные приливы-отливы лишали счастья большегрузные суда швартоваться к столичным причалам, им приходилось довольствоваться рейдом, выгружаясь на мелководные катера. Кротов знал, что даже креветколову с его весьма скромной осадкой для захода в порт придется дожидаться утреннего прилива, и всю ночь, таким образом, мотористу со своим аппендицитом надлежит провести на чужом судне. Без доктора, без лекарств, с одной надеждой на благоприятный исход. Особых беспокойств, правда, у моториста не было, его сегодняшнее состояние опасений не вызывало, и если еще два дня назад лежал трупом, не имея возможности пошевелиться, то сегодня спокойно и свободно держал "уголок", пытаясь убедить доктора не отправлять его в этот злосчастный Фритаун.

Но судовой "коновал" Петр был неумолим.

- Сейчас ты в норме, - соглашался он, - а завтра? А если новый приступ? К операции-то мы готовы, в экстренном случае этот отросток вырежем, и не заметишь, но условия лазарета не гарантируют стерильности. Вот в чем проблема. Тебя не пугает перспектива заражения? То-то. А до Лас-Пальмаса целая неделя хода, всякое случиться может. Доктору Кротов доверял. Именно благодаря Петру недавние боли сошли на нет, а состояние полной беспомощности казалось каким-то сном.

Вызывала уважение и докторская убежденность. В тот злополучный день, когда обследование занемогшего моториста прояснило ситуацию, Петр незамедлительно направился к капитану и уже через пять минут сообщил:

- Отправим тебя на операцию в ближайший порт, во Фритаун. Это суток трое. Потерпишь?

- Потерплю, - пробурчал Кротов, - если отросток не лопнет.

- Про это забудь, - строго наказал Петр, - уж что-что, а основное лечение в виде холода и голода мы тебе обеспечим. Блокаду еще сделаем, и вообще все будет в порядке.

Анатолий в этом не сомневался, но ожидаемая отправка к черту на кулички настроения не улучшала. И надо ж было такому случиться в самом конце рейса... На переходе в Лас-Пальмас, за две недели до дома. Когда он теперь до него доберется? И вдобавок впереди не экскурсия, не отдых, а операция, больничные мытарства. Неудачное сложилось завершение рейса, что и говорить. В такую передрягу лучше не попадать. Неужели опять не удастся приобрести машину? Прямо заколдованный круг вокруг этого дела, и разорвать его никак не получается. Может, написать кому-нибудь доверенность на получение рейсовой зарплаты, передать вдобавок всю икру и попросить капитана посодействовать с оформлением и доставкой машины? Вариант вполне возможный, хотя лучше, конечно, такие дела решать самому. К тому же обещал Жукову доставить икру его адресату и без свидетелей, а слово надо держать. И не в его интересах нарываться на неприятности в отношениях с городской "крутизной". И финансовые потери нельзя не учитывать, Лас-Пальмас для российских моряков привлекателен не столько своей всемирной курортной известностью, сколько низкими ценами и изобилием товаров. Тут купил, дома продал. Бизнес. И бизнес неплохой, если учесть возможности появляться на солнечных Канарах не с пустыми руками, а с солидным товарным запасом в виде икры и различных сувениров. Подобный "ченч" игнорировали лишь самые ленивые да "отмороженные". Не считалось зазорным толкнуть капиталистам пару паков морских деликатесов - кальмары, креветки, главное, не переборщить и не засветиться перед начальством, хотя в последнее время начальство в стороне тоже не оставалось. Тут все зависело только от капитана, который и раньше-то был на судне и главным гарантом Конституции, и президентом, и премьером, а теперь, после сокращения на флоте должности помполита, и вовсе стал лицом всесильным и никому не подконтрольным. И это воспринималось моряками неоднозначно, потому что не хотелось зависеть всецело от одной лишь надежды на порядочность кэпа. Среди них, что греха таить, тоже разные люди встречались.

В этом рейсе экипажу с капитаном повезло. Петр Моисеевич Полищук представлял когорту капитанов старой закваски, для которых высокая должность соразмерялась с высокой ответственностью, причем не только в вопросах судовождения или обеспечения безопасности мореплавания, а и в вопросах этики, взаимоотношений. Для Полищука небезразлично было мнение о нем любого члена экипажа, будь то старший помощник или матрос-буфетчик. Наверняка этой ответственностью капитан руководствовался и в случае с Кротовым, хотя сроки прибытия в Лас-Пальмас были оговорены заранее. Здоровье любого члена экипажа дороже, этот вопрос не подлежит обсуждению.

Стук входной двери отвлек Кротова от раздумий, при виде капитана он даже не удивился. То ли сработала поговорка о легких на помине людях, то ли казалась невозможной ситуация, чтобы кэп не заглянул попрощаться. За эти три дня в лазарете перебывало пол-экипажа с прощальными наказами и всевозможными подбадриваниями.

- Жив еще? - громогласно вопрошал от двери Полищук, - слышал о готовности к пересадке?

- Слышал. Что мне готовиться? Аппендикс со мной, а сумку ребята к шлюпке вынесут.

- Яйца побрил?

- Побрил.

Кротов пытался за веселостью капитана уловить наигранность, что-нибудь напускное. Но это гнездившееся в глубине души недоверие было настолько робким, что Кротов вскоре о нем забыл. С чего капитану быть двуличным? Принятое решение изменить курс и доставить больного в ближайшую больницу сомнений в своей правильности не вызывает, состояние больного также без опасений. Так что не резон капитану быть неискренним.

- Я вот что хотел сказать, - Полищук примостился худеньким телом на краешек кровати и теперь смотрел на Анатолия серьезно, - если обстоятельства позволят пойти в рейс где-то в сентябре, то буду рад видеть тебя в своем экипаже. Механиком. С "дедом" вопрос решен. Согласен?

- Я-то согласен, Петр Моисеевич, только и эту вот ерунду учитывать надо.

- Этой ерунды завтра не будет, - отмахнулся Полищук, - мне, кстати, аппендицит тоже в Африке удаляли, в Намибии. Погляди, какой аккуратный шовчик сделали, незаметно совсем. А условия! Отдельная палата, с баром, а в нем куча прохладных напитков, а на койке кнопка вызова медсестры. Месяц болел бы, если б не промысел.

- Я не за это переживаю, - вздохнул Кротов.

- А за что? За Лас-Пальмас? Ну, дорогой, я тебя уважать перестану, если ты разовую материальную выгоду выше собственного здоровья ставишь. Этих инпортов сотни будут, а здоровье одно.

- Это понятно, да не в этом дело. Очень уж расставаться не хочется, в больницу ложиться перед самым домом. И когда я теперь домой попаду?

- Сразу следом за нами, - успокоил капитан, - трасса тут оживленная, сам видишь. Калининградцы после операции доставят на первое же попутное судно. Это без проблем. Насчет валюты не волнуйся, я флагманскому капитану передам все документы, так что на любом нашем судне деньги получишь.

Слова капитана звучали убедительно, насколько это было возможным для данной ситуации. Впереди расставание с экипажем, пересадки-мытарства на чужие суда, где его ждут не дождутся как пятое колесо к телеге. И, главное, африканские "коновалы"...

К шлюпке моторист вышел в подавленном состоянии. Собравшаяся на палубе добрая половина экипажа будто затронула что-то внутри, и на пути от лазарета до шлюпки, полтора десятка метров, ставших вдруг нескончаемо долгими, Анатолий напускной беззаботностью пытался скрыть подступающую к глазам влажность. Так с ним бывало на сильном ветру. Но сегодня, как на грех, ни дуновения, ни ветерка. А вдоль борта, отдельной группой, теснились ребята из машинной команды, и это действовало похлеще ветра.

- Увидимся еще, ребята, - Кротов пожимал всем поочередно руки и пробовал шутить, - живым я им не дамся.

Со шлюпкой, тоже как на грех, вышла заминка. Она зависла возле борта в аккурат на уровне палубы, и Кротов, через силу улыбаясь, мысленно торопил томительные, тягостные минуты. Иных мыслей у него не было. И еще Кротов очень не хотел, чтоб его состояние моряки связывали с переживаниями по поводу Лас-Пальмаса. Есть в этой жизни вещи куда важней и значимей, чем какой-то Пальмас. И хотя не со всеми моряками сложились добрые отношения, прощаться, тем не менее, с ними не хотелось. Даже с явными "отморозками", двое-трое которых всегда выявлялись. На любом судне.

А возле противоположного борта с напускным равнодушием лицезрела всю картину повариха Валя... Отношения между ними стали близкими совсем недавно, месяц назад. И как-то неожиданно. Для всех неожиданно, потому что все судовые женщины находят себе пару либо уже на берегу, до выхода в море, либо, на худой конец, в первые дни рейса. А Валентина со своей парой почему-то задержалась. Ее, странное дело, не "кадрили". Поначалу из осторожности быть подальше от соблазнительной длинноногой морячки, явно потенциальной "капитанши", а немного позже - чтобы не мешать 19-летней красавице заполучить не любовника на рейс, а мужа. На всю жизнь. Хотя шансы на это у поварихи были очень малы. По крайней мере, на этом судне, в этом рейсе. Большинство экипажа составляли люди с приличным семейным стажем, а холостая молодежь о супружеских узах не помышляла. И где-то к середине рейса Валентина смирилась с мыслью отложить решение жизненно важного вопроса на следующий рейс. Это уже потом она поделилась с Анатолием своими сокровенными мечтами. Все-таки она боялась уподобиться десяткам морячек, не менее красивых, уверенных в себе, добрых, а семейного очага так и не создавших.

А жизнь между тем потихоньку бежит. Смотришь, у одной дочка в ясли пошла, у другой сын в школу уже ходит, а их мамы-одиночки по-прежнему делят тяготы долгих рейсов вместе с мужчинами. Мужчинами перспективными, видными, сильными, но в большинстве своем в семейном вопросе безнадежными.

Казалось бы, чем не пара 23-летнему мотористу Кротову обаятельная повариха? Неглупа. С характером. С внешностью кинодивы. Да и ее вполне понятное стремление создать семью тоже к недостаткам не отнесешь. Незаносчивая, обходительная. Пожалуй, в домашнем хозяйстве для нее забота о детях и муже станет первейшей, а уж сама-то ладно, на вторых ролях. Эта готовность самопожертвования личным ради семьи, уюта, в женщинах наверняка заложена природой. Материнским инстинктом, что ли. Необходимость продолжить жизнь в детях. А вот в мужиках такая закваска если и есть, то не столь крутая. Или не у всех. Иначе чем объяснить легкость взгляда Кротова на связь с Валентиной?. Сложилось им быть вместе в этом рейсе - хорошо, если судьбе будет угодно свести их в следующих рейсах, то что ж, с судьбой не поспоришь. Желал ли он этой благосклонности? И да, и нет. Очень неплохо, конечно, иметь весь долгий рейс под боком женщину, но что он даст ей взамен? Чем ответит на ее тепло, ласку, поддержку? Ведь ей мало взаимности временной, случайной, словно украденной, ей нужна опора на всю жизнь. А вряд ли такой опорой может стать "мотыль" Кротов. Ему еще рано. И Валентина с ним только время потеряет.

Лебедка наконец-то пришла в движение, шлюпка дернулась и медленно стала опускаться, и Кротов в последний раз помахал рукой столпившимся на палубе морякам. И вроде бы всем, и вроде только одной поварихе.

- До встречи, ребята!

...Моторист Анатолий Кротов не знал, что с большинством моряков "Кашалота" он попрощался сейчас навсегда...

В коридоре левого борта после Пономарева никто не появлялся до самой полуночи, похоже, "киношники" серьезно взялись за изучение вьетнамского периода биографии легендарного рейнджера. Иногда кто-то покидал кают-компанию, то ли сделать пару торопливых затяжек на палубе, то ли в гальюн. До Ковалева в такие редкие моменты через открываемую дверь доносились густая пулеметная пальба и взрывы. И затем торопливые, почти бегом, шаги по "невидимому" правому коридору. Что они находят в этом жутком боевике? Одна пальба, оглохнуть можно.

За полчаса до наступления "собачьей" вахты, в половине двенадцатого ночи, в коридоре появился матрос-рулевой, чтобы разбудить заступающих на вахту. Матрос вначале наведался в каюту ко второму штурману и лишь потом к своему сменщику. Солидарность - большое дело, хоть три минуты сна, но все-таки подарил товарищу.

И опять тишина и безлюдность. Пока заступающие сбегают после сна в гальюн, пока выпьют бодрящего чая, пройдет еще минут двадцать. Первым на мостик наверняка поднимется штурман, в этом Ковалев не сомневался. Матрос "свидание" с вахтой постарается оттянуть до самой последней, секунды. Так и получилось. Второй штурман Михаил Палкин, худощавый, высокий, немного сутулый то ли от многолетней привычки постоянно пригибаться, то ли от нажитого на флоте радикулита, прошествовал на мостик с десятиминутным запасом. Вот что значит старая закваска. А ведь мог бы, благо судно на якоре, не торопить. Ан нет. Молодец, старый.

"Старый", пожалуй, уверенно может пополнить список снятых с подозрения. Хотя о полной уверенности и в этом случае говорить не приходится. Да и какие особенные козыри в пользу штурмана? Возраст? Да, пожалуй. Ну и что? У пожилых есть дети, внуки, есть, наконец, думки об обеспеченной старости и безмятежной пенсионерской жизни. У каждого свои резоны, свои странности и завихрения. И все-таки флотского старожила причислять к контрабанде не следует, в этом Ковалев был уверен.

...В ту ночную вахту особой работы не было, четыре траления пополнили трюмные закрома на две тонны. Рыбалка "скисла", хотя экипаж по этому поводу не очень огорчался, транспортный рефрижератор ожидался в районе промысла только через сутки, а свободной емкости в трюме оставалось тонн на пять. Не больше. Так что при любом раскладе "Альциона" из рабочего графика не выбивалась, и оставшееся до транспорта время экипаж откровенно "дорабатывал". Особенно рыбообработчики, что остальными службами воспринималось спокойно и с пониманием - именно обработчикам предстояло в основном выгружать рыбу на базу. Снисходительность к матросам проявил даже капитан. Он позвонил в рыбцех вечером, где-то ближе к полуночи, и перво-наперво спросил Ковалева:

- Чем твои матросы занимаются?

Матросы в это безрыбное время уже разбрелись по углам, одни за шахматной доской притулились, другие подремать в теплом местечке, третьи робу чинили-латали. На рыбном флоте подобное послабление в ночные безрыбные вахты стало традиционным, все хозяйственные работы откладывались на светлое время суток. За исключением дел срочных, конечно. Это небольшое запланированное "разгильдяйство" перед начальством, естественно, не афишировалось, поэтому капитану Ковалев твердо сообщил, что ребята занимаются цеховым хозяйством. Главное, побольше правдивости в голосе, и прикрытие обеспечено.

- Ты их дурной работой не загружай, - наказ кэпа поражал неожиданной добротой, - завтра выгрузка, пусть немного расслабятся.

Чудеса в решете, да и только.

Тем не менее до конца вахты было еще два траления, неугомонный второй штурман никак не мог смириться с фактом отсутствия свежей рыбы и упорно продолжал цедить водную толщу. "Старый", по единодушному мнению матросов, рвался в герои, и откровенно радовались, когда его траление заканчивалось неудачей. Сотню-другую килограммов рыбы на океанском промысле за улов не считают. Злило еще и то, что половина этих несчастных килограммов шла в отходы, прямиком за борт. Для этой цели от сортировочного стола тянулся к борту металлический желоб, в который сбрасывалась некондиционная или непищевая часть улова. Матросы вспоминали штурмана разными нехорошими словами, жалели потерянные из-за него драгоценные минуты отдыха, сожженные понапрасну несколько центнеров топлива. Отзывы наверняка были бы гораздо выразительней и сочней, если б не лакомый прилов. Штурман умудрился зацепить целое семейство деликатесных креветок и каракатиц, которых с лихвой хватит и самим на сытный завтрак, и для бартера с базой. Наверное, именно поэтому расслабившиеся матросы не заметили появления Палкина.

- Вы что ж это, мать вашу, делаете?! - Его негодующий возглас прозвучал неожиданно и оттого казался просто свирепым. - Почему рыбу за борт травите? Тут каждый килограмм дорог, за каждой рыбкой гоняешься, а вы что делаете? В чем дело, Вадим?

Возразить "старому" было нечего, по желобу поток воды возвращал в океан практически весь его улов. И штурман взорвался возмущением вполне обоснованно.

- Это же вредительство! Да за такие вещи с флота гнать надо поганой метлой!

Похоже, Палкин разошелся надолго, Ковалеву пришлось терпеливо выждать несколько минут, чтобы получить возможность объяснить штурману ситуацию. Пауза образовалась минуты через две, и рыбмастер поспешил ею воспользоваться.

- Александрович, - негромко начал он, - нам не нужна эта рыба.

Штурман опешил:

- Что? Вам не нужна такая рыба? Карась не нужен? Лабан не нужен?

- Да, не нужны. Сегодня не нужны, за несколько часов до выгрузки, потому что вы не сможете за это короткое время наловить полторы тонны карася.

- Почему именно полторы?

- Потому что меньшую партию база не возьмет.

- Пусть не возьмет, пусть этот карась в следующий груз пойдет, следующей базе сдадим.

- А где хранить его после выгрузки, когда трюма будут на оттайке? Пропадет все равно в такой жаре, придется выбросить. Намучаемся только.

Довод подействовал. Палкин с досады сплюнул, и хотя продолжал возмущаться, но теперь уже базами с их дурацкими ограничениями.

- Напридумывают с три короба, крысы конторские, и все во вред. Ну, ведь какую рыбу из-за них выбрасывать приходится... А на камбуз, для себя, отобрали?

- Две ванночки отволокли, с полцентнера примерно.

Это успокоило "старого" окончательно, он даже извинился за свой грубый наскок.

Матросы - народ отходчивый и незлопамятный, для восстановления нормальных отношений им большего и не надо, к тому же этот азартный наскок Палкина с лихвой компенсировался дневной вахтой, полностью свободной ото всех работ. Постриглись, помылись, постирались. Не жизнь, а малина.

Вечером, во время ужина, едва Ковалев уселся за стол, его заговорщицки позвал Палкин:

- На одну минутку...

И направился прямиком к себе в каюту.

- Заходи, не стесняйся.

На столе - литровая банка с вином, кое-что из закуски.

- Присаживайся, Вадим.

- По какому поводу?

- День рождения у меня. Пятьдесят девять стукнуло...

- Поздравляю, Александрыч.

- Спасибо. Обидно немного, - улыбка у Палкина смущенная какая-то, - не поздравил никто. Не вспомнили. И из дома ничего. Может, радист не принял?

- Скорее всего. Он ведь вначале служебные принимает, а потом частные. Завтра будет.

- Ладно, шут с ними. Давай, Вадим, выпьем. За все доброе. За нас, за наших близких.

Ковалев сделал небольшой глоток, вино было каким-то мутным, с осадком на донышке, и мастеру подумалось, что второму штурману, хозяину всех винных и продуктовых запасов "Альционы", можно было бы организовать столик посущественней. В день рождения именно он выдавал по капитанской записке именинникам трехлитровую бутыль вина, пару банок тушенки, батон колбасы. И уж себе-то негласно установленную норму мог бы взять. Не взял.

А штурману, похоже, хотелось поделиться личным, семейным, он кивнул головой в сторону прикрепленной к переборке фотографии миловидной женщины:

- Это ведь вторая моя жена. На тринадцать лет моложе, с одного села мы с ней. Видишь, как опять судьба складывается... Тридцать пять лет по морям скитаюсь, весь мир избороздил, а корнями в родном селе остался. И жену свою вот такой пигалицей помню, маленькой, несмышленой. А послевоенные годы трудные были, голодные, холодные. Мы стадо тогда с соседским парнем пасли, а она увязалась следом. Мы обедать сели, а она рядом примостилась, уставилась голодными глазенками... Отдал ей половину, напарник чуть не в драку кинулся. Мы ведь по договору, за питание, а она так, сбоку припека. А разве не накормишь? Воробья зимой и то жалко голодного, а тут человек. Потом через двадцать лет встретились, свободные оба, я разошелся, она вдовой осталась. Веришь - нет, а потянуло друг к другу. Родственники ее тоже ни слова против не сказали. Так вот и живем уже полтора десятка лет вместе.

Штурман снова наполнил свой бокал. Аккуратно, стараясь не взболтать мутный осадок. Упрекнул:

- Не пьешь совсем. Не нравится?

- Я ведь не пью, Александрыч. Моя норма - пару глотков, не более.

- Молодец, если так. Хотя, если верить психологам, каждый мужик хоть один раз в жизни, но обязательно должен напиться пьяным.

- Пьяным не был, - усмехнулся Ковалев, - а вот выпивши был.

- Вижу, крепко тебе тот случай в память врезался, - определил "старый", - дров наломал, поди?

- Было дело, Александрыч, - нехотя признался Ковалев.

Но "старый" тактично ушел от этого разговора.

- Не обессудь за скудное угощение, - улыбнулся он, - неудобно было что-то просить, о своем празднике напоминать.

- Ключи от провизионки в ваших руках, Александрыч, - Ковалев тоже улыбнулся, - могли бы и сами что-то взять.

- Сам я могу только свои домашние закрутки взять, - не согласился штурман, - судовое, общее - неприкосновенно.

Ишь ты, прямо как нарком продовольствия Цюрупа.

Сказанное штурманом отметало все подозрения относительно его, и проникнутый доверием Ковалев, обрадованный к тому же своим выводом о непричастности "старого" к пакету, искренне сказал:

- Редко мы встречаемся вот в таких, неслужебных ситуациях, мало друг о друге знаем.

Штурман рассмеялся, погрозил шутливо:

- С трезвенниками опасно за одним столом встречаться, у пьяного что на уме, то и на языке, а у трезвого - ушки на макушке.

- Ну, если так, то подождите минутку, я сейчас...

Ковалевская каюта располагалась в десяти шагах, полминуты на всю "дорогу", на исполнение появившейся шальной мысли. Он вспомнил о припрятанной на всякий случай бутылке коньяка. В такой день вспомнить о ней было в самый раз.

А полчаса спустя, когда вроде и не пили вовсе, а бутылка тем не менее ополовинилась, Ковалев подумал о возрасте штурмана. Он припомнил беседу с главным кадровиком "Арктики" Татьяной Головневой, взявшей под личный контроль каждого отправляющегося в рейс моряка. Эта опека была уместной и справедливой, учитывая значительное сокращение промыслового флота и возникшие из-за этого проблемы с трудоустройством моряков. Поэтому и казалось непонятным присутствие на флоте пенсионеров вроде Палкина, который уже четыре года аккуратно получает пенсию и столь же аккуратно выходит в море. При всем уважении к бывалому мореходу Ковалев не мог освободиться от мысли, что шестидесятилетние суперпрофессионалы для флота стали все-таки обузой, оттесняя перспективную молодежь. Подобного мнения придерживалось, без сомнения, флотское большинство.

Еще Ковалева подмывало спросить штурмана о тех рейсах, закончившихся трагически для Скрябина, Сычева. Мало ли, вдруг Палкин был в каком-то из этих рейсов или слышал что-нибудь, представляющее интерес. Но спрашивать об этом Ковалев не стал. Из осторожности.

- Сергей Михайлович, вас Одинцов спрашивает. Что передать?

Голос секретарши Танечки по телефону звучал всегда как-то душевней, обворожительней, чем "вживую". Впрочем, это заметил не только Слепухин. Его жена после первого же звонка к нему в офис безошибочно определила:

- Представляю, какова твоя "предбанничная" на самом деле, если у нее даже в голосе сексуальность через край хлещет.

И это было правдой. В смысле необычного голоса, конечно.

- Соедини.

Через секунду телефон рокотал басом:

- Добрый день, Сергей Михайлович! Одинцов беспокоит.

- От тебя ничего другого не дождешься. Что на этот раз?

- Да ничего особенного, Сергей Михайлович, - Одинцов замялся, стушевался, прежде чем изложить просьбу. Казалось, если б не трепетное отношение к драгоценному времени всесильного Слепухина, он растянул бы паузу на час, - у родственницы сын женится. Единственный. Сами понимаете, по высшему классу все организовать хочется, а без вас какой класс? Не откажите в содействии, Сергей Михайлович!

- Всегда вы так, - пробурчал Слепухин, - только тогда и вспоминаете, когда содействия ищете. Ладно, придумаем что-нибудь. Ты списочек организуй, что нужно, да в приемную подкинь. Секретарше.

Однако через минуту, выслушав слова благодарности, нижайшего признания и заверения в готовности оказать любую посильную услугу, смягчился:

- Ты вот что, Тимофей, не тяни, пожалуй, со списком. Я нынче в офисе весь день буду, так что можешь заглянуть где-то через часок. Да ладно тебе со своими любезностями. Нынче, брат, время такое, оперативности требует. А то мы на всех углах трезвоним о перестройке, об ускорении, а сами по старинке живем, бюрократию разводим. Заезжай.

Слепухин положил трубку и с минуту неподвижно смотрел на аппарат, чувствуя зародившуюся тревогу. Просто так Одинцов звонить не будет.

Тимофей появился через полчаса. Когда лучезарная Татьяна заглянула в кабинет и сообщила о его прибытии, Слепухин уже по ее улыбке определил - визитер явился не с пустыми руками. И про себя с удовлетворением отметил: "Молодец, что вида не теряет".

Но лишь остались в кабинете наедине, сразу же спросил:

- Что случилось?

- С курьером ЧП, Сергей Михайлович, - шумно выдохнул Одинцов.

Он достал носовой платок, промокнул вспотевший лоб и широким движением прошелся по шейным жировым складкам. Слепухин, хорошо зная своего помощника, безошибочно определил наигранность этой паузы и снова коротко бросил:

- Не тяни, выкладывай.

- Кротов направляется во Фритаун...

- Какой, к черту, Фритаун?!

Слепухин опешил. Не далее как вчера свой человек из отдела мореплавания сообщил, что "Кашалот" прибудет в Лас-Пальмас 25 марта. Через неделю. Одинцов про звонок ничего не знал, как, впрочем, и о надежном человеке в "Арктике", и в обозримом будущем не узнает, но суть дела это не меняет.

- Какой Фритаун, - чуть мягче повторил Слепухин, - если "Кашалот" полным ходом, на всех парусах летит к Канарам?

- "Кашалот"-то летит, Сергей Михайлович, но уже без нашего Кротова. Его с приступом аппендицита в ближайший порт отправили. Во Фритаун.

- Откуда узнал?

- Он матери телеграмму прислал. Не беспокойся, мол, дома буду позже, после операции. Прибуду либо самолетом, либо попутным судном. Время не сообщает.

- Откуда он может знать про время? - раздраженно бросил Слепухин.

Одинцов промолчал. Понимал, шефу нужно хоть какое-то время, чтобы обмозговать услышанное и, если потребуется, принять решение. В том, что такое решение будет и Одинцов непременно получит нужные указания, сомневаться не приходилось. Слишком многое было поставлено на этого Кротова. Сам Кротов, впрочем, ничего не знал и ни о чем не догадывался, хотя Одинцов, если быть откровенным, никогда не одобрял использования посыльных "втемную". Конечно, он не станет сейчас напоминать об этом шефу, который наверняка хранит в памяти все высказывания своих подручных. И умные, и дельные, и откровенно незначимые. Да и обстановка не способствует, чтобы выпячивать свою правоту. Вон как пальцами по столу молотит.

- Список принес?

- Что?..

Одинцов не сразу сообразил, о каком списке идет речь, настолько поглощала все внимание мысль о находившемся у Кротова пакете.

- Свадебный список, - пояснил Слепухин, - с перечнем деликатесов.

- Конечно, Сергей Михайлович, конечно.

Тимофей аккуратно положил на полированную поверхность стола листок с подробным изложением желаемого изобилия и тут же негромко пояснил:

- Это, сами понимаете, бутафория. Прикрытие телефонного звонка, так сказать.

- Поэтому и спрашиваю, - по-прежнему невозмутимо откликнулся Слепухин, - поэтому и ты тут сейчас у меня сидишь.

Он нажал кнопку селекторной связи, и в кабинете прозвучало завораживающее:

- Слушаю, Сергей Михайлович.

- Танюша, сообрази нам по чашечке кофе. С бутербродами.

- Хорошо, Сергей Михайлович.

Когда через несколько минут секретарша с сервированным подносом простучала каблучками к небольшому столику, специально предназначенному для подобных чаепитий, одинцовское прошение лежало на столе перед шефом, и казалось, что для хозяина кабинета и его гостя нет сейчас бумаги более важной и значимой.

- Спасибо, Танюша.

Танюша обворожительно улыбнулась:

- Приятного чаепития.

А когда за девушкой чуть слышно захлопнулась звуконепроницаемая дверь, Слепухин откровенно поделился:

- Шут его знает, всех подозревать начал. Даже секретаршу. Не обратил внимания, как она на твою писанину зыркнула?

- Нет, - пожал плечами Одинцов, - не заметил.

- Поменьше надо на женские прелести пялиться, больше замечать будешь. Ладно, что там у нас с этим мотористом, черт бы его побрал вместе с его аппендицитом! Кстати, а почему судовой врач не взялся за операцию, а? Как думаешь?

- Не захотел рисковать, скорее всего. К тому же врачом на "Кашалоте" мог оказаться не хирург, а стоматолог или терапевт.

- Обязательно выясни. И перво-наперво необходимо связаться с Амиго в Лас-Пальмасе, пусть встретит "Кашалот" и скупит всю имеющуюся у экипажа икру. До единой баночки. Вполне возможно, что Кротов передал ее кому-нибудь из друзей для продажи. Лишь бы не на закуску.

- Сергей Михайлович, а не попросить ли Амиго направить человечка во Фритаун и там забрать у Кротова пакет?

- А в Пальмас как потом содержимое переправить? Тебе знакома африканская таможня? И мне нет. А моторист тем и хорош, что все границы в составе судовых экипажей пересекает, практически без досмотра. Золотая жила. Очень несправедливо, когда любая случайность в состоянии прервать такой канал. Ну, ладно. Еще передай Амиго, что "Альциона" тоже на подходе. Кротовскую корреспонденцию матери держи на контроле. Понял? Ну, бывай.

Оставшись один, Слепухин неторопливо допил кофе, так же неторопливо прошелся взад-вперед по кабинету и, остановившись перед зеркалом, внимательно оценил взглядом свое отражение. Высокий, статный, одет с иголочки, как и подобает преуспевающему бизнесмену. Солидности не убавляла даже рано облысевшая голова, при полном отсутствии волос выглядевшая круглой, как мяч. А вот выражение глаз Слепухину не понравилось, слишком уж озабочены. И шикарные казацкие усы тоже выглядят обвисшими и понурыми.

"Не годится, - упрекнул себя за кратковременную слабину Слепухин, - повода для паники нет".

Он короткими резкими движениями пальцев вздернул кончики усов, похлопал ладонями по упругим щекам, отгоняя от глаз мелкие морщинки, и несколько раз широко улыбнулся.

"Теперь совсем другое дело", - похвалил сам себя за перевоплощение. И еще с тихим удовлетворением отметил здоровый цвет лица, что он так всегда ревностно оберегал и считал показателем душевного и физического тонуса. И, успокоившись, возвратив обычное свое довольство, Слепухин решил, что Кротова придется убрать, если он не доставит пакет адресату. Хотя в последнее не хотелось верить.

Ну что ж, со "старым", пожалуй, все ясно, "старого" тоже вряд ли доведется увидеть возле двери машинного отделения. Кто еще вне подозрений? Многие, конечно, хотя ни за кого нельзя поручиться с полной уверенностью. Ковалев хорошо понимал, что все его прикидки и рассуждения ровным счетом ничего не стоят, гадай не гадай, контрабандиста вычислить не удастся. Настолько все непредсказуемо, запутанно.

Что ж, думай, Шерлок Холмс, думай, если есть чем. Проверь свою интуицию, свои способности оценить и охарактеризовать сослуживцев. Хотя бы не всех, хотя бы только тех, в ком почти уверен. В это число, пожалуй, можно включить и электромеханика Владимира Вилкорезова.

...На солнцепеке после обеда тяжеловато, матросы надеялись начать вахту в цехе, в прохладе, а их на выборку трала позвали. В самое пекло. В ожидании выборки просидели минут десять, потея потихоньку и ворча на штурмана, ведь за эти десять минут успели бы кое-что в цехе сделать. Ясное дело, недовольство это напускное и неискреннее, матросы радовались любой возможности покрутиться на солнце, хотя и без того уже напоминают негров. Ну, не центральноафриканских, с вывороченными губами, а тех, что населяют Северную Африку. У моряков считается кайфом заявиться домой в конце зимы с темно-коричневым загаром, завалиться в белоснежную постель с такой же белоснежно-белой женой и ненароком, ненавязчиво оттенить цветовую телесную контрастность. Хотя не это главное во встрече через полгода, главное, чтоб слиться воедино каждой клеточкой, каждой частичкой тела, когда разделяющие вас сантиметры кажутся непозволительно большим расстоянием. Как говорит напарник Ковалева Солнцев, с женой нельзя разлучаться во время отпуска ни на минуту. Чтоб всегда вместе и рядом, нос к носу, губы к губам, пупочек к пупочку, пиписка к пиписке... И так весь отпуск, чтоб вечером вставлять, а утром вынимать. И никак иначе.

Ха, иногда они ведут себя как дети, эти моряки.

- Вира трал!

Динамик бьет металлическим голосом по размякшим ушам, возвращая в действительность. Умеет же штурман самые интересные мысли прерывать, вирал бы себе потихоньку, без испуганного крика. К тому же и не вирает пока, стоит вон на мостике, как будто в штаны наложил.

Пономарев интересуется причиной задержки, но и без того ясно - не работают траловые лебедки. Без электромеханика не обойтись, а это еще один короткий перекур с дремотой.

- Ха, гляньте! - Пономарев оживленно показывает на мостик, - вот умора...

На мостике у пульта управления застыл в важной позе "электрон", с биноклем в руках корму разглядывает. Что тут интересного? Ну и народ, ну и спецы. Лебедку чинить надо, а он природой любуется. И как это кадровики умудряются на таком маленьком судне собрать столько чудаков?

- Мужики, - Вилкорезов наконец-то очнулся и обращается, странное дело, к матросам на траловой палубе, - снимите каску с аварийного рычажка, это вам не вешалка.

Сняли и... поехали! Прошляпили, сами не догадались глянуть.

Трал выбирали молча, корили "электрона", мог ведь поделикатней обойтись. Пришел бы на корму, повозился пару минут, совсем другая картина получилась бы. Так нет, взял и посадил матросов в лужу, эрудит электромеханический. Ладно, прикидывали матросы, загадки по твоей части еще найдутся, вот тогда и посмотрим, на что ты годен.

Загадка нарисовалась буквально через день, в самый подходящий момент - в два часа ночи. Матросы тогда с запасными тралами возились, пробовали их поаккуратней уложить. Укладывали укладывали, и вдруг на тебе - грузовая лебедка отказала. И так, и этак - ни с места. Побежали быстренько за "электроном", руки потирают, довольные, как слоны. Действительно, каково спросонок в схемах ковыряться?

Вилкорезов поднялся на палубу в одних трусах, хмурит лоб, мысль показать хочет. Велел матросу рукояткой управления подвигать. Пожалуйста, хоть сто раз. Ага, опять призадумался.

- Что вы перед этим делали?

Вот артист. Да мало ли что делали, лебедка-то при чем?

- Тралы укладывали.

- Щелкни-ка вон тем тумблером.

Щелкнули. Лебедку включили... опять пошла, непутевая! Оказывается, когда тралы перекладывали, то и зацепили этот несчастный тумблер. А "электрон" неожиданно разозлился:

- Вы прекратите шутковать. Если уж подковырнуть решили, то поумней что-нибудь придумайте. Ясно?

Это он польстил, конечно. Откуда уж им что-то заковыристое придумать, тем более что для Вилкорезова, как оказалось, неразрешимых загадок не существовало. Потому он, наверное, и в схемы-то не заглядывает. Придет к какому-то закапризничавшему электромотору, разложит схему-портянку рядом и забудет про нее, ковыряется себе потихоньку и даже головы не повернет в сторону "шпаргалки". Все в памяти держит.

Впрочем, Ковалев "электрону" симпатизировал не из-за этого, ведь в конечном счете каждый моряк должен быть специалистом в своем профиле, на флоте этим не удивишь. Удивил "электрон" своими поделками. Когда Вадим заглянул к нему в каюту впервые, то обомлел - на всех переборках вместо обычных броских женских изображений сплошь и рядом красовались фотографии парусных судов. Корветы, клиперы, грузовые парусники, галеоны... На всех свободных местах в специальных ящичках ожидали применения сотни миниатюрных деталей - мачты, блоки, найтовы, эмблемы, а на столе, превращенном в судоверфь, зарождался красавец-парусник.

- К концу рейса будет готов, - хозяин каюты перехватил взгляд рыбмастера и не сдержался, похвастался, - в моей коллекции это будет десятая модель парусника.

Ковалев заметил в углу, на палубе, небольшую связку деревянных брусьев различной толщины и поинтересовался:

- А это откуда?

- Из дома привез. И инструмент, и материал, все с собой волоку. Из рейса в рейс. Жена ругается, нет бы, мол, лишнюю банку помидоров взять, так нет, ерунды всякой набираешь. А разве это ерунда?

Безусловно, для любого увлеченного человека его хобби не ерунда, а дело жизни.

- А зачем этот царский герб?

-Первый русский военный корабль "Орел" нес на себе герб, а я как раз и хочу эту модель выполнить.

- Сложно, небось?

- Владимир улыбнулся:

- Смотря как оценивать. Если это считать работой, которую заставляешь себя делать, то, конечно, сложно. И тяжело. А если тебя каждую свободную минуту тянет к этим вот деталькам, когда твоими руками бесформенный набор материала превращается в частичку истории, тогда, согласись, о сложности вряд ли уместно говорить.

- Володь, ты вот про историю упомянул, а что с этим "Орлом" дальше случилось?

- Ничего хорошего. Его вначале планировали из Воронежа по Волге на Каспий переправить, но зима помешала. А потом Степка Разин нагрянул, вместе с городом и корабль захватил. К сожалению, из-за нехватки людей корабль пришлось ему сжечь, пушки только забрал. Вот и вся история.

- А как у этих парусников со скоростью дело обстояло, быстрей нашей "Альционы" бегали?

- Почти в три раза. К примеру, французский клипер "Грейс Рипаблик" развивал скорость до 22 узлов. Скорость тогда большое значение имела, ведь мореходы за чаем из Англии на Цейлон ходили, а кто раньше этот ценный груз доставлял, тот и ставки диктовал, ценами командовал.

Ковалев ловил себя на мысли, что в этой каюте, с этим увлеченным моряком действительно неуместно и некорректно вести разговоры о меркантильных вопросах, но ему это было нужно для "дела", и он спросил:

- Наверное, такая модель в Лас-Пальмасе приличных денег стоит?

- До тысячи баксов.

- Ого! Выходит, твоя коллекция тянет на однокомнатную квартиру.

- Моя коллекция не продается, - урезонил гостя Вилкорезов, - хотя, честно сказать, один парусник я все-таки толкнул. Недорого, за полштуки. Перед женщиной, старый пень, не устоял.

Он вновь улыбнулся:

- Зашли мы однажды в Пальмас, ну и, как водится, в "чипок" направились пива попить, а минут через десять меня зовут. Оказывается, испанцы приехали, сувенирами интересуются. Представляешь, мой парусник к сувенирам причислили. Но испанцам парусник показал. Сам не знаю зачем. Видно, повыпендриваться захотелось, но только не для продажи, этой мысли и близко не было. А испанцы загорелись. И была с ними, на мою беду, женщина, жгучая такая, платье в сплошных разрезах, снизу до самого пояса, ноги все наружу, грудь тоже, в глазах искры... Разве устоишь? Оценила она мое творение в тысячу баксов, даже деньги на стол положила. Я не соглашаюсь. Она было еще добавить хотела, но по моим глазам, видимо, угадала что-то и дополнительно к деньгам визитку свою протянула. Тут уж я не устоял. Взял визитку, возвратил ей деньги и вручил парусник. Она тоже руками машет, от денег отказывается. Сошлись на "фифти-фифти", поделили ее тысячу пополам, о встрече договорились. Вот такой случай.

Владимир помолчал.

- За полгода работы над этим творением будто срастаешься с ним, какие деньги могут компенсировать вложенную в него душу? Нет таких денег. Я однажды решил пару сотен баксов на обезьянке заработать, приобрел в Гвинее одну макаку за десять баксов, чтобы в Пальмасе через месяц продать за двести. А она ко мне привыкла за этот месяц, всюду со мной таскалась по судну. И в Пальмас тоже увязалась, не догадываясь о моих намерениях. А на базаре, когда с испанцем о цене договорились и когда он деньги стал отсчитывать, у нее на глазах слезы появились. Догадалась о моем предательстве, в волосы мне вцепилась и к испанцу ни в какую не идет. У меня у самого слезы. Но делать нечего. Домой в самолет не возьмешь, для этого куча справок разных нужна. Пришлось продать. Зверек, а как вспомню, так самому за себя стыдно. Так что, Вадим, не все в этой жизни деньгами измеряется.

Ни возразить, ни добавить.

На креветколове моториста ждали. Анатолию бросилось в глаза присутствие на палубе рядом с россиянами африканских моряков. Аборигены все были рослые, как на подбор, мускулистые и черные, наподобие сибирского антрацита. Более внимательно оглядеться не довелось, потому что один из моряков взял его сумку и по-военному коротко распорядился:

- Следуйте за мной.

Проследовать пришлось десяток метров по траловой палубе и примерно столько же по коридору. В столовой, вместившей в себя два небольших столика, восемь стульев и диван, только что закончился ужин. Сопровождавший моториста моряк положил сумку на диван:

-Переночевать придется тут, другого места нет. Из-за негров перебор, ребята сами по очереди спят.

- Да ладно, о чем речь. Диван мягкий, с изголовьем, ноги есть куда вытянуть. Годится.

- Годится, да не совсем, - не согласился калининградец, - у нас ведь не то что врача, таблеток даже нет. Так что не вздумай до утра какой-нибудь фортель выкинуть. Понял?

- Понял, - откликнулся Кротов, не до конца понимая, шутит калининградец или нет.

- Кушать захочешь, зови повара. Не стесняйся. Он в каюте напротив. Скажешь, чиф велел. Ну, ладно, пойду вахтить, потом загляну. Крепись, не подведи.

- Постараюсь, - пообещал Анатолий.

На палубу он выходить не стал, хотя и хотелось воочию посмотреть работу креветколова. Лучше уж не искушать судьбу и строго следовать докторским наказам - покой, холод, голод. Спать не хотелось. То ли выспался за трое суток в лазарете, то ли будоражили последние часы перед операцией, то ли просто смена обстановки сказывалась. Иногда в столовую заглядывали калининградцы. Из любопытства, наверное. И, похоже, хорошо осведомленные о болезни пассажира и предписанном ему режиме, если никто не набивался в компанию. А может, неназойливо приглядывали? Дежурство, что ли, установили. Хм, заботливые какие.

Один из таких "заботливых" нарисовался далеко за полночь - когда калининградец растолкал заснувшего Кротова, и тот первым делом взглянул на часы, время едва перевалило за два. Кротов обескураженно уставился на визитера, находившегося явно навеселе. Попытки определиться причиной столь неожиданного появления гостя ни к чему путному не приводили, слишком уж неподходящее было время. Ни для знакомства, ни для дележки новостями.

- Выпить хочешь? - наконец-то изрек калининградец, и Кротову понадобилось еще какое-то время, чтобы определиться, не розыгрыш ли? Если судить по виду моряка, с выпивкой на креветколове проблем не было.

- Я б с удовольствием, но боюсь, - откровенно признался моторист, уже окончательно проснувшись, - если честно, я даже есть боюсь. Четвертые сутки водичкой питаюсь. Холодной, причем. Все остальное может вызвать приступ.

- Понятно.

Калининградец взъерошил обеими руками и без того торчавшие во все стороны лохмы, давно не мытые и потерявшие естественный оттенок, и продолжал:

- А то мы с ребятами приняли понемногу на грудь и тебя вспомнили. Неудобно одним-то, гость все-таки.

- Спасибо, - искренне отозвался Кротов, - в другой раз обязательно тяпнем. Тебя как зовут?

- Борис.

- Анатолий.

Калининградец пожал новому знакомому руку и еще раз предложил:

- А может, маленькую-то можно? За знакомство, а?

Пока Кротов подыскивал для отказа подходящие слова, Борис развивал атаку:

- Слушай, а пиво тебе можно? Холодное. Свежее.

Уж не розыгрыш ли?

- Сейчас принесу!

Калининградец резво метнулся к выходу, не оставляя гостю никакого времени на отказ. И когда Кротов уже мысленно смирился с необходимостью поддержать гостеприимную компанию, убеждая себя, что одна-две баночки пива для него не смертельны, Борис задержался возле двери и предложил еще одну информацию к размышлению:

- А как насчет бабы? Негритянку трахнешь?

Это уж слишком... Кротову не помешало бы увидеть себя со стороны, настолько ошеломляюще прозвучало предложение. Откуда на судне с экипажем в 12 человек, условия мореплавания которого категорически исключают наличие женского пола, взяться бабе? Негритянке, причем. Кротову почему-то подумалось, что калининградец имеет в виду не нынешний вечер, а обозримое будущее, послеоперационный период. Но он ошибся.

- У нас этого добра хватает, - заверил Борис, - "ченчари" почти каждую ночь штук по пять привозят. И каждый раз новые. Во бабы! Ну что, пошли? И пиво попьем, и телок выберем.

- А мани-мани? - моторист выразительно пощелкал пальцами.

- Не твоя проблема. У нас бартер, они нам - ласку, мы им - рыбу. У тебя были негритянки?

- Нет, - признался Кротов, и это для настырного матроса прозвучало как согласие.

- О чем тогда речь? Пошли!

Калининградец не хотел слушать ни ссылок Кротова на аппендицит, ни его отговорок по поводу неудобства проявлять подобную активность на приютившем тебя судне. Тем более в первые же часы своего пребывания здесь, не успев еще ни с кем познакомиться. Как они на все это посмотрят?

- Да брось ты ерундой заниматься, - продолжал гнуть свое калининградец, - мы же моряки, должны понимать друг друга. Вот в случае отказа будешь белой вороной, чужаком. Понял? Тебя сторониться будут.

- Аппендицит же...

- Никуда он не денется. В крайнем случае, французским сексом займетесь. Идем! Самую лучшую тебе выделим, самую жгучую. Или не хочешь оценить представительницу горячего континента, а? Такого случая может не представиться. Учти.

Все это ставило новороссийца в неловкое положение, и упоминание про белую ворону вырвалось у калининградца явно неспроста. На креветколове наверняка с удовольствием отказались бы от нежданного пассажира, потому что это не только лишние хлопоты, но и лишние глаза, если бы не причина его появления. Здоровье есть здоровье, тут мозговать нечего, тут помогать надо. Кротов понимал, что небольшому экипажу нетрудно объединиться вокруг популярной на сегодняшнем флоте идеи "левого" заработка, тем более экипажу, добывающему дорогостоящую креветку, но его это не касалось и не интересовало. Но Кротов хорошо понимал, что его нахождение здесь беспокоило самих креветколовов - беспокоило в смысле его благонадежности. Именно этим, видимо, и объясняется чрезмерная настырность матроса. Вызвана она была не столько гостеприимством, сколько желанием проверить чужака на лояльность. И наверняка исходит это не только лишь от Бориса.

Что ж, калининградцев нужно успокоить, не пошлешь же их куда подальше.

- Ладно, идем, посмотрим ваших подруг, - решился моторист, - от тебя все равно не отвертеться.

Столпившиеся на полуосвещенной траловой палубе африканские "ченчари" чувствовали себя достаточно уверенно, по-хозяйски. Видимо, не в первый раз появлялись они на борту креветколова, коль вели себя столь непринужденно, оживленно обсуждая что-то с россиянами.

Отдельной группой держались в сторонке, в тени, четверо женщин. Их черные тела, едва прикрытые нехитрой одеждой, были под цвет непроницаемой тропической ночи, и лишь белки глаз, изумительной белизны зубы да скромные блесткие украшения на руках и шее выделяли их из темноты. Возраст ни одной из них определить было невозможно, да и незачем - "ченчари" получали от моряков первосортные, ценные породы рыбы и рассчитывались "товаром" соответствующего качества.

Одна из негритянок фигурой напоминала повариху с "Кашалота", разве лишь выглядела чуточку покрупней, поупитанней, и веяло от нее такой природной силой и готовностью, что Кротову настырность матроса не казалась теперь уже такой чрезмерной и непонятной.

"Устоять невозможно", - припомнилось утверждение какого-то рекламного ролика.

- Что усмехаешься? - подтолкнул его Борис. - Вижу, выбрал. А губа у тебя не дура, на ту плотненькую многие глаз положили.

- За чем же дело стало?

- За тобой. Ты гость, тебе право выбора. Чукчи вон жену для гостя не жалеют, а нам что, чужую африканку жалко?

Кротов уже освоился среди окруживших их креветколовов. Действительно, свойские, простые ребята, без комплексов и жлобства. И он тоже позволил себе пошутить:

- Насчет гостя не знаю, со стороны я, наверное, выгляжу бычком, которого привели на случку.

- Смотри не подведи, а то истосковался, небось, - с напускной строгостью отозвался Борис и окликнул главного "ченчевика" в кожаной куртке: - Феликс, иди сюда.

Улыбающийся Феликс не заставил себя долго ждать, и через минуту высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам - местных красавиц оценили в сотню килограммов рыбы, еще двадцать моряки накинули за пиво и водку. По времени встреча ограничивалась выборкой тралов, что могло произойти и через пару часов, и через десять минут, и Кротову такая неосмотрительность показалась легкомысленной.

- Не бойся, - успокоили его, - вахтенный штурман в курсе дела, часа полтора в нашем распоряжении.

У этих ушлых калининградцев все было учтено, все приготовлено, а самые укромные уголки заранее оборудованы под "кабинеты". Кротову и жрице любви выделили самый дальний, а потому самый укромный и уютный - в рыбцеховской раздевалке, где было довольно просторно, тепло и сухо.

Он преодолел крутой трап первым и, поддерживая спускавшуюся следом молоденькую спутницу, уперся взглядом в ее оголившиеся плотные бедра, в темную бугорчатую полоску под полупрозрачными белыми трусиками и мысленно выругал себя за недавнее препирательство с Борисом.

Девушка с виноватым смехом неловко свалилась на Кротова, прижалась к нему всем телом, и он ощутил возбуждающую упругость груди, живота, бедер... Совсем некстати мелькнула мысль про ее возраст - лет 17 или 18, не более. А она уже медленно водила прохладными ладонями по его телу, расстегивая рубашку и брюки, легонько, едва заметно, но умело и профессионально терлась своими выпуклостями. Моторист коснулся руками ее груди и почувствовал, как сразу ожили, набухая, соски. Его рука двинулась вниз, и девушка послушно опустилась на колени, покрывая поцелуями его грудь, живот... Губы у африканки были необычайно теплыми и мягкими. И умелыми.

Через полчаса, проводив "ченчарей" и благодетельниц, они сидели в столовой, все такие умиротворенные, ублаженные, и, потягивая баночное холодное пиво, со смехом обсуждали подробности. Досталось и Кротову с его аппендицитом, про который, по правде сказать, он начисто забыл. В дополнение к пиву калининградцы выставили на стол все остатки водки, которой, правда, мотористу не предлагали. Не желая оставаться в стороне и не слушая калининградцев, Анатолий вскрыл две баночки икры, которой хватило на три бутерброда каждому. Гулять так гулять!

И всем этим жестом новороссийцу хотелось показать свою лояльность флотской жизни, традициям, стремлениям каждого моряка к дополнительному заработку. Мало ли, вдруг и после операции снова доведется оказаться с ними.

Перед мысленным взором сыщика Ковалева прошло пол-экипажа, и никого под "расстрельную" статью он подвести не осмелился. У каждого из его коллег-моряков находились какие-то неразменные козыри в виде либо фанатичного увлечения чем-то, либо вообще жизненной позиции, в которой не находилось места не то что преступным деяниям, а даже несмелым мыслям о чем-то негативном и непорядочном.

Причастность к пакету не могла не наложить определенного отпечатка на образ жизни и поведение, потому что большие деньги редко бывают чистыми и своему обладателю диктуют несколько иные правила игры по сравнению с общепринятыми. Поэтому никак не выходило у Ковалева заподозрить, к примеру, рефмоториста Ивана Вовченко, не то что фаната, а попросту ненормального больного человека в своем отношении к шахматам. Даже Ковалеву с его недавним спортивным прошлым, запомнившим изнуряющие тренировки каждой косточкой тела, было непонятно стремление после полугодового пребывания в море бежать с шахматной доской под мышкой в городской сквер, к таким же фанатам. Рассказывали, что однажды Вовченко появился в сквере через два часа после пришвартовки траулера в порту, для общения с семьей после длительной разлуки рефику-шахматисту хватило часа. Значительную часть отпуска Вовченко проводил в сквере, в бескомпромиссных сражениях. А уж про рейсовые баталии нечего и говорить, и горе тому, кто попадал под влияние фаната - прощай тогда отдых, прощай разговоры на любые темы, кроме шахматных. На каком-то судне находились иногда достойные противники, на первых порах, в первых партиях им удавалось даже одерживать верх над "гроссмейстером", но со временем все становилось на свои места. Вовченко скрупулезно записывал все партии, затем "затихал" на день-два, чтобы тщательно проанализировать проигрыши, и вновь выходил с предложением помериться силами. И непременно одерживал победы. Ни один любитель не мог тягаться с ним в преданности игре. Правда, эта чрезмерная преданность в официальных турнирах играла с Иваном недобрую шутку: он не имел права проигрывать, потому что представлял городской сквер. И Вовченко не проигрывал, но давалось ему это с большим трудом. В турнирах участвовал совсем другой Вовченко, и этот другой допускал необъяснимые ляпсусы. Он не был бойцом, поэтому и терялся. И вдобавок слишком уж преувеличивал важность победы в судовом турнире, в котором число участников никогда не превышало десятка, а главным призом был, как правило, торт. Переживать-то, собственно, не из-за чего. А Вовченко переживал. До дрожи в руках. Ковалев видел, как "гроссмейстер" в одной неудачно складывающейся партии не попадал фигурами в середину клеток, со стороны это смотрелось смешно и непонятно.

- Иваныч, - шутили вокруг, - расслабься, будь попроще, и победы к тебе потянутся. Не корову проигрываешь.

Естественно, Вовченко и на "Альционе" завоевал чемпионский титул, хотя не обошлось без курьеза.

В последнем туре "гроссмейстеру" в партии с начальником рации нужен был только выигрыш. И Вовченко выиграл, и никто этому не удивился, но организатор турнира матрос Игорь Фешур усмотрел нарушение со стороны "гроссмейстера", по инициативе которого решающая игра почему-то проходила в рефотделении. Не в каюте, не в столовой или на палубе, а в пропахшей аммиаком машине. Фешур обвинил победителя в том, что тот заведомо поставил "Маркони" в проигрышное положение, наполнив помещение аммиаком, и пригрозил направить официальное письмо в шахматную федерацию и добиться пожизненной дисквалификации перворазрядника Вовченко.

- Для него аммиак вроде допинга, - уверял Фешур, - он всю жизнь в рефмашине провел, а "Маркони" начал задыхаться в первые же минуты, через полчаса уже не о победе думал, а лишь бы живым из подвала выбраться. Разве это по-спортивному?

Если верить Фешуру, то серьезно пострадала и Вика, ведь на целую неделю без секса осталась. "Маркони" тоже смеялся над этими доводами, подтверждая наличие запаха аммиака во время игры, но категорически возражал против дисквалификации Вовченко, резонно заметив, что без шахмат рефику не жить. Это было правдой. И именно это не позволяло отнести фаната Вовченко к числу подозреваемых.

С креветколовами Кротову увидеться не довелось - через два дня катер переправил его на транспортный рефрижератор. Кротову повезло, все анализы и консультация в африканской больнице подтвердили, что приступ аппендицита миновал, экстренной необходимости в операции нет и ближайшие два месяца можно не беспокоиться.

Именно такой срок твердо определил больному местный хирург, хотя поначалу Кротов воспринял это утверждение с недоверием, чему в немалой степени способствовала очень уж небольничная обстановка в местном госпитале. Хирург на момент появления Кротова и его сопровождающего из российского консульства, выполнявшего заодно и роль переводчика, аппетитно перемалывал крепкими зубами куриный окорок, от которого, впрочем, с легкостью отвлекся и, промокнув жирные руки салфеткой, жестом показал пациенту на кушетку. Потом протопал к нему босыми ногами, несколько раз надавил мотористу на живот, спросил про первый день приступа, выдал длинную фразу и вновь вернулся к окороку.

- Рекомендует тебе через два месяца быть поближе к больнице и быть готовым к операции, - перевел сопровождающий, - никаких эксцессов за это время не предвидится.

Такой поворот событий устраивал всех и особенно, конечно, Кротова. Да и представителей консульства, которым вряд ли доставило удовольствие появление лишних хлопот в лице какого-то моториста. К тому же местный климат, очень влажный, не способствует нормальному зарастанию швов, и неспроста, если верить сопровождающему, посольские стараются своих больных оперировать либо в северных африканских странах, либо отправлять их на Родину.

Особенно устраивало моториста то, что рефрижератор следовал домой в Ригу через Лас-Пальмас. Это снимало проблемы с пакетом. И не страшно, если не удастся догнать своих кашалотовцев, зато в следующем рейсе он обязательно постарается числиться в судовой роли "Кашалота" в должности механика.

На транспорте мотористу понравилось. Во-первых, его поместили, как больного, в пустующий судовой лазарет-изолятор, представляющий собой одноместную люксовскую каюту с ванной, санузлом и даже телефоном, во-вторых, судовой доктор оказал своему потенциальному клиенту должное внимание при первой же встрече, подтвердив правильность диагноза африканского коллеги и пообещав необходимую опеку на все время следования до Риги, а в-третьих, что самое главное, транспорту через десять суток предстояло зайти в Лас-Пальмас, и этот факт благотворно сказывался на настроении пассажира Кротова. Поэтому, видимо, ему и нравилось все. Нравились экипаж, свободный распорядок дня, набор фильмов в видеосалоне, питание и, наконец, судовая сауна, которую можно было посещать хоть каждый день. Завершение рейса походило на курорт - ни работы, ни заботы.

И совсем не случайно где-то на третий или четвертый день пребывания на рефрижераторе разомлевшего Кротова в его шикарной каюте посетила мысль о неудобствах и нежелательности одиночества. Кротова к этой мысли подтолкнул утренний телефонный звонок, когда он, просидев далеко за полночь в видеосалоне, проспал завтрак. Он поначалу решил, что звонит доктор, и очень удивился, услышав женский голос.

- Это больной?

- Да. А что случилось?

- Вы на завтрак придете или нет?

Вон оно в чем дело. Больной потянулся всем телом, выспавшийся, полный сил, и лениво, больше для продолжения разговора, поинтересовался:

- А что сегодня на завтрак?

- Яичница с беконом.

- И все?

- И все. А что, мало? Еще чай, хлеб, масло. Решайте. Через пять минут я все уберу.

Есть мотористу вроде бы и не хотелось, он просто из интереса поддерживал разговор, пытаясь по голосу узнать звонившую официантку. На транспорте их было три, две совсем молоденькие девчушки и одна постарше, лет тридцати. К красавицам ни одну не отнесешь, до поварихи с "Кашалота" им как сто верст до небес, но на море отношение к женской красоте оценивается иными критериями, чем на берегу. И критерии эти снижаются с каждым месяцем плавания. Недаром моряки шутят: когда Баба Яга начинает казаться привлекательной женщиной, значит, пора домой.

- Я что-то неважно себя чувствую, - без зазрения соврал Кротов.

- Может, доктора вызвать?

- Не надо, - испуганно отмахнулся Кротов, - просто хандра какая-то напала. Пройдет.

- В принципе-то я могу принести вам завтрак, - неожиданно смягчилась официантка, хотя тут же и охолодила, - это ведь входит в мои обязанности.

Она все-таки боялась быть неправильно понятой.

- В какие обязанности?

- Подкармливать больных и немощных, - со смехом сообщила официантка.

Отказываться от такого сервиса было и глупо, и неосмотрительно, и минут через десять хозяин лазарета встречал в своих хоромах доброжелательную гостью с подносом. Обязанность кормить немощных принадлежала старшей официантке, что поначалу Кротов воспринял с легким разочарованием, но вскоре от этого разочарования не осталось следа. Нормальная женщина. И фигурой ничего, лишь чуточку полновата, и лицом, украшением которого были большие участливые глаза и особенная, грустная какая-то улыбка.

-Посуду принесете в обед, - разрешила она не торопиться больному с завтраком, и улыбнулась, - вымыть только не забудьте.

- А если я не смогу прийти?

- Что ж, придется принести и обед, - вздохнула официантка, - у вас обострение в какие часы наблюдается?

- В вечерние, - без раздумий выпалил Кротов, - так что на обед я приду, а вот насчет ужина не знаю.

- Что ж, придется принести ужин, - официантка во всем покорно соглашалась.

- Значит, договорились.

В довершение Кротову хотелось дополнительно намекнуть, о чем именно они договорились. И добавил:

- Можно только второе. На двоих...

Это прозвучало как приглашение.

- Хорошо.

Женщина то ли не поняла смысла кротовской фразы, то ли не придала этому никакого значения, оставив моториста в одиночестве просчитывать варианты, возможности и шансы. А все его шансы, собственно говоря, упирались в "семейное" положение официантки - если у нее есть в экипаже хахаль, Кротову тут ничего не светит. Маловероятным, конечно, казалось ее рейсовое одиночество, но слишком уж неслучайным выглядел этот утренний звонок...

Кипучую деятельность по сбору разведданных на официантку пассажир развернул сразу после полдника, когда палубная команда завершила работу. Он "ненароком" столкнулся в коридоре с помощником боцмана, одним из первых своих новых знакомых на транспорте, и также ненароком, слова за слово, выведал кое-какую информацию. Получалось, что интересующий его объект в "порочащих связях замечен не был". Окрыленный "больной" тут же решил и очень важный вопрос с угощением. Бутылка "Старки" стоила ему черепашьего панциря, подарка креветколовов, с которым и не хотелось расставаться, но пришлось. Боцманский дублер не хотел слышать ни о деньгах, ни об икре, его интересовали только морские сувениры. Успокаивала Кротова слышанная однажды примета - якобы подобные сувениры приносят несчастье своим владельцам.

На ужин Анатолий, согласно мысленно утвержденному плану, не пошел. После приглашения экипажу на ужин он несколько минут посидел на диване с детективом Чейза, пробегая взглядом страницу за страницей. Вскоре Анатолий, признав, что в голове никак не хочет откладываться прочитанное, отложил книгу в сторону.

Телефон молчал. А ужин был в самом разгаре.

Телефон задребезжал в половине девятого, когда ужин, согласно судовому расписанию, уже заканчивался.

- Да, - чуть хрипло от волнения отозвался Кротов и ругнул себя за неосмотрительность, нужно было прокашляться, прежде чем отвечать.

- Как самочувствие, больной?

Голос в трубке звучал смешливо и обещающе.

- Плохо, - вздохнул Кротов, и это, в общем, было правдой, потому что в случае отказа предстояло куковать одному оставшиеся две недели. С одной стороны, ничего страшного, и по полгода без женской ласки бывать приходилось, но они переносились в этом случае легче по причине морального и физиологического настроя на долгое одиночество. Как сказал поэт - "коль нет цветов среди зимы, то и грустить о них не надо". А в данном случае, когда женщина дарит надежду, когда плоть охватывает сладостное томление в предвкушении скорой многообещающей встречи, очень трудно, невыносимо трудно будет остаться ни с чем, на бобах.

- Что плохо?

- Все плохо. Температура, давление, головокружение, сердцебиение...

- Слабость, - добавила официантка, - вы совсем безнадежны. Полчасика продержитесь?

- Постараюсь. Но не больше.

Вечер получился славным. Наталья в меру пококетничала, немного поломалась, показав свойственную всем без исключения женщинам неприступность, и уступила. У нее действительно никого на этом транспорте не было, потому что такая неуемная пылкость вряд ли объяснялась одним темпераментом, это была пылкость истосковавшейся женщины. Еще одна загадка женской души... Расспрашивать официантку о причинах ее одиночества Анатолию показалось бестактным, захочет, сама расскажет. Негоже залезать человеку в душу помимо его воли, подобное своеволие иначе как жлобством не назовешь.

Кротов легонько, боясь потревожить заснувшую Наталью, повернулся на бок. Наталья то ли прошептала что, то ли просто вздохнула и снова сонно засопела, умиротворенная и довольная. Довольный был и Кротов. При всей своей слабости к женскому полу он никогда не ставил целью добиться благосклонности ради самоутверждения, ради очередной победы. Все его отношения с приглянувшейся женщиной строились на взаимной симпатии, ради полноты жизни на каком-то ее отрезке. Пусть кратковременной, но насыщенной, радостной и по-своему счастливой.

Окончание очередного промыслового месяца венчала баня, организуемая один раз в десятидневку и потому воспринимаемая как праздник. Сменившиеся с вахт моряки, успевшие помыться первыми, отходить ко сну не спешили и слонялись еще некоторое время по судну, посвежевшие и повеселевшие. А в каютах их ждали чистые постели. Блаженство! Если б еще граммов по сто с хвостиком, цены бы этому дню не было.

И все же знаменательная баня не шла ни в какое сравнение с предстоящим событием - прибывший на промысел транспорт привез для "Альционы" почту, и не позже сегодняшнего вечера новороссийцы будут читать письма. Телеграммы скупы, им многое не доверишь, потому что открыты чужому взору, а письма как теплый разговор любимых, им можно доверить самое сокровенное. Скоро узнали, что почту "Альционы" с базы передали на одесский траулер "Полет", который будет по соседству через несколько часов, и это время тянулось особенно томительно и долго.

На верхней палубе к моменту подхода "Полета" собрались почти все свободные от вахт и работ. Взоры привлекал полубак, где изготавливал для броска крючковатую "кошку" боцман Николай Якимчук. "Полет" к тому времени уже неторопливо удалялся с места встречи, а в полумиле от него по корме волны раскачивали круглый поплавок в связке с целлофановым пакетом, надежно укрывавшим от соленой воды драгоценные конверты. "Альциона" осторожно, потихоньку приближалась, на расстояние броска.

На палубе кто-то вспоминал:

- Получили мы однажды почту, и упаковщик решил трюмному матросу его письма в трюм отправить. Так и сделал, приклеил их скотчем к паку и отправил. А через час трюмный вылазит и спрашивает: мне, мол, ничего не было? Упаковщик смеется, не разыгрывай, говорит, я же тебе сам лично письма отправил.

- И что же?

- Ничего, пришлось упаковщику лезть в трюм и почтовый пак искать. Тонны три рыбы перекидал, пока нашел. Цех полчаса стоял.

Боцман уже изловчился для броска. Пущенная его твердой рукой, выброска с "кошкой" прошелестела высоким полукругом и шлепнулась в воду в метре от поплавка. Неудачными оказались и несколько последующих бросков. Якимчук ворчит, что с левого борта неудобно делать замах, ведь тут шлюпка, шкентеля, оттяжки.

- Подойдите правым бортом! - кричит он в сторону мостика, и штурман послушно выполняет маневр, оставляя плавающую связку справа. Теперь совсем другое дело.

- Молодец, боцман! - одобрительно отозвались на палубе, когда "кошка" накрыла связку. Однако восторги оказались преждевременными, бросок оказался чересчур уж удачным, и металлические крючья попали точно в целлофан. Последствия этого снайперского попадания стали сказываться сразу же, потому что набиравшаяся в пробитый пакет вода начинала увлекать его вниз.

- Письма намокнут! - первой не выдержала Вика, чуть ли не со слезами обращаясь к боцману, - чернила расплывутся, не прочтешь ничего!

А сама чуть не плачет. Заплачешь, когда на твоих глазах превращается в ничто весточка - разговор с берегом. С домом. С любимыми. Боцман крикнул:

- Не дрейфь, Вика! Все будет в ажуре!

И прыгнул в воду. Сиганул ласточкой, на палубе только сандалии и остались. Главное, прыгнул вовремя. И тем несправедливей именно ему было оказаться без писем. На пару с Викой. Похоже, у военных летчиков нет ни минуты свободного времени, недаром Вика резонно рассудила:

- Он у меня либо на учениях, либо на боевом задании.

- Интересно, на каком задании моя суженая, - смеялся боцман и добавил: - Зря в воду прыгал.

Больше всех писем, целую пачку, получил Алексей Солнцев, и неудивительно - его жене в декретном отпуске только и оставалось, что писать депеши своему непутевому муженьку.

Алексею чтения хватило на целый час, он завалился на своей нижней койке, с широкой улыбкой продемонстрировал Ковалеву толстую пачку конвертов и похвалился:

- Видал? То-то же. А тебе только два.

- Кого как любят, тому так и пишут, - вздохнул Вадим, хотя для их с Олей отношений два ее письма выглядели достаточно обещающе.

А Солнцев не унимался:

- Два письмеца, тем более таких хлюпеньких, говорят не о любви, а просто о тактичности. Надо ж ей было хоть парой строк откликнуться на твою писанину. Каждый день ведь писал.

- Неужели совсем не любит?

- Нисколечко, - судя по всему, Солнцев зарядился хорошим настроением надолго.

Он даже позволил себе чуточку смягчиться в оценке Ковалевской корреспонденции и обнадежил друга:

- Может, немножко и любит. С маленький ноготок.

- А твоя пачка о чем говорит?

- О любви всем сердцем и всей душой. На, прочти пару фраз, сам увидишь. Да не стесняйся, мы же с тобой как братья. Да и Валюту мою хорошо знаешь.

Ковалев взял сложенный вчетверо листок бумаги, исписанный убористым почерком, и ткнулся взглядом в указанный абзац.

"Алеша, милый, здравствуй!

Сегодня сходила в больницу и пишу тебе. Вроде все нормально, немного похудела, но это, говорят, лучше. Врачи велели больше гулять, больше бывать на свежем воздухе. А от тебя пока ни одного письма нет. Быстрей бы уж родить, тогда, может, успокоюсь. А дни тянутся, как вечность, и без папки нам никакой радости. Ты береги себя, помни, что у тебя есть жена и малыш скоро будет. Хорошо? Вот пишу тебе, а он словно чувствует и бьет ножкой. Наверное, девочка будет. Я очень скучаю. Прямо не знаю, как проживу эти месяцы. Приедешь, а что такое твой отпуск? Поглядишь на нас - и снова в свое море..."

"...Сегодня получила от тебя письма. Очень рада. Ходила к твоей маме, у нее все хорошо, не болеет. Похвалилась ей твоими письмами, она посмеялась: тебе целую пачку, говорит, а мне только одно. А я рада. Домой пришла к вечеру, немного еще погуляла и спать. Я и дистанцию себе выбрала - от дома и до места, где мы познакомились. Не забыл?"

"...Алеш, я так боюсь... Хоть бы ты был рядом, а то одна-одинешенька. В город хоть не выходи, как на безмужнюю смотрят. Плакать хочется. Приезжай быстрее. Из запомни: я тебя потом никуда не отпущу. Почему я должна быть одна, одна маленького воспитывать? Так ты нас совсем знать не будешь".

"...Могу похвалиться - научилась вязать носочки. Одну пару для малыша уже связала. Правда, очень тянет меня на сон, как семь часов вечера, я уже в постель. Неуклюжая стала, нерасторопная..."

Писем Солнцеву, действительно, было много, и все они, судя по этим абзацам, писались не из-за лишнего времени. Валентине самой эти ее письма мужу нужны, пожалуй, не меньше, чем ему. Письма - разговор.

- Видал?

Ковалев вместо ответа упрекнул друга:

- Мог бы и дома остаться, с женой рядом. Первенец все-таки.

- Хотел остаться, да в отделе уперлись. Где мы тебе, говорят, замену найдем? И чем, мол, жене поможешь, живот ей носить будешь? Пришлось идти в рейс.

Ковалев призадумался. Помнится, в производственном отделе, где он получал направление на "Альциону", про его будущего напарника несколько иначе сказали. Очень уж он якобы в рейс просился, даже жену беременную оставил. В отделе тогда еще пошутили, что рейс каким-то золотым ожидается; если все так неудержимо на "Альциону" рвутся. Да, странно... Хотя, собственно, иного объяснения от Солнцева насчет его нахождения сейчас в море, а не рядом с беременной женой, ждать не приходится.

- Будешь моему первенцу крестным отцом, - как о давно решенном сообщил Солнцев, - согласен породниться?

- Согласен, - кивнул Вадим.

Но мысль о расхождении в объяснении Алексея и услышанного в отделе почему-то не хотела исчезать. И не давала покоя.

Эти твердолобые видеолюбители будто заключили контракт с японской фирмой на предмет проверки надежности ихней аппаратуры и теперь, похоже, намерены крутить видео до победного конца. Не шутка - с половины девятого вечера пашет "двойка", а сейчас уже половина второго ночи. Пять часов непрерывной работы, пять часов эти остолопы торчат перед экраном. Позасыпали, может? Что они там смотрят, интересно?

Ковалев немного приоткрыл дверь, прислушался. Видимо, дверь в кают-компанию тоже была открыта, выразительные oxи, ахи и стоны разносились по всему коридору. Все-таки "Чиччолина"... И ладно уж молодежь бы пялилась, им простительно, а старики-то, семейные-то что хотят там увидеть? Вадим не сдержался, подошел к открытой двери, заглянул вовнутрь. От Вики ожидал всякое, но уж никак не ее присутствия в кинозале, слишком уж неподходящим было и время, и сам фильм.

- Что не спишь, лунатик? - из самого дальнего угла донесся голос Солнцева, - я боялся в каюту заглянуть, чтоб тебя не потревожить. А так кофе хотелось.

- Не отвлекайся на разговоры, - посоветовал Ковалев, - а то самое интересное пропустишь.

- Не страшно, не в последний раз смотрим.

В кинозале пронесся смешок.

- И не стыдно тебе, Солнцев? Со дня на день отцом станешь, а такое безобразие смотришь. Чему сына научишь?

И вновь колыхнулось оживление. Действительно, радостное и ответственное событие в семье Солнцевых должно произойти со дня на день, у Валентины все отпущенные ей сроки уже вышли. Телеграмму с нетерпением ожидали все, чему в значительной степени способствовала просочившаяся информация о солнцевских запасах - в провизионке хранился в ожидании своего часа целый ящик водки и какие-то домашние деликатесы, особое место среди которых занимали грибы... Тоже домашние и не какие-то там опята, а самые настоящие белые да красноголовые. В последние дни промысла, правда, рыбаки преодолевали искушение и единодушно желали свершения события на недельку-другую попозже, чтоб торжество пришлось на переход в Лас-Пальмас. На переходе можно расслабиться всем, за исключением вахтенных. Судя по всему, так оно и произойдет.

- Это Вика организовала, - подал голос Пономарев, - мы и сами до глубины души возмущаемся.

- Опять В-вика! Что я вам, на мозоль н-наступила?

Содержимое фильма, правильней сказать, полнейшее отсутствие всякого содержания и смысла, кроме сплошного секса, позволяло вести разговоры и абсолютно не мешать просмотру. В такие моменты боцману можно было только посочувствовать, его каюта находилась через тонкую переборку, и все эти насыщенные и откровенные звуки вряд ли способствовали нормальному сну. Привык, наверное. Моряки народ неприхотливый и живучий, ко всему привыкают. Однако задерживаться у кинозала Ковалев не стал, все-таки по отношению к боцману поздний фильм являлся некоторой бесцеремонностью. Лучше будет наведаться к полуночникам еще раз, попозже.

Установленная Ковалевым аппаратура работала нормально, как космическая, на маленьком экране коридор по-прежнему просматривался четко и полностью. И по-прежнему оставался безлюдным. Видимо, киношники внесли в планы контрабандиста некоторые коррективы по времени, при таком массовом бодрствовании о визите в "подвал" нечего и думать.

Появившийся в коридоре Солнцев обозначился на экране крупно и совсем близко, и лишь на мгновение. Почти тут же оказался в каюте.

- Не спишь?

- С вами разве уснешь? - с видимым недовольством пробурчал Ковалев, - да и книжку вот Вика подсунула, не оторваться.

- От книжки?

- Не от Вики же. А ты в спячку?

- Пока нет, на один боевик еще сил хватит. Кофейку вот сейчас организую, и полный вперед.

В ожидании кипятка Солнцев завалился на свою нижнюю койку, давая, наверное, короткий отдых занемогшей спине. Вместе с забулькавшей в банке водой Ковалев уловил звук заводимых часов и поинтересовался:

- Трактор, что ли, заводишь?

- Такой трактор не каждый моряк имеет, - послышалось снизу, - это не какой-то ширпотреб за 40 баксов, а настоящий "Роллекс".

С этим трудно было не согласиться, часы у Солнцева и впрямь были на зависть и не каждому, действительно, по карману, все-таки 120 баксов. А это двенадцать пар джинсов рыночной стоимостью свыше двух тысяч рублей. Целый капитал.

Ковалев свесил руку:

- Дай гляну. Может, приобрету, если разбогатею.

Хорошая вещь видна не только глазом, она чувствуется своей солидностью и на ощупь. В руке Ковалева вместе с приятной тяжестью появилась будто дополнительная энергия, какая-то уверенность. И уж тем более радостно глазу созерцать это совершенство, в котором было продумано все, начиная с цифр, цвета циферблата и заканчивая пропорциональностью самих часов с браслетом. Гармония, ничего не скажешь. И надежность. Ковалеву стало намного понятней стремление людей приобретать дорогие вещи. "Я не настолько богат, чтобы покупать дешевое" - именно так объясняется это стремление. Молодец Алексей, цену себе знает.

Однако через мгновение восхищенное любование творением часовых дел мастерами из далекой Швейцарии было начисто перечеркнуто одной маленькой странностью. Цифра 6.15 высветилась на переливающемся циферблате, когда Ковалев из простого любопытства нажал кнопку будильника. 6.15 утра... Зачем рыбмастеру вставать за полтора часа до общего подъема? Тем более после всего лишь 3-4 часов сна.

- Ну что, посмотрел?

Вадим молча свесил руку.

- Оценил? Будешь брать?

- Мои не хуже.

Больше говорить ничего не хотелось. Выдержки Ковалеву не занимать, он по-прежнему оставался спокойным. Почему еще в самом начале рейса он интуитивно чувствовал, что курьера надобно искать среди друзей? И самым тягостным и безжалостным было то, что такие вот курьеры не появились со стороны, а взрастились здесь, на флоте. Вербуются, покупаются, привнося на флот что-то чудовищно инородное. Ведь не было же никого из чужих рядом с Сычевым, Скрябиным, рядом с ними в тех трагических рейсах были только свои, флотские. Какой же силой и властью обладают те преступные структуры, если в одночасье сумели столь разительно перекроить одно из элитных подразделений хозяйства страны - рыбопромысловый флот? Или настолько уж ущербной была система нашего воспитания, что не вырабатывала иммунитета против грязных, преступных денег? Даже кроваво-грязных. Неужели действительно всесилен золотой телец?

- А ты кофе будешь?

- В два часа ночи? Чтоб уж наверняка не заснуть?

- Как хочешь.

Солнцев быстренько сварганил себе чашку кофе, причем порошка сыпанул целых две ложки, и обе с верхом, и так же быстро удалился. Спать он, видимо, не собирался.

Не собирался спать и Ковалев. И напарника своего он обманул, когда говорил о желании выспаться перед завтрашней выгрузкой. Этой выгрузки хватит часа на полтора, не больше. Возня, а не выгрузка. Ковалеву просто нужно было как-то объяснить свое отсутствие в кают-компании, хотя в этом он наверняка был не единственным. Необходимости в бодрящем кофе не было, сказывалась и приобретенная за флотские годы привычка физиологически не замечать различий между днем и ночью, и, главное, философия мастера восточных единоборств. Ковалеву не было никакой нужды программировать свой организм на подъем в определенное время, он с вечера настроился на бессонную ночь, и этого было вполне достаточно для спокойной "лежки" в безмятежной позе спящего.

Обдумывать появившееся открытие не хотелось, лишь где-то в подсознании не давала покоя мысль о недалеком будущем Солнцева, о его жене. И уж совсем слабо теплилась робкая надежда на обыкновенную случайность с ранним подъемом Алексея. Может, на пеленгаторной вздумал боксерскую грушу подубасить с утра пораньше? Или в трюме покопаться, привести в порядок приготовленные для "ченча" ценные породы рыб? Если так, то наверняка не в одиночку, а с кем-то из своих матросов. Никаких других обнадеживающих предположений не находилось, и Ковалев уже почти не сомневался, что на этом вот маленьком экране в седьмом часу утра нарисуется именно Солнцев. Что будет с Валентиной, когда обо всем узнает? Вряд ли такое пройдет для нее бесследно. И как этого идиота угораздило вляпаться в такое дерьмо? Дерьмо, из которого уже никак не выкарабкаться.

Судовая радиорубка на "Альционе" представляла собой квадратный закуток размером два на два метра. Не больше. Просто непонятно было, как в столь стесненном пространстве сумели разместить всю судовую радиоаппаратуру, обеспечивающую "Альциону" качественной связью с любым уголком земного шара. Даже с космическими спутниками. В этом закутке всегда что-то пищало, жужжало, и почти всегда раздавались далекие голоса перехвачиваемых радиопереговоров между морем и берегом. Причем не только деловых и служебных, а и частных. И именно эти частные переговоры пользовались популярностью у любителей узнать из первых рук свежую информацию о происходящем на берегу. И неслучайно поэтому на втиснутом в радиорубку стареньком диванчике никогда не было свободного места, вопреки категоричной табличке на двери, строго-настрого запрещающей посторонним переступать порог этого заведения. А какие посторонние на судне с экипажем менее тридцати человек? Тем более после многомесячного плавания. Ковалев этим источником информации никогда не пользовался, он посещал радиорубку лишь для того, чтобы отдать радисту листок с текстом радиограммы Ольге или родителям.

В радиорубке, как водится, было многолюдно, кроме начальника рации, на протертом диване с сигаретой в зубах чинно восседали Вика, положив ногу на ногу и выставив голые коленки, старший механик и старший мастер добычи. Все эти лица относились к особо уважаемым "Маркони" персонам, и совсем не по причине занимаемых ими постов, а в силу сплотившего эту троицу увлечения нардами. (Присутствие Вики объяснялось несколько иным увлечением).

Ковалев поприветствовал "высокое собрание", молча протянул начальнику листок и на минутку задержался, пока шло ознакомление с его каракулями, мало ли, вдруг что-то неразборчивым покажется.

- А почему после десятого? - оторвался от листка начальник рации, - мы ведь будем дома числа пятого, не позже.

- Это вы, а лично я буду дома после десятого, - отозвался Ковалев, - пару дней надо будет с подругой пообщаться. Проверить, чем она там занималась, как дышала. Верно?

- Пара дней, не неделя же...

- А вы уверены, что вылетаем именно пятого?

- Билеты вроде бы заказаны. Хотя, конечно, всякое случиться может, - подал голос стармех.

- Ну вот, а каково будет старикам, если вместо обещанного пятого числа я прибуду десятого? Они от переживаний с ума сойдут. Нет уж, лучше заявиться раньше, чем позже. Правильно, Вика?

- П-правильно! Я всегда знала, Вадим, что у тебя доброе с-сердце. 3-заботливое.

Участие Вики в этом разговоре было кстати, в крайнем случае сдвинутая дата прибытия при необходимости может быть объяснена столь важным свидетелем. Шут его знает, как оно все повернется, если окажется, что не только таможню интересует этот рейс малоизвестной "Альционы"... Каждая мелочь, каждое неосторожное слово могут оказаться нежелательной зацепкой, не говоря уж об этой радиограмме с замаскированным сообщением.

"Дома буду после десятого". После десятого последует число одиннадцать. Именно под таким порядковым номером в судовой роли "Альционы" значился рыбмастер Алексей Солнцев...

- Да, с этими прилетами-вылетами всякое случиться может, - сказал стармех. - Мы однажды в декабре вылетели в Дакар, в Сенегал. Приняли судно у подменной команды, загрузились продуктами под завязку, снабжение дополучили и вышли через два дня на промысел. А ведь Африка, жара несусветная, вот и постриглись многие под "нулевку".

- Это в каждом рейсе происходит, - уточнил "Маркони", - и на "Альционе" в этот раз многие стриглись.

- Даже брились, - подтвердил добытчик.

- Ну вот, - продолжал стармех, - постриглись, значит, побрились, а когда через неделю пришли в район промысла, то оказалось, что с пакистанцами достигнута договоренность о продаже нашего траулера, наконец-то в цене сошлись. И надобно, значит, эту галошу незамедлительно перегнать в Карачи. Представляете? И самое смешное, что перегон этот должна была сделать как раз ремонтно-подменная команда, а нам предписывалось вылететь назад домой. Причем транзитом через Москву. А мы мало того, что все лысые, так еще и без теплой одежды, из дома-то налегке уезжали, вернуться-то в июне рассчитывали.

- И как же выкрутились?

- Кто как. Понабирали у боцмана робу теплую, шапки, которые на выгрузки дают, телогрейки и полетели в Москву.

- В Шереметьево?

- Ну да, куда ж еще. Ох, и картина была. Представьте себе появление в сверкающем аэропорту полсотни лысых мужиков лагерного вида. От нас не то что иностранцы шарахались, милиция перепугалась, дополнительный наряд вызвала.

- П-представляю, - заходилась смехом Вика. И хлопала ладошками по округлым голым коленкам.

Два торжественных события в будничной жизни "Альционы" - окончание промысла, именуемое "Днем урожая", и появление в семье рыбмастера Солнцева первенца - решено было объединить в одно. Такому распоряжению капитана Козлова не помешало даже недельное несовпадение между двумя датами, и причиной тому стала то ли природная неторопливость многоуважаемой Солнцевой, то ли ее желание в свершении столь значимого дела дождаться мужа. Желание, конечно, понятное, но как в таком случае быть с неприкосновенным запасом, уже изрядно закисшим в провизионке и одним своим присутствием попортившим всем нервы? Судьба бесценного груза, безусловно, предрешена, приговор тут может быть только один - употребить до захода в инпорт, и исполнению этого ничто не помешает. Не потащит же Солнцев свои запасы домой, про такое нечего и думать, но застолье без телеграммы получится пресным и надуманным. Отмечать дни рождения заранее, как и заранее поздравлять с этим, не принято. Самые нетерпеливые предлагали даже отправить Валентине телеграмму с намеком, мол, ждем, надеемся, верим. Шутили, конечно. Матушке-природе не прикажешь. А к празднику между тем все было готово. На траловой палубе, выскребленной и отмытой до болезненной желтизны, боцман из всякого подручного материала смастерил надежные столы, буквой П, впору для самой шумной свадьбы. Траловая палуба уже который день напоминала банкетный зал, ожидающий своих припозднившихся посетителей.

И торжественный день настал. После обеда, когда основная часть моряков с набитыми животами грелась под средиземноморским солнцем, а другая часть внимательно прослушивала шум винтов, все судно и близлежащие водные окрестности огласил зычный, многократно усиленный динамиками голос начальника рации:

- Внимание!!! Рыбмастеру Солнцеву подняться в радиорубку за телеграммой!!!

- А-а-а!!!

Дикий вопль альционцев достиг, без сомнения, не менее диких африканских берегов.

- Вот черти, - возмущался Солнцев на пути в радиорубку, - не орите преждевременно.

И категорически отказывался пожимать тянущиеся к нему руки. И необоснованно, конечно, потому что интонация радиста в содержании телеграммы сомнений не оставляла. Наконец-то!

Тостов было бесконечное множество, за одних только Солнцевых поднимали разномастные столовые чайные чашки четыре или пять раз. За молодую маму, за молодого отца, за сына, за молодую семью в целом... И где-то между звонами и стуками сдвигаемых чашек скромно вкралась торжественная часть собрания, гвоздем которой стали поздравления капитана и краткий доклад старпома.

- Что касается рейсовых характеристик каждому из команды, - говорил чиф, прозванный "грифом" за длинный тонкий нос, - то все они положительные, и зачитывать их поэтому ни к чему. Согласны? Вопросы есть?

Вопрос был только лишь у Ковалева, только ему одному оставалось что-то непонятным. Потому, видимо, что рыбмастер единственный из всех почти не пил.

- Вопрос у меня, Юрий Карпович, по поводу характеристик. - Вадим выждал короткую паузу, будто давая вникнуть разгоряченным головам в суть вопроса, и продолжал: - Сколько раз мы говорили о нежелательности всяких уравниловок, сколько раз обещали и грозили по результатам рейса каждого моряка оценивать по его заслугам, и продолжаем тем не менее всех стричь под одну гребенку. И хороших, и плохих.

Альционцы притихли. Даже самые разгоряченные улавливали что-то нехорошее, что-то склочное в недовольном выступлении рыбмастера, и растерянно ожидали развязки.

Уж от кого, от кого, а от Ковалева такой дешевой выходки не ожидали.

- Я не стану характеризовать кого-то из машинной команды, - Ковалев уже не только выражал недовольство, он просто возмущался, - стармеху видней, кто и как у него работал. То же самое и о других службах говорить не мне, а вот про своих, про рыбообработчиков, скажу.

Над судном галдели чайки, рядом за кормой от души молотил толщу воды мощный винт, звякала по тарелке чья-то ложка.

- Интересует меня, Юрий Карпович, Алексей Солнцев, мой напарник. Скажите, неужели даже ему написали хорошую характеристику?

Тонкий нос "грифа" удлинился еще минимум на полсантиметра, он растерянно зыркал глазами на Ковалева, на побледневшего Солнцева, на задобревшего капитана. Козлов молча тыркал вилкой грибную шляпку, то ли задобрел основательно, то ли сознательно уклонялся от участия в дрязгах. Это уж ни в какие ворота, чтоб поливать грязью напарника. Пришлось "грифу" отдуваться самому.

- Вадим, а почему у Алексея характеристика должна быть плохой? Скажи всем, может, мы чего-то не знаем.

"Вы абсолютно ничего не знаете, - подумал Ковалев, вглядываясь в застывшего Алексея и поражаясь его бледности, - и вряд ли узнаете".

А вслух сказал:

- Никоим образом, Юрий Карпович, не заслуживает Солнцев хорошей характеристики... Он же абсолютно не умеет играть в домино! Дуб дубарем.

- Только и всего?

Старпомовский вопрос утонул в дружном взрыве смеха, даже чайки испуганно взмыли с радиопроводов.

- Ну, Вадим... Ну, молодец... Ну, купил...

"Гриф" смеялся больше всех, до слез. И признался:

- Ты меня здорово напугал, да и не только меня. Так стыдно за тебя стало, честное слово. Ё-мое, думаю, как наш флот обмельчал, если бывалые моряки начинают топить друг друга. Не ожидал, что ты такой шутник.

И повел длинным носом в сторону Солнцева:

- Отошел от испуга, Алексей? Алексей лениво не согласился:

- Что мне бояться? - хотя тут же и признался, - обескураженность, конечно, была. Неужели, думаю, начнет сейчас какие-то склоки искать? Неужели, думаю, одним другом стало у меня меньше? Главное, сам ведь ни бум-бум в этой мудрой народной игре, а на меня сваливает. Тебе, Ковалев, только с Викой и играть.

Солнцев отходил потихоньку от перенесенного испуга, расслаблялся. Испугался он, ясное дело, не за друга, не за дружбу, а только за себя. Ему еще долго вздрагивать и бояться, очень уж крепко повязал его тот шкотовый узел, которым крепился пакет в расходной цистерне. Это ведь в обычных условиях надежные морские узлы легко развязываются, а в жизни иногда выходит все наоборот. Стоит только запутаться, растеряться и потянуть не за тот конец. И завяжется накрепко и надолго. Если не навсегда.

- Меня однажды матрос один примерно так же разыграл, - "грифа" после легкого потрясения потянуло высказаться, - готовились мы тогда в рейс, каждое утро, как водится, являлись на судно, а вечером разбегались по домам. Но поскольку кой-какие делишки все-таки делали, то я каждое утро собирал всех матросов на развод, не столько работу какую-то дать, сколько просто побеседовать, вроде как провести перекличку. И направляю однажды матроса - Алика Ляшенко, кто-нибудь его знает, может, - в деревообрабатывающий цех, надо было к пожарному топору сделать топорище. А цех этот находится за проходной порта, через нижнюю проходную нужно идти. Объяснил я, значит, Алику суть дела и говорю: возьмешь, мол, на пожарном щите топор со сломанной ручкой, у вахтенного штурмана пропуск, и вперед. Ясно? Ляшенко молчит. Насупился и молчит.

"Что-то не ясно, Алик?" - спрашиваю.

А он встает так тяжко, обиженный такой, недовольный дальше некуда и спрашивает:

"Юрий Карпович, чем я перед вами провинился? За что вы меня перед ребятами оскорбляете?"

"Бог с тобой, Алик, - говорю, - у меня и в мыслях такого не было. Почему ты так решил?"

"О каком тогда пропуске, позвольте узнать, вы толкуете? Зачем он нужен?"

И хотя стало как-то неудобно за его недогадливость, пришлось пояснить:

"Алик, топор является судовым имуществом, которое без пропуска строгие старушки вахтерши за территорию порта вынести не разрешат. Понятно?"

А он еще больше насупился:

"Что ж я, по-вашему, круглый идиот? Зачем мне пропуск на топор? Что ж я, по-вашему, с топором в руках не смогу пробиться через старушечью проходную?"

Смеялись тогда долго. Ляшенко тоже смеялся, козляка. А минут через десять после его ухода я на всякий случай взял да позвонил на мостик, и стало мне не до смеха, когда вахтенный сообщил, что Ляшенко никакого пропуска не брал. Взвалил топор на плечи и пошагал к проходной. Представляете? Что хочешь, то и думай.

- Как же он прошел?

- Залог старушкам оставил, козляка. 100 рублей. Долго я потом отходил от его шутки, до сих пор с дрожью вспоминаю. А так парень золотой, моряк настоящий.

За настоящих моряков грех было не выпить.

Бывший старший помощник капитана бывшего Черноморского морского пароходства Владимир Ляшкин уже третий год проживал в солнечном Лас-Пальмасе в качестве полноправного обывателя этого райского уголка.

Вид на жительство (пока, правда, временный, на пять лет) 38-летний Ляшкин получил после женитьбы на местной красавице. Прохладное отношение к этому браку со стороны родителей новобрачной не смутило ни россиянина, ни его возлюбленную, хотя первое время жить им пришлось в арендованной за 500 долларов в месяц квартире. Основная причина неодобрения выбора дочери крылась в подозрении: а не затем ли русский женился на ней, чтобы заполучить желанный вид на жительство? И было это необоснованным и беспочвенным. В далекой России бывшего старпома ничто не удерживало, кроме проживающей в Воронеже матери, а семьей он так и не обзавелся. В своей стране достойной кандидатуры на роль жены не нашлось, несмотря на постоянные и неустанные поиски. В результате список просмотренных, прощупанных и близко познанных за многие годы кандидаток к моменту отъезда Ляшкина из России остановился на цифре 128. Ему, без сомнения, удалось бы в своем увлечении женским полом достичь желанной цифры 200, если б не испанка.

Не смутила обоих и приличная, почти пятнадцатилетняя разница в возрасте и довольно скромная, по местным меркам, зарплата главы семьи, теперь уже старпома Канарской морской компании. Причиной тому была как раз временность его вида на жительство, после истечения которой обещались уже вполне весомые пять тысяч баксов ежемесячно. Естественно, если бывший русский получит постоянную прописку.

Несколько раз судьба сталкивала "испанца" с друзьями-коллегами с российских судов, и все они замечали, насколько изменился Ляшкин. И не во всем в лучшую сторону. У него появилось какое-то высокомерие по отношению к бывшим коллегам, желанные для любого моряка встречи превращались в неприкрытое любование Ляшкиным своей предусмотрительностью и ожидающими его радужными перспективами.

Спустя год с небольшим встречи в инпортах прекратились, в Канарской морской компании чиф Ляшкин больше не значился. Бывший чиф Ляшкин с некоторых пор заправлял баром на Альбаредо, одной из оживленных улиц Лас-Пальмаса. И заправлял, если верить слухам, на правах совладельца на пару с бывшим единоличным владельцем. И верили, и не верили, но при посещении Лас-Пальмаса норовили дернуть кружку-другую пива в баре бывшего соотечественника. Бар на Альбаредо незаметно превратился в "русский" уголок. И неудивительно, что именно к Вольдемару направились и Ковалев с Солнцевым, когда "Альциона" пришвартовалась к одному из многочисленных причалов гостеприимного Лас-Пальмаса. Вольдемаровский бар трудно было миновать и по причине его соседства с товарным рынком, тоже популярным местом среди флотских бизнесменов. А поскольку таковых было подавляющее большинство в сравнении с канувшими в прошлое романтиками, то бывшему единоличному владельцу бара партнерство с бывшим русским вряд ли казалось нежелательным. Еще поговаривали, якобы именно Ляшкину принадлежит прибыльный бар. Одному, безо всяких там испанцев, чему верили и не верили. С одной стороны, в нынешнее время всякое возможно, из России за кордон деньги текут реками полноводными, и часть их наверняка во что-то вкладывается. Удобно и для извлечения прибыли, и для отмывки некоторой категории денег, именуемых "грязными". И нельзя было исключать, что бывшего моряка используют как подставное лицо в должности управляющего. Тоже приемлемо, если даже и так, учитывая теплое "барское" место и приличный особняк за сотню тысяч долларов, где с недавних пор обосновалась семья предприимчивого воронежца.

Насчет особняка все было правдой. Подтверждали это моряки, кому довелось демонстрировать свои навыки и мастерство в хозяйственных делах во владениях синьора Ляшкина. Оплачивалось такое мастерство, применение которому находилось в основном на покрасочных либо сельскохозяйственных работах, довольно прилично, 30 баксов ежедневно. Надо признать, идея использовать российских моряков, чьи суда надолго застревали по каким-либо причинам у причалов всемирно известного курорта, в качестве дешевой рабочей силы принадлежала не Ляшкину и зародилась задолго до того, как он осел на Канарах. Местные жители, богатые и не очень, появлялись у безработных судов каждое утро с аккуратностью, которой могли бы позавидовать многие чиновники, поднаторевшие на проведении всевозможных утренних оперативок, текучек и пятиминуток. И с не меньшей аккуратностью по окончании смены привозили разбогатевших на тридцать "зеленых" русских снова в порт, до завтрашнего трудового дня.

Эти наезды в порт местных работодателей воспринимались россиянами с одобрением. Во-первых, левая подработка значительно превышала основную зарплату, и отказываться от такой халтуры резона не было, а во-вторых, достопримечательности исторического острова, его бары, пляжи, дискотеки, рынки становились значительно доступней спустя месяц-другой работы в хозяйстве какого-нибудь дона Педро. А синьору Ляшкину и вообще не нужно было наведываться в порт, для этого у него был бар, притягивающий бывших соотечественников, которым долго объяснять ничего не требовалось. Достаточно было назвать количество человек и время.

Бар "Вольдемар" находился даже не рядом с рынком, а непосредственно на его территории. В углу рынка, где заканчивалась зона действия лотков с бесчисленным ширпотребом, границу бара обозначала редкая занавесь-гирлянда, и пересечение этой черты любому из моряков почти наверняка обещало встречу с кем-то из знакомых по прежним рейсам.

Ковалеву, человеку непьющему и подобные заведения в общем-то игнорирующему, о фатальной неизбежности таких встреч большей частью приходилось только слышать. Не верить оснований особых не было, хотя моряки в подобных случаях за словом в карман не лезут. Вадим в этот раз, планируя участие в маршрутах, привалах и посещениях, ориентировался полностью на Солнцева, такая компания была "детективу" исключительно на руку. Правда, домой они вылетают послезавтра, для экскурсии по Лас-Пальмасу будет еще целый день, и провести этот день Солнцев сможет либо один, либо в компании с кем-то из экипажа по своему выбору. Ковалеву навязываться в компанию нельзя, это может натолкнуть проколовшегося курьера на нежелательные размышления. Так что именно сегодня нужно держать ушки на макушке.

Не успела за Ковалевым и Солнцевым сомкнуться шуршащая гирлянда бара, а навстречу уже неслось:

- О, Вадим! Давай к нам!

Прямо как дома, в родном Новороссийске... Воистину, мир тесен.

За одним из столиков радостно лыбился Анатолий Кротов, моторист. Они когда-то вместе в рейсе были. Еще одно место за столиком занимала женщина, морячка, видимо.

- Это Наташа, - представил Анатолий свою спутницу, - официантка с "Северной земли".

- Ты-то какое отношение имеешь к этой земле?

Вопрос Ковалева можно было истолковать несколько иначе - где неугомонный Крот подцепил рижанку?

- Разговоры потом, - моторист настроен был категорично, сообразуясь с обстановкой, - вначале по стопочке за встречу, я угощаю.

В этом вопросе, как оказалось, не менее решительным был и Солнцев.

- Угощаю я, - придержал он направившегося было к стойке моториста, - мой повод весомей. Правда, Вадим?

Вадим кивнул, а пока Алексей за стойкой делал заказ, рассказал о его поводе.

- Молодец парень, - кратко одобрил Кротов, - только почему он такой невеселый? Озабоченный какой-то. Дочку, может, ожидал?

- За жену переживает, - по-женски определила рижанка, - в такой момент с цветами в больнице нужно быть, а не где-то на далеком острове пиво пить.

Поглощенный красочным повествованием моториста о его недавних приключениях, Ковалев мимолетно отметил появление на столе нескольких потных бутылок пива, четырех порций крабовых салатов, фисташек и большой тарелки с колбасой, сыром, мясом. На преобразившемся столике едва нашлось место для пузатой бутылки виски, и она, как оказалось, не была заключительным предметом в солнцевском заказе.

- Горячее будет через десять минут, - сообщил герой дня, - давайте пока дернем под холодную закусь. За молодого отца.

- Настоящий мужик! - Одобрительно отозвался Кротов, когда Солнцев снова отлучился к стойке, на этот раз за тоником. - Правильный. Я заметил, Вадим, что у тебя плохих напарников не было. Ты сам их выбираешь?

- В отделе кадров дают, - улыбнулся Ковалев.

А Кротов продолжал:

- Вишь, как благородный напиток благотворно на людях сказывается? Папаша наш просто преобразился, расцвел весь. Заметил, Вадим?

И снова легкая в мыслях Наталья избавила Ковалева от ответа:

- После второй бутылки и вы такие же цветущие будете, - резонно заметила она.

Огромный зал прилета аэропорта походил на растревоженный улей, вместе с экипажем "Альционы" высматривали свой багаж на движущейся ленте транспортера еще сотни две прилетевших пассажиров. Находили, грузили на тележки разномастные чемоданы, сумки, различные упаковки и пристраивались в очередь на таможенный контроль. В нескольких метрах от таможенников толпились встречающие, выглядывая родные лица. Узнавали, расплывались радостными улыбками и взмахами рук.

Ковалев поначалу тоже высматривал в толпе встречающих Олю, не заметил и решил, что встрече их суждено состояться немного позже и не в аэропорту. Еще он пытался определить в толпе представителей спецслужб, хотя тщетность этой попытки была очевидной. Службистов просто так не вычислишь, они появятся неожиданно, будто из-под земли. А встретить Солнцева должны, в этом сомнений не было.

- Вадим, - тронул Ковалева за рукав стоявший рядом Пономарев, - не тебя вон та девушка высматривает?

Да, это была Оля. Радостная, улыбающаяся и красивая... Ковалев легонько обнял ее за плечи, так же легонько припал губами к ее щеке.

Оля тоже чмокнула его в щеку, со смехом вытерла следы помады и буднично поинтересовалась:

- Нормально долетели?

- Как видишь.

- В рейсе тоже все нормально?

- Вроде бы нормально. А здесь, как я заметил, многое изменилось. За аренду этой вот тележки пришлось червонец выложить, представляешь? Теперь на берегу на каждом углу бизнес, небось. Слушай, на сколько ж такси тянет?

- Смотря куда ехать, - уклончиво заметила она, и этой фразой избавила Ковалева от излишней дипломатии.

- Ко мне, куда ж еще, - недоумевающе проронил он и поправился: - Если точнее, то к нам...

- А это удобно?

- Конечно. Поехали!

Своего напарника Ковалев увидел на стоянке такси в кругу троих крепких парней, двое из них теснили Солнцева на заднем сиденье, третий быстро побросал в багажник его вещи. Оперативности троицы можно было позавидовать, на все у них ушли считанные секунды, Вадим с Олей не успели сделать десятка шагов, а серебристый "БМВ" уже резво набирал скорость. Вот и все, Алексей... Когда еще доведется увидеться?

- Кто-то из ваших?

- Не заметил, - прикинулся Ковалев, на всякий случай несколько раз повторив про себя номер машины. На всякий пожарный, вдруг пригодится.

Однокомнатная обитель Ковалева понравилась Ольге только лишь своим третьим этажом и удачным расположением - прямо из окна открывался вид на море. Все остальное - мебель, обои, с трещиной потолки и особенно занавески на окнах, несуразные, по ее мнению, по цветовому подбору - она безжалостно раскритиковала. И пришла к выводу, что хозяевам квартиры не хватает элементарного вкуса, а квартиранту Ковалеву чуточку трудолюбия, потому что неделю на ремонт своего жилья, пусть и временного, всегда можно найти.

- Что смеешься?

- Это моя квартира, - признался Ковалев.

- Твоя? Почему тогда раньше об этом не сказал? Боялся, что я из-за квартиры на что-то решусь в наших отношениях? Почему ты такой вредный, Ковалев?

- Я не вредный, - возразил Вадим, - я сам об этом недавно узнал. Месяц назад, в рейсе. Ведь на это жилье "Арктика" не выдавала ордера, понимаешь? В любой момент меня отсюда, как и других, могли выселить.

- А теперь нет?

- Теперь фигушки, теперь я полноправный хозяин этой норы.

Он снова легонько обнял Ольгу за плечи, прижал ее к себе и уточнил:

- Я хозяин, а ты хозяйка...

Ольга не отстранялась, не освобождалась от его объятий, и Ковалеву стало ясно, что их отношениям суждено стать иными, более близкими именно сегодня, именно сейчас. А в голову лезли какие-то дурацкие мысли о постельном белье, застланном полгода назад и теперь выглядевшим наверняка не очень свежим.

- Ты поотрываешь все пуговицы, - шептала Ольга, - погоди, я сама...

Где-то за окнами, выходящими прямо на море, текла размеренная городская жизнь, доносились издалека пароходные гудки, по улице проносились машины, во дворе о чем-то своем галдела детвора, и все это было вроде бы рядом, и вроде бы далеко, и совсем их не касалось.

- А ты молодец, - упрекнула Ольга, - пригласил в гости и затащил в постель.

- Ты меня сама соблазнила, - парировал Вадим, - я как раз про праздничный стол и думал.

- Думал он, - Ольга ущипнула его за живот, - холодильник пустой, на кухне шаром покати. Вставай давай и быстренько в магазин.

Да, на берегу действительно многое изменилось, прямо возле дома появились новые магазины, палатки, киоски всевозможные. Складывалось такое впечатление, что добрая половина городского населения разом встала за прилавки. Припомнился небольшой мавританский городок Нуадибу, лежащий на побережье океана и заносимый тем не менее пустынным песком. Ковалев любопытства ради прошагал Нуадибу вдоль и поперек, и видел достаточно современные супермаркеты, и центральный рынок, и дикие торговые площадки с товаром, разложенным прямо на песке, и сделал вывод, что все это изобилие обращало на себя внимание прежде всего отсутствием достаточного числа покупателей. Это не рынок, когда на одного покупателя приходится десяток продавцов, ассортиментом которых является к тому же сплошной импорт, за который тоже ведь нужно платить. А чем, если останавливаются предприятия и целые отрасли приходят в упадок? На одни долги и кредиты не проживешь, никакой добрый дядя просто так кормить и одевать не станет. Впрочем, ну их к лешему, этих дядей и эти проблемы, они не для сегодняшнего дня. Дома его ждет Оля...

Она еще мылась. Собственно, не мылась, а нежилась в пенящейся воде, и когда Ковалев тихонько приоткрыл дверь ванной комнаты, его взору предстало разрумянившееся лицо, обернутые полотенцем волосы и упругие холмики грудей, полюбоваться которыми, правда, не довелось - Оля быстренько погрузилась в непрозрачную воду.

- Меня-то можно не стесняться, - упрекнул Ковалев, не особо веря в убедительность сказанного. Себя самого ему трудно было представить перед Олей обнаженным. В постели, под одеялом, это совсем другое дело.

Оля вместо ответа протянула ему намыленную мочалку:

- Потри мне спинку.

Ковалев бережно и аккуратно прошелся мочалкой по плечам, лопаткам, по пояснице, переместился на грудь, и Ольга сразу запротестовала:

- Здесь я сама.

Однако когда Вадим протянул ей мочалку, снова попросила:

- Теперь потри мне руки. Вначале вот эту, потом эту.

- А теперь?

Из воды высунулась нога.

- А теперь ножки. Вначале правую, теперь левую. Вот вроде и все.

Ей нравилось быть маленькой капризной девочкой.

- А грудь? А животик, - не согласился Ковалев, - пусть остаются грязными?

Она рассмеялась:

- Не хитри, Ковалев, у тебя это не получается. Тебя насквозь видно.

А он и не хитрил, и в его желании не было ничего зазорного. Вадим прижался подбородком к ее мокрому плечу:

- Я очень по тебе скучал...

- Не обманываешь?

Он молча покачал головой.

- Подожди в комнате, я сейчас...

И на этот раз Ковалев не чувствовал опустошения, и связь была для него будто необходимостью выразить всю накопившуюся нежность. И всю любовь. Ему хотелось слиться с ней воедино каждой клеточкой, каждой мыслью, каждым движением.

А Ольга заметила:

- А ты охочий до баб, Ковалев. За тобой глаз да глаз нужен.

Вадим снова покачал головой:

- Я однолюб, Ольга Васильевна. Кроме тебя, никто мне не нужен.

Ольга пристроила голову у него на груди, глянула недоверчиво:

- И у тебя никого не было на роль жены?

- Было, - признался Ковалев, - давно, правда. Мы больше года встречались и действительно про свадьбу что-то кумекали. Я тогда в училище учился.

- И кто она?

- Гримерша из театра. Она меня многому научила... Что смеешься?

- Бабушку вспомнила. Знаешь, что она мне однажды сказала? Когда выйдешь замуж, говорит, никогда не отказывай мужу в близости, ни один мужик долго не потерпит постоянных ссылок на головную боль, на усталость, на отсутствие желания. Представляешь? Смешная у меня бабушка.

- Не смешная, а мудрая. И ты ее слушайся. Ой, щекотно!

- Сдаешься?

- Сдаюсь.

- Значит, в ванную, и готовим стол.

- Слушаюсь, - беспрекословно подчинился Ковалев.

Выждал, пока Ольга юркнула в ванную, и встал с кровати. И не сразу понял, что мелодичный звук в прихожей издавал находившийся там телефонный аппарат.

Интересно, кто это проявляет такую оперативность?

Спрашивали какую-то оптовую базу. Голос звонившего показался Ковалеву знакомым, хотя припомнить или представить его обладателя не удавалось. Да и не хотелось. В такой день, в такое время даже с друзьями общаться не хотелось, не то что с незнакомыми.

- Кто это был?

Выглянувшая из ванной Ольга интересовалась звонившим вроде бы обыденно, но по появившейся у нее какой-то напряженности, так ей не свойственной, угадывалась ревность, и Ковалеву это понравилось.

- Ошиблись. Ищут какую-то базу по поставкам малинового сока.

- Который ты тогда на судно тащил? - улыбнулась Ольга. -Я до сих пор помню ту твою неподъемную сумку.

И Вадим догадался... Конечно, это же Гальчук, таможенник. Значит, стряслось что-то крайне важное, если понадобилась такая конспирация. И такая срочность. Ведь не позже завтрашнего дня все члены экипажа "Альционы" будут в отделе кадров оформлять отпуска или отгулы, в обязательном порядке поменяв перед этим паспорта моряков на общегражданские, а поскольку эта процедура проводится в конторе капитана порта, то миновать проходную порта с соседствующей рядом таможней никак невозможно. Но Гальчук звонит именно домой, не дожидаясь завтрашнего дня. И наверняка позвонит еще.

- Ванна свободна, - напомнила ему Ольга, - или ты не думаешь меня кормить?

В это время телефон ожил снова. В другой раз Ковалев предоставил бы право переговорить Ольге, чтобы убедилась в его "невиновности", но с таможенником нужно было переговорить самому.

- Слушаю вас.

- Здравствуйте.

И пауза. Да, это был Гальчук. Похоже, он и ту паузу между звонками выдержал специально, чтобы дать Ковалеву время догадаться.

- Скажите, на вашей базе есть малиновый компот? Нам нужна целая партия, в трехлитровых бутылях.

- Кому вам?

- Кафе "Ивушка". Сделку можем оформить хоть сейчас, в течение десяти минут. Форма оплаты любая. Договорились?

Ковалев тоже выдержал короткую паузу и пояснил:

- Вы ошиблись, это не база. Внимательней набирайте номер.

И положил трубку.

- Может, тебе поменяли номер? - предположила Ольга.

- Да нет, телефон тут ни при чем.

- Почему же они тогда звонят? Один раз можно ошибиться, но не два. А они и еще позвонить могут.

- Не позвонят, - успокоил девушку Ковалев, - правда, ненадолго мне придется отлучиться. На полчасика, не больше. Ты тут похлопочи пока, ладно? Что молчишь?

Ольга внимательно уставилась на него своими глазищами, вздохнула и вымолвила:

- Знаешь, Ковалев, я бы не хотела, чтоб наши отношения начинались с недомолвок и всяких тайн. Как считаешь?

Ковалев приобнял ее за плечи:

- Не стану скрывать, Оля, это действительно тайна. Не моя, чужая, а чужих тайн, сама понимаешь, не раскрывают. Одно только могу сказать, если тебе будет интересно, конечно, что это никоим образом не связано с женщинами. Это деловая тайна.

- А опасно?

- Нет.

Ему хотелось добавить, что по большей части в этом моменте следует ожидать неприятностей, грязи, разборок на различных уровнях, но смолчал, ибо Ольга все-таки была права в своем вопросе - такой муравейник не может быть безопасным даже в спокойном состоянии, а уж развороченный...

- И как тебя угораздило впутаться?

Вадим коснулся пальцем вздернутого носика:

- Много знать хочешь, гражданка Скрябина...

- Неужели не расскажешь?

- Почему не расскажу? Но только после снятия грифа секретности, лет через двадцать.

И не стал уворачиваться от кулачка, резко ткнувшегося в его грудь.

- Почему ты такой вредный, Ковалев?

- Это не вредность, это предусмотрительность, - возразил с порога Ковалев.

Кафе "Ивушка" находилось в двух кварталах от дома Ковалева, в десяти минутах ходьбы, поэтому никакого троллейбуса рыбмастер ожидать не стал, а двинулся к кафе, одному из своих любимых мест в городе, пешком. Он как раз укладывался в те десять минут, указанные Гальчуком, а приходить заранее и маячить у всех на виду ни к чему. Кафе, правда, состояло из двух частей - внутреннего, "капитального" зала и открытой площадки, пользующейся особой популярностью у горожан в летние погожие дни, так что затеряться среди обычных посетителей и остаться незамеченным для "чужого" глаза было нетрудно. Предстоящая встреча особых волнений у Ковалева не вызывала, разве лишь повышенный интерес да какое-то неуемное чувство удовлетворения от причастности и посвященности в столь непростое рискованное дело, сулившее новые приключения. В этом Ковалев не сомневался, тут никакой особой интуиции не требовалось, он просто не знал и не предугадывал этих приключений конкретно. И было это, может, к лучшему, потому что некоторая завеса неопределенности и неизведанности имела дополнительный интерес. Похоже, в нем достаточно крепко сидела ментовская закваска, и тот случай в лице Гальчука пришелся на благодатную почву.

Но все же главным фактором, убеждавшим Ковалева в правоте и объяснявшим желание участвовать в "разборке", была представившаяся возможность самому кое-что выяснить о причинах гибели своих коллег. По крайней мере, попытаться приоткрыть завесу над этим.

На веранде Гальчука не было. И правильно, потому что в зале, где народу никогда не бывает много, пообщаться будет спокойней. Однако таможенника не было и в зале. Странно, ведь после его звонка прошло уже пятнадцать минут. Ковалев неторопливо прошел к стойке бара и, пристроившись на высоком вращающемся стуле, заказал себе кофе со сливками и внимательно окинул взглядом полупустой зал. Подобное любопытство с его стороны к посетителям казалось вполне уместным - парень свою чашку кофе хочет выпить в компании с хорошенькой девушкой.

Гальчука не было.

- Ваш кофе.

- Спасибо.

Оставаться возле стойки Ковалеву не хотелось, слишком уж заметным было это место. Хорошо бы примоститься где-нибудь в уголочке, подальше от посторонних глаз и ушей. Вон в том полумраке, например, откуда пялится на высокогрудую официантку какой-то бородач. Стоп... Это же Гальчук!

Перемешивая ложечкой напиток, Ковалев пытался определить - своя у таможенника борода или приклеенная? Скорее последнее, слишком уж густая. Выходит, ситуация закручивается круто.

- Здесь свободно?

- Да-да. Прошу, присаживайтесь.

"Бородач" оповестил об этом, казалось, весь зал и тут же с некоторой поспешностью с середины столика придвинул к себе пивную кружку и тарелку с рыбными ломтиками. Судя по всему, это была не первая выпитая им кружка.

- Молодец.

Теперь таможенник говорил едва слышно, только для Ковалева.

- Я рад, что не ошибся в тебе. И курьера вычислил, и сейчас ведешь себя как настоящий сыщик, обстановку правильно оценил. Сдается мне, зря ты милицейскую школу забросил, от природы это у тебя.

- А что, кстати, с моим другом? Кто им заниматься будет?

Гальчук сделал затяжной глоток, оглядел из-за толстых стекол зал и вздохнул:

- Не знаю, но не милиция.

- Не милиция?.. - Ковалев растерялся: - Как это не милиция, Виктор Иванович? Я же вам сообщил, вы же обещали... И о семье позаботиться, и о нем... Почему не милиция?

На этот раз ковалевский вопрос прозвучал достаточно твердо и требовательно. Он не сомневался, что Гальчук обо всем расскажет, ведь именно этим и вызвана встреча, но по растерянному виду таможенника, по заминкам в разговоре "детектив" догадался, что ничего хорошего он не услышит. И еще интуитивно понимал, что оказался втянутым в чьи-то разборки. Так и оказалось.

- Милиция, Вадим, не в курсе, - отрешенно признался таможенник, обдав "детектива" холодом.

Ковалев старался сохранить спокойствие, по крайней мере, первое волнение удалось преодолеть.

- Почему менты не в курсе, Виктор Иванович? - Вопрос прозвучал негромко, но как-то угрожающе. И таможенник это почувствовал, на собеседника он посмотрел смиренно, вроде затравленно.

- Вы им не сообщили?

- Нет.

- Почему? Они ведь ждали моего сообщения. Или нет?

- Нет...

Это означало, что правоохранительные органы не знали не то что о контрабанде на "Альционе", а скорее всего и вообще об этом судне. Ковалева использовали втемную для каких-то непонятных целей.

- Я слушаю, - напомнил Ковалев.

Таможенник просунул куда-то под лохматую щетину тонкий кусочек скумбрии холодного копчения и осторожно задвигал челюстями, будто опасаясь, что его буйная растительность спадет с лица. Гример из него никудышный, конечно.

- Ты прости меня, Вадим...

Юных соседей можно было не опасаться, но Гальчук говорил по-прежнему едва слышно.

- Я тебя не подставил, ты об этом даже не думай и не переживай, - говорил Гальчук, - о твоем участии в этом деле ни одна живая душа не знает, кроме меня. Не стоило бы, конечно, втягивать тебя, но я не смог, я испугался...

Ковалев молча сделал маленький глоток.

- Не за себя испугался, - уточнил таможенник, - за жену, за дочек.

- При чем тут они?

- Понимаешь, Вадим, о той контрабанде мне сообщили сами контрабандисты. Да-да, не удивляйся. Дело в том, что в ихней шайке кому-то пришла в голову идея присвоить товар, для этого нужно было просто-напросто подменить пакет, а для прикрытия подобного крысятничества устами таможни распустить слух об обнаруженном пакете. И всю заварушку представить как происки таможни.

- При чем тут вы и ваша семья?

- Именно меня и выбрали рупором... Я стал таможенником, кому "посчастливилось" обнаружить контрабанду.

- И нельзя было отказаться?

Гальчук невесело ухмыльнулся:

- Они показали мне фотографии моих девочек и подробно рассказали об их недалеком будущем в случае моего отказа.

Испытанный прием, ничего не скажешь.

- Да, они мне заплатили. Хорошо заплатили...

- Чего ж испугались?

- Испугался, когда понял о раздоре в этой банде, ведь в ней одна группа обокрала другую, а это не прощается, это рано или поздно раскроется, и в самый раз будет вспомнить обо мне. Понимаешь?

Ковалев невесело усмехнулся:

- Я опять оказался в щекотливом положении, как и при первой нашей встрече... Даже не знаю, как обращаться к вам, уважаемый гражданин таможенник. Как, позвольте узнать, разговаривать с человеком, продавшим на корню целую семью? Я про Солнцевых говорю, не про ваших девочек. Хотя и их участь предугадать несложно, и они тоже на вашей совести. Да, Виктор Иванович, на вашей!

На Галъчука больно было смотреть.

- Я никого не продавал, - почти шепотом говорил таможенник, - Солнцев сам подписал себе приговор, когда согласился на курьерство.

- Курьерство тянет на несколько лет тюрьмы. И ему одному, а не жене и сыну. Кто их забирал из роддома?

- Не знаю. Та же тройка, скорее всего.

Ковалев вспомнил, как Солнцева увозили из аэропорта.

- Я слышал краем уха, они в Грязную Речку частенько наведываются, - поделился таможенник, - то ли дача у них там, то ли коттедж отгрохали.

В деревне Грязная Речка рыбмастеру бывать не доводилось, хотя знал, что находилась она километрах в двадцати от города, относилась к разряду бесперспективных, и потому население ее в основном составляли пенсионеры. Правда, несколько лет назад малонаселенный пункт соединила с городом приличная шоссейная дорога, разом сделавшая деревню намного ближе к городу. Чтобы удержать молодежь в деревне, начали строить для специалистов отдельные дома, предоставляемые бесплатно, но произошло это с некоторым опозданием. Молодежь в затерянных деревушках уже ничем удержать было невозможно, она в поисках лучшей доли дружно потянулась в города. Подальше от земли, от которой, согласно поговорке, не будешь богат, а будешь горбат. Брошенные деревни стали райским местом для возведения новоявленными нуворишами коттеджей и особняков и потихоньку превращались в центры раздора.

- Эта шантрапа мне ни к чему, - задумчиво проронил "детектив". Но вышло это, наверное, излишне твердо, недаром таможенник глянул подозрительно, вроде оценивающе. И еще Ковалеву показалось, что в глазах Гальчука робко теплилось что-то наподобие надежды.

"Детектив" не ошибся.

- Не за себя прошу, Вадим, - умоляюще смотрел на "детектива" Гальчук, - за женщин своих. За девочек... Со мной-то все ясно, моя песенка спета, а им жить надо. Защити, Вадим! Охрани... Ты сильный.

- От кого? Можете назвать их адреса, имена? Нет. В том-то и дело. Разве лишь в ментовку обратиться.

- Ни в коем случае! - Таможенник прямо-таки испугался. - У них везде свои люди. И в "Арктике", кстати, тоже.

Теперь он говорил вообще чуть слышно:

- Когда те ублюдки продемонстрировали фотографии моих дочерей, один из них сказал, что неугодных людей они достают даже за тридевять земель. Стоит, мол, только свистнуть нужному человеку. Я так думаю, что доставку ихнего груза обеспечивают не один, а двое людей. Один курьер, а второй на подстраховке.

- Вряд ли, - усомнился Ковалев, - слишком нагорожено. Тогда проще было бы роль курьера доверить этому второму, надежному.

- Говорю - для подстраховки. Курьер про второго скорее всего не знает и при успешной своей миссии никогда не узнает, "страховщик" вступает в дело при каких-то накладках с товаром. Своего рода разъездной киллер. Отсюда и несчастные случаи в вашей "Арктике".

Это выглядело маловероятным и можно было бы отнести к области фантастики, если б не печальный список трагических происшествий в "Арктике". Таможенник прав, горькая цепочка далеко не случайна. И если разъездной киллер действительно существует, то логичным шагом для его обнаружения становится знакомство с судовыми ролями тех трагических рейсов: экипажи каждые полгода обновляются чуть ли не полностью, так что присутствием во всех четырех экипажах, включая "Альциону", могли отметиться двое-трое. Ну, пятеро. Не больше. А уж пятерых-то отследить вполне по силам. Жаль только, в отделе кадров обратиться не к кому. Знакомые-то среди кадровиков есть, но рискованно.

- Я вот что хотел сказать, - напомнил о себе таможенник, - в ближайшее время на Канарах будет "Апшерон", экипаж на него отправят самолетом через месяц.

- И что из этого следует?

- Следует то, что интересующие тебя люди наверняка постараются использовать благоприятную ситуацию, ведь вылетающих в Анголу таможня практически не проверяет. Уверен, на "Апшерон" направится и курьер, и его "страховщик"...

Гальчук сделал приличный глоток и вытер пивную пену с фальшивой бороды:

- Тебе обязательно нужно попасть на это судно.

- Вам-то какой резон?

Ковалев понимал, что вопрос излишний, про свой резон таможенник поведал достаточно доходчиво.

- В детях мой резон. В дочках моих... Не будет им покоя, пока эти нелюди по земле ходят. И друзьям твоим тоже. Разве, не так?

К сожалению, все было именно так. Уходя, Ковалев с удовлетворением отметил, что на соседнем столике пиво до сих пор не появилось. И правильно. Маленький, но урок.

- Мудаки!.. Кретины!.. Отморозки стоеросовые!..

Слепухина в таком разгневанном, просто взбешенном состоянии Жукову видеть не доводилось. Он стоял возле двери, чувствовал, как становятся пунцовыми щеки, слабеют ноги, и лихорадочно пытался понять причину, взбесившую босса, и заодно угадать свое недалекое будущее. А это было намного сложней, об этом босс может и не уведомить. И рождались в разгоряченном мозгу всякие предположения, одно красочней другого.

- Ты кому товар доверил, дубина?

Вон оно что... Икра, полсотни баночек, Кротов. Неужели не доставил?

- Кому, я спрашиваю?! Первому встречному?

- Да нет. Сергей Михайлович, парень он проверенный, не первый раз...

Слепухин швырнул ему в лицо сграбастанный со стола листок бумаги:

- На, читай! Любуйся!

Жуков поднял мятый листок. Развернул. Это было сообщение от Амиго, которому адресовалась икра. Но почему баночек сорок пять?

- Соображаешь, что это значит? Соображаешь, дубина, что с этими пятью баночками исчезла четвертая часть товара? Соображаешь, маразматик, что это означает провал? К тебе первому придут товарищи с удостоверениями, если твой проверенный курьер проявит гражданский патриотизм. Это ты в состоянии сообразить?

Слепухин не сказал "наш" курьер, начисто открещиваясь от предложенной Жуковым кандидатуры в лице флотского моториста. И правильно, собственно, ведь рекомендовал-то его именно Жуков. С него и спрос.

- Ошибки не могло быть?

- Что? Ты еще Амиго подозревать смеешь?

Подозревать Амиго означало заподозрить одно из основных звеньев созданной Слепухиным группировки, а то и его самого.

- Что вы, Сергей Михайлович! Я это к тому, что разобраться следует.

- А зачем же, по-твоему, я тебя вызвал?

Слепухинский голос теперь больше не походил на разъяренное рычание, внушая надежду на благополучное продолжение разговора и обнадеживающее будущее.

- Значит, так. Курьера этого немедленно разыщи и все выясни. Ясно?

- Ясно, Сергей Михайлович.

Завхоз, он же начальник службы охраны, продолжал внимательно наблюдать за боссом - не кивнет ли пренебрежительно головой в сторону двери, не махнет ли холеной ручкой. Босс никаких движений не делал, разговор, судя по всему, не заканчивался.

- В любом случае моряка этого нужно убрать, слишком близко подобрался он к нашей тайне. Как думаешь?

- Как скажете, Сергей Михайлович.

- Продумай хорошенько вариант устранения, но обязательно потом обсудим. А пока понаблюдайте за ним. Время есть. Да и парню нужно дать расслабиться после долгого рейса, береговой жизни порадоваться. Как думаешь? Не звери же мы, в конце концов.

В другой ситуации Жуков непременно рассмеялся бы столь остроумной шутке, но сейчас он просто улыбнулся, вновь внимательно наблюдая за боссом и готовый по достоинству оценить услышанное.

Босс не рассмеялся, и улыбка Жукова также в смех не переросла.

Если б не спешка и не лимит времени, отпущенный боссом, моториста Кротова можно было не искать, а просто подождать его в баре "Океана". Заглядывал туда Кротов чуть ли не ежедневно, и каждый раз в компании новой подружки. Видимо, любвеобильный моряк придерживался поговорки, гласящей, что со всеми женщинами переспать невозможно, но стремиться к этому нужно. А с такими замашками дай бог без порток не остаться, не то что на иномарке раскатывать.

Конечно, для Жукова кутилы вроде Кротова представляли хорошую поддержку. Что бы он смог без них? Ему давно указали бы на дверь нынешние владельцы "Океана", если бы он не участвовал в подборе среди моряков "Арктики" надежных курьеров. Пикантность вопроса заключалась в том, что курьеры при всей их надежности не должны были ни о чем знать, этакие темные лошадки. Однажды Жуков предлагал боссу подыскать для этой цели легальных ребят, посвятить их во все нюансы, вовлечь, сделать соучастниками и избавить себя от приличной части головной боли. Слепухин не согласился. И небезосновательно. Действительно, таможенный контроль при пересечении границы с одинаковым успехом может накрыть любого курьера, и тогда пусть уж им окажется именно "нелегал", темная лошадка. Что он знает? Ничего. Ну, сообщит адрес приобретения икры, ну, назовет фамилию Жукова. И все. Жуков без всяких препирательств сообщит координаты базы, на которой "Океан" получает продукты, назовет поименно всех знакомых на той базе, которые чисты перед законом как "стеклышко и бояться которым абсолютно нечего. А что Жукову будет за сбыт деликатесов налево? Строгий выговор? Денежное взыскание?

Главное, чтоб стражи закона не вникли в механизм превращения рублевой баночки икры в многотысячную кругляшку, причем в долларовом исчислении. Вот за этот прокол босс по головке не погладит, это уж точно. Особенно после изъятия таможенниками крупной партии на "Альционе". Заставив временно снизить активность по переправке товара на Канары. Но дело есть дело, канал должен работать бесперебойно, иначе конкуренты обойдут как стоячих. И за это также награды ожидать не приходится, более того, Жуков станет тогда ненужным. А если принять во внимание его осведомленность, то о судьбе своей в случае прекращения деятельности слепухинской группировки ему догадаться очень даже несложно.

- И что ты узнал?

"Намного больше, чем ты думаешь", - хотелось сказать Жукову, но этого, естественно, не сказал. Он вновь, как и несколько часов назад, находился в кабинете босса, на этот раз, правда, получив даже приглашение присесть и выпить чашечку кофе. Совсем иное дело, не то что утром.

- Кротов не скрывает, что пять банок использовал для угощения друзей, - резво начал Жуков, - и если ему верить, Сергей Михайлович, то непонятно, как это они умудрились ничего не заметить? Ни в глаза не бросилось, ни на зуб никому не попало. Странно.

- Помолчи!

Чашечка обжигающего кофе была как нельзя кстати. Жуков не мешал боссу прикидывать и просчитывать все варианты. А было их не так уж и много - либо врет моряк, либо Амиго под шумок, под недостачей пяти обыкновенных баночек икры стоимостью в 50 долларов пытается укрыть товар стоимостью в десятки тысяч баксов. Как проверить? Есть еще два варианта - Кротов, ничего не зная об истинной стоимости тех злосчастных банок, сбыл их кому-то на сторону. Но какой смысл? Абсолютно никакого. И уж тем более маловероятен вариант использования Кротова спецслужбами, это больше из области фантастики. К тому же Кротова легко проверить, стоит только опросить его друзей-гурманов.

Жукова чрезмерная озабоченность босса убеждала, что он прав, предполагая в Амиго непорядочность. Ничего не скажешь, заманчиво списать на халатность моториста кругленькую сумму в "зеленых". Из-за них, правда, поставлена под угрозу жизнь этого моториста, но такой незначительной мелочью можно, наверное, пренебречь.

- Ты прикинул что-нибудь насчет моряка?

- Да.

Жуков едва не поперхнулся. Как ни был он внутренне готов к этому вопросу, прозвучал он пугающе. Все-таки крайним решено сделать Кротова... Наверное, этим Слепухин хочет показать Амиго, что он вне подозрений.

- Ну давай рассказывай... Выкладывай свои соображения.

Соображения Жукова показались боссу очень интересными и, более того, перспективными.

- Молодец, дельно придумал, - похвалил он помощника, - остается только убедиться в надежности твоего хирурга. В таких делах, сам понимаешь, нужна уверенность абсолютная, с трехсотпроцентным запасом. Можно это сказать насчет хирурга?

- Пока нет, Сергей Михайлович, - откровенность помощника Слепухину понравилась, - она будет после первого же "дела" эскулапа, его нужно повязать. Как раз для этой цели и подходит моторист с его аппендицитом.

Это успокоило Слепухина окончательно.

- Я ж говорю, дельно ты придумал, - одобрил он еще раз предложенный Жуковым вариант, - этим мы сразу двух зайцев убиваем: и Амиго свое доверие демонстрируем, и хирурга "мокрухой" вяжем. А он нам еще может пригодиться, работа наша такая.

Третьего убиваемого "зайца" - моториста Кротова - Слепухин, похоже, не учитывал. Действительно, это было, наверное, не заслуживающей внимания мелочью.

Отыскать в Риге официантку с рефрижератора "Северная земля" особых хлопот не составило, все трудности с этим закончились, по сути, сразу после того, как Ковалев добрался до конторы рижской базы "Мортрансфлота". Правда, инспектор отдела кадров, прежде чем сообщить домашний телефон морячки, дотошно расспросил и о цели приезда, и о необходимости встречи. А телефона так и не назвал. Он сам набрал подсмотренный в ее личной карточке номер и в самом начале разговора потребовал у женщины "пузырь" за новость.

Ответа ее Вадим не слышал, но по лукавому взгляду инспектора, по его широкой улыбке понял, что новостью женщина заинтригована.

- Кто-кто, - загадочно бубнил в белесые усы инспектор, явно пытаясь потянуть с разговором, - у тебя в Новороссийске знакомые водятся? Ну, не знаю, тебе лучше знать, кто тут тебя домогается. Ну да, он самый, Кротов.

Кадровика догадливость женщины разочаровала, он ткнул телефонную трубку новороссийцу, буркнув:

- Сами договаривайтесь.

Такой поворот не входил в планы Ковалева, ведь женщина могла догадаться по голосу об обмане, но отступать было некуда.

- Привет, - намеренно чуть хрипло молвил он в трубку и так же намеренно выдержал паузу.

- Здравствуй...

Она явно обрадовалась этому звонку, вернее, появлению Кротова. И, судя по голосу, растерялась. На миг Ковалеву стало стыдно за обман, за подаренные женщине несколько минут радости, которые он безжалостно отберет у нее при встрече, когда все раскроется и когда она узнает о смерти Анатолия Кротова. Но иного пути не было.

- Надо встретиться, Наташа.

- Конечно, пиши адрес. Ехать лучше на такси, а то проплутаешь. Это недалеко? Записал? Жду.

Ехать пришлось минут пятнадцать, добрая часть которых ушла на преодоление заторов и объезд припаркованных на тесных улицах автомобилей, в основном иномарок. Оказавшемуся впервые в уютной прибалтийской столице Ковалеву упорно припоминалась слышанная давным-давно мелодия с незамысловатыми словами - "ночью, в тихих улочках Риги, жду я, вновь тебя жду я...". Ковалев даже название песни вспомнил - "Ноктюрн". Он пожалел, что не смог взять с собой в Ригу Олю, утаив от нее эту краткосрочную "командировку". Афишироваться действительно было ни к чему, чем меньше людей будет знать о его инициативе, тем лучше.

- Приехали, - сказал таксист, - вот ваш дом.

Нужная квартира находилась на втором этаже, в аккурат напротив лестницы. Из-за добротной двери мелодичная трель звонка донеслась чуть слышно.

- Кто там?

- Я из Новороссийска, - ничего лучшего в голову не пришло.

Массивная дверь медленно приоткрылась на ширину цепочки/, представив взору Ковалева встревоженное женское лицо. Вадим узнал ее сразу, прошедшие со дня их знакомства в пивбаре на Канарах четыре месяца не такой уж большой срок.

- Вадим?..

Она тоже узнала своего недавнего знакомого, но беспокойства это на ее лице не убавило, добавив еще удивление.

- Что случилось? Мне только что звонил Анатолий... Разве вы не вместе?

Подоплека отношений между Кротовым и рижанкой Ковалеву известна не была. Во-первых, после рейса он виделся с мотористом лишь однажды, да и то бегло, а во-вторых, Кротов не относился к любителям трепаться о своих похождениях. Вполне возможно, что неприметная судовая официантка не оставила заметного следа в жизни моториста, среди подружек которого без труда можно было отыскать претенденток на любой конкурс красоты, хоть даже на всемирный, но в нынешней ситуации Ковалеву куда важней было знать отношение стоявшей перед ним женщины к его другу, потому что от посвященности ее в подробности последнего кротовского рейса зависел успех задумки Ковалева.

- Это я звонил, Наташа...

- Ты? А почему от его имени? С ним что-то случилось?

Да, ее отношение к Кротову явно не походило на поверхностное и мимолетное. Они так и продолжали стоять, разделенные порогом и дверной цепочкой. Растерянность Наташи была Ковалеву на руку, давая возможность как-то подготовить ее к тяжелой новости.

- Нам нужно где-то поговорить.

-Ах да, прости. Проходи, не стесняйся, я одна дома. О-о, цветы... Спасибо. Может, на кухне поговорим? Заодно и покормлю тебя.

Не слушая возражений, Наташа захлопотала возле плиты, и скоро в довольно-таки просторной и прилично обставленной кухне что-то шкворчало, шипело и кипело.

- На второе будут кальмары, - интригующе сообщила хозяйка, - по Толиному рецепту. Не знаешь этого рецепта? О-о, такой деликатес, пальчики оближешь! Запоминай, так уж и быть, научу. Кальмар варится целиком, при варке он скручивается в трубочку. Видишь? В ту трубочку набиваем "мелко порезанное яйцо, лук, обильно сдабриваем начинку майонезом и отправляем в духовку. И вся сложность.

- Действительно, просто. Только вот где кальмары взять?

- В магазине, где. Этого добра сейчас хватает, деньги только давай.

Ковалеву стало ясно, что рижанка ждала Анатолия. Не только сегодня, после звонка, а все время после рейса.

- Что же с ним случилось, Вадим?

Она смотрела на гостя требовательно, и снова на ее лице появилось тревожное выражение.

- Беда с ним случилась, Наташа. Он умер...

- Что? Толя умер? Не может быть...

Ковалев не думал, что его горестное сообщение она так близко примет к сердцу.

-Как это случилось?

У рижанки не было слез, лишь безвольно опущенный подбородок да какая-то пугающая пустота взгляда выдавали ее состояние, за пять минут она состарилась на несколько лет.

- Он умер на операционном столе, при операции аппендицита.

Наталья отрешенно вздохнула:

- Ну вот, а многие эту операцию и за операцию-то не считают.

- У него не выдержало сердце.

- У Толи не выдержало сердце? Никогда бы не поверила...

- Почему?

Разговор сам собой принимал нужное для Вадима направление, а эта реплика давала надежду на успех.

- Почему, Наташа?

- Потому что его сердца на троих космонавтов хватило бы. Мотор, а не сердце.

- Это твое мнение?

Женщина грустно улыбнулась:

- Если по-моему, то его сердца не на троих, а на шестерых хватит. Это доктор так определил.

- Какой доктор?

- Наш, судовой.

Ковалев напрягся. Стараясь не показать этого, попросил:

- Наташа, это очень важно, постарайся припомнить все поподробней. Как это было?

- Понимаешь, Толя большой любитель парной, ты это, небось, знаешь сам.

- Знаю, - подтвердил Ковалев, - для него знакомство с любым городом начиналось с местных парных. Кто в ресторан, кто в музей, кто в кино, а Анатолий не успокоится, пока не обследует все парные.

- Так и на рефрижераторе. Каждый день по два-три часа непременно торчал в сауне. Каждый день, представляешь? А там температура 135 градусов, я сама однажды термометр видела. Ну, а доктору про это увлечение "больного" наши ребята сказали. Беспокойство проявили. Хорош больной, коль всех норовит пересидеть в таком пекле. И потом, у Толи ведь все внизу было побрито, тоже повод для беспокойства, вдруг что-то заразное? Доктор и насчет этого всех успокоил, и насчет здоровья. "У этого больного, - говорит, - здоровья на троих хватит. С таким сердцем можно и по пять часов каждый день париться".

- А откуда он узнал?

- Как откуда? Он же в первый день Толю обследовал, чтоб знать и представлять состояние своего подшефного.

- Понятно. Насчет здоровья понятно. Наташа, а не припомнишь что-нибудь необычное в его поведении?

- Нет, не припоминаю. Нормально все было, обычно. А почему ты спрашиваешь?

- Потому что не верю, что он умер сам.

- Думаешь, Толю убили?

- Не знаю. Наташа, а не заметила, что-нибудь Анатолий вез с собой на "ченч"?

- Да, икру.

- Не знаешь, сколько?

- Много. Полсотни баночек. Две баночки он на креветколове открыл, ребят угостил, а еще три на рефрижераторе, для меня. Я, правда, отговаривала, но он и слушать не хотел. А ведь каждая баночка обходилась ему в двадцать долларов, две пары джинсов. Представляешь?

- Двадцать долларов? Что-то слишком дорого. Я сам сдавал икру в Пальмасе и всегда только по десять. Не путаешь?

- Да нет, он сам мне об этом сказал.

- А где, кому он ее сдавал?

- Не сказал. А я спрашивала, но он отшутился. "Места грибные нужно знать", - говорит. Ну, я думаю, что все-таки в том пивбаре на Альбаредо, где мы тогда тебя встретили. Помнишь?

- Конечно. А почему ты так считаешь?

- За два дня мы были в нескольких барах, Толя не жлобничал, над валютой не дрожал, как некоторые. Но тот бар был первым после выхода в город, и там он у стойки о чем-то говорил с барменом.

- Может, просто делал заказ?

- Он потом отлучался с этим барменом в подсобку и брал с собой сумку.

- Надолго?

- Нет, минут на пять. Вернулся оживленный, хороший заказ сделал, а потом уж по магазинам пошли.

- А что он покупал?

- Трикотин, двадцать рулонов.

- Но это же тысяча двести долларов! - засомневался Ковалев, хотя тут же поверил, добавив к рейсовой зарплате моториста сорок пять баночек икры. - Он не говорил, зачем ему столько материи?

- Это из-за меня, - призналась официантка, - ему-то машину хотелось приобрести, но рефрижератор к причалу не швартовался, нас катером в город возили. А я в разговоре с ним про свою сестру вспомнила, про ее швейный кооператив, и он сразу же согласился на всю свою валюту привезти ей трикотин. Я ей телеграмму еще посылала, чтоб необходимую сумму приготовила. Вот. А в Риге сестра нас встретила на машине, мы прямо к ней поехали и там все оформили. Все остались довольны.

- А сумма большая?

- Вообще-то выходило двадцать пять тысяч рублей, по нашим рыночным ценам, но Толя сбросил десять процентов. А потом еще десять - две с половиной тысячи - вручил мне. Посреднические, как он сказал. Я и руками, и ногами противилась, но ему разве докажешь? А ведь я за весь рейс чуть больше получила... Представляешь?

- Представляю, Наташа. Я ведь с ним два рейса вместе был, немного его знаю.

Про нетронутые тарелки они вспомнили в самом конце разговора, когда все необходимое было вроде бы выяснено и можно было делать некоторые выводы.

Наталья все же настояла, чтоб Вадим попробовал кальмары по кротовскому рецепту. Они оказались действительно несказанно вкусными. Такого деликатеса, пожалуй, Ковалев ни разу не отведывал.

- Парочку штук я заверну тебе с собой в дорогу, - решительно заявила рижанка. - И не спорь.

Ковалеву спорить было ни к чему.

- Скажи, Наташа, - нерешительно попросил он, - Анатолий обещал тебе что-нибудь? Ну, в смысле жениться или что-то в этом роде?

Наташа улыбнулась. Грустная была у нее улыбка.

- Нет, не обещал. Но и надежды не отнимал, а это для нас, женщин, очень многое значит. Надежный он был парень, хоть и ветреный дальше некуда.

И с этим утверждением тоже не поспоришь, хотя рижанка знала моториста какие-нибудь неполные три недели. У женщин на подобные оценки свои резоны.

- Наташа, он не говорил, у кого и где брал икру?

- Нет. В каком-то ресторане, видимо.

- А не знаешь, задолго до рейса?

Женщина посмотрела на самозваного детектива сочувственно и с нескрываемым сожалением. Эти расспросы, похоже, казались ей наивными и ненужными, поверить в успех расследования она не могла.

- Видишь ли, - мягко заметил Ковалев, - если он брал икру перед самым выходом в рейс, то это наверняка было в Новороссийске, а если задолго, то его снабженцами могли быть и иногородние. Астраханцы, к примеру.

- Думаешь, икра всему виной?

- Шут ее знает, - вздохнул Ковалев, - но учитывать надо и ее.

Телефонную трубку подняла Оля. Ее голос Вадим узнавал сразу, ему даже казалось, что узнавал сначала сердцем, а потом уж слухом. Иначе как объяснить появлявшуюся в груди сладкую истому и тихую радость?

- Да-да, говорите. Слушаю вас.

- Привет, - с некой бравадой вымолвил Ковалев.

- Привет. Ты куда пропал?

- Никуда. Я здесь.

- Два дня не звонил. Где ты был?

- Машину оформлял, - соврал Вадим, хотя большого обмана в этом не было. Перед поездкой в Ригу он действительно оформил покупку новенького "УАЗа", сразу договорившись об обработке его антикором, о протяжке, об установке подкрылок и постановку на учет в ГАИ. Машину можно будет забрать завтра и ехать хоть на Дальний Восток.

- Поздравляю.

- Спасибо... Так что есть повод посидеть где-нибудь. Как смотришь на это?

- Положительно, если тебе не жалко денег. А где?

- В "Океане". У них в баре хорошие кальмары.

- Договорились. Заезжай, жду.

В торговый центр "Океан" они приехали в пять часов, задолго до вечернего наплыва посетителей. Услужливая официантка, приняв эффектную пару доверительно и доброжелательно, отвела им столик на двоих в удобном месте, возле стены. Это избавляло Ковалева, взявшего за незыблемое правило никогда не садиться спиной к залу, проявлять нетактичность по отношению к Оле, не оставляя ей права выбора места. Он оправдывал себя тем, что это было единственным проявлением несговорчивости, и еще тем, что подобная привычка была пережитком: видимо, где-то в глубине его души теплилась еще "ментовская" закваска.

Предоставив Оле самой сделать заказ, Вадим попросил официантку приготовить для них кальмары по своему рецепту.

- Я знаю этот рецепт, - мило улыбнулась официантка, когда Ковалев вкратце рассказал ей про способ приготовления, - у нас один парень всегда такие кальмары заказывал.

- Не может быть, - притворно возмутился Ковалев, сознавая всю важность момента и боясь спугнуть наклюнувшуюся удачу, - про этот рецепт во всем городе знают трое-четверо человек, не больше.

- Значит, тот парень пятый, - рассмеялась девушка, - или, может, из вашей четверки.

- А как его зовут? - игриво засомневался Вадим.

- Я с посетителями не знакомлюсь, нам это запрещается. Слышала, то ли Колей называли, то ли Толей.

- Ладно, шут с ним, - отмахнулся Ковалев, демонстрируя притворное равнодушие, - хотя, интересно, конечно, откуда он узнал про этот рецепт.

- Если будете к нам заглядывать почаще, наверняка встретитесь с ним и узнаете, он обычно вон за тем столиком сидит. Правда, уже долго тут не был, с месяц, наверное.

Речь, без сомнения, шла именно о Кротове. Вадима подмывало узнать о нем как можно больше, но излишняя настырность и дотошность в данной ситуации были ни к чему.

- Ольга Васильевна, - строго посмотрел он на спутницу, - я не слышал, чтобы в твоем заказе упоминалось спиртное. Это умышленно или случайно?

- Умышленно, - категорично заявила Ольга, - я не пью, автовладельцам тоже нельзя.

Официантка стояла рядом, терпеливо ожидая окончательного решения.

- Без шампанского стол не поддается никакой сервировке, - не уступал Ковалев, - будьте добры, девушка, внесите поправку.

- А ты, оказывается, бестолковый, - заметила Ольга, когда они остались одни, - взял бы лучше сто граммов водки себе, если уж так выпить хочется.

Стереофонические колонки наполняли зал мягкой музыкой, в углу возле стоек мелькал кадрами телеэкран, в глаза никому, однако, не бросаясь и гармонично вписываясь в обстановку. Все тут было продумано, учтено, и неслучайно собравшуюся публику составляли в основном пары, увлеченные лишь собой.

Вадим накрыл своей широкой ладонью прохладную Олину руку:

- Ты заметила за мной такую слабость?

- Не заметила, - призналась девушка, - но ты хитрый. Мог и скрыть это от меня.

- Я весь как на ладони. Кстати, твоим я понравился.

- Поэтому и говорю о хитрости, - не сдавалась Ольга и неожиданно рассмеялась, - знаешь, бабушка после знакомства с тобой всерьез обеспокоилась твоим здоровьем.

- Почему?

- Ей не понравились эти вот жесткие наросты на твоих костяшках, у нее ведь тоже пальцы грубые, заскорузлые. Но у нее от возраста, а у тебя?

- От работы, - твердо заявил Ковалев, - легко, думаешь, по двенадцать часов вкалывать? Без выходных, без праздников.

- Бедненький ты мой, - пожалела Ольга, поглаживая прохладной ладонью "деревянную" лапу Ковалева. А если точнее, то вовсе уж и не деревянную, эти вот лапы в щепки крушили на изнуряющих тренировках дубовые доски, превратившись со временем в нечто наподобие лома. Когда-нибудь он раскроет тайну образования наростов на своих костяшках. Попозже, не сейчас.

- Вадим, а ты вправду никогда не курил?

- Я в детстве сильно курил, до школы еще. Мы тогда сигарами баловались, из сухих листьев их скручивали и курили. А потом кто-то постарше предложил в них для крепости табак добавлять, ну и я пару раз добавил самосада из отцовского кисета. Он заметил, всыпал мне хорошего ремня, и я с этим делом завязал. Навсегда. С тех пор ни единой сигареты не выкурил.

- Хвастун, - Ольга по-своему оценила услышанное и поинтересовалась: - А сколько водки выпил?

- За всю жизнь? Шкалик, не больше. Так что, Ольга Васильевна, делай выводы насчет моей благонадежности. Я вот свой вывод сделал.

- Не быстро ли? Сколько мы за эти месяцы виделись? Недели две, не больше. Не боишься ошибиться?

- Нет. Я в тебя окончательно поверил после знакомства с твоей матерью.

- Вот как? И что же тебе раскрыло это знакомство?

- Что у такой матери не может быть плохой дочери. Твоя мать, Оля, как сестра-близняшка моей матери.

- Стало быть, не может быть и плохого сына?

- Совершенно верно. Да ты и сама это видишь.

- Ну, если так, откупоривай шампанское. Глоточек можно себе позволить.

- Слышь, Жук, - здоровенный амбал с квадратными плечами и норовившими порвать рубашку бицепсами ввалился в кабинет завхоза, - в нашем баре объявился любознательный клиент.

Жуков нехотя оторвался взглядом от экрана телевизора и так же нехотя процедил:

- Только короче. И не стихами.

- Ясное дело. Захожу я, значит, на кухню, а там кальмары из духовки вынают.

- А у тебя слюнки потекли? Ведь каждый день по килограмму этих моллюсков пожираешь. А, Рифмач?

- Не в этом дело. Кальмары-то точь в точь по тому рецепту заказали, "по-кротовски".

- Ну и что? Рецепт плевый, даже тебе по силам. Просто, но вкусно.

- Понимаешь, Жук, этот хмырь не просто взял и заказал, а подробно объяснил, как и сколько делать. А когда Светка, официантка наша, сказала, что знает, мол, про этот рецепт, он сразу загорелся и про Кротова начал выспрашивать. Вдруг мент?

- Не каркай. Ментам в этом деле след обрублен. Да и нет никакого дела. Усек? Гурман этот один?

- С телкой. Эффектная такая блонда, я бы сам ей "дурака" под шкурку по самые помидоры вогнал.

- Ну и выражения у тебя, - поморщился Жуков, - как у сапожника.

- Народные выражения, - ухмыльнулся Рифмач, - крепкие, образные.

- Ладно, образный ты наш, возьми Пленника со Школьником и прощупайте этого гурмана. Но без излишеств, не забывайте о высоком имидже нашего элитного заведения, не отпугивайте клиента, нашего кормильца, наше благополучие, - Жуков выдал на одном дыхании эту длинную фразу и остался доволен ее замысловатостью.

- Слушай, Ковалев, а как же ты сумел остаться в стороне от водочных рек?

Ольга пригубила игристый напиток и с улыбкой уставилась своими глазищами на Вадима.

- Сам не знаю, - откровенно признался Ковалев, - наверное, звание уберегло от этой напасти. Нельзя мне было пить.

- Ишь ты. И какое звание?

- Очень высокое звание. Ответственное, - загадочно продолжал Вадим, - я тебе не говорил разве, какой у меня было прозвище в детстве?

- Нет.

- Участковый.

- Участковый? Почему?

- Потому что я однажды с шинели участкового срезал погоны и пришил их на свою тужурку.

- А ты еще и шкодник, оказывается. И сколько тебе было лет?

- Я только в школу пошел, лет семь или восемь. Тогда в каждом дворе допоздна в войну играли, и каждому, естественно, командиром быть хотелось, а для этого нужны были соответствующие погоны. У меня к тому времени три брата в армии отслужили, один пограничник, другой матрос, третий танкист. Но даже их знаков отличия не хватало мне до заветной должности. Представляешь, как обидно?

- Мне трудно представить, я не такая карьеристка, как ты, - уколола Ольга.

- При чем тут карьеризм? Рядовые-то на самых ответственных и опасных участках "воевали", в разведку ходили, в плен попадали. А пленных перед освобождением обязательно по двору под конвоем проводили. Руки сзади, без головных уборов. Каково?

- Да, несладко. А ты часто в плен попадал?

- Нет. Я всегда успевал или застрелиться, или вообще взорвать себя вместе с врагами.

- Герой, значит. А с погонами-то что получилось?

- Возвращаюсь я однажды вечером с "войны" живой и невредимый и вижу в прихожке настоящую военную шинель, с настоящими погонами. Представляешь? А дома никого, спросить некого про это сказочное явление. Томился я, томился и решил, что это для меня приготовили, и, недолго думая, срезал погоны с шинели и пришил их себе. А свои, - зеленые, пограничные, с танковыми эмблемами и с якорями, пришил на всякий случай на шинель. И уснул.

- Представляю, как выглядел ваш участковый с такими погонами, - смеялась Ольга, - ему ничего не было?

- Нет. Но смеялись долго. Его в тот вечер как раз к начальнику милиции вызвали, хорошо, что он по дороге к начальству в дежурку заглянул, почву прозондировать. В дежурке все за животы схватились, с такими погонами даже из окружения не выходили. А я с тех пор получил прозвище "Участковый".

Ковалев не стал рассказывать Оле про свою учебу в Высшей школе милиции, поскольку он вообще предпочел бы эту страничку изъять из своих биографических данных.

Направлявшуюся в их сторону тройку накачанных амбалов Ковалев приметил с недобрым предчувствием, настолько выразительным показался взгляд одного из них. Троица двигалась по залу развязно, самоуверенно, по-хозяйски оглядывая посетителей. Прослышали, стало быть, про интерес Ковалева к автору деликатесного рецепта. Другого повода для знакомства не просматривалось. Для разборки ни малейшего повода они с Олей своим незаметным присутствием не дали. И все же их появление тут что-то затронуло. Последствия "знакомства" Ковалева не пугали, эти трое наверняка были из "своих". Поднимать лишний шум им было не с руки. Покуражатся, и все. Что ж, дело хозяйское. Ковалев посчитал себя к встрече готовым, спрятав под столом свои "натруженные" кулаки. Мало ли, вдруг и среди этих крутых найдется кто-нибудь наблюдательный, вроде Олиной бабушки.

Они уже почти миновали их столик и направлялись дальше, когда вдруг идущий последним мордоворот с узкими глазками остановился, изобразив удивление, и восхищенно изрек в адрес Оли:

- Гля, мужики, какие птички к нам залетают!

Оля испуганно уставилась на Вадима. И тот под ее взглядом перво-наперво поторопился придать своему лицу тоже испуганное выражение, хотя чувствовал себя по-прежнему спокойно и уверенно. Более того, Ковалев внутренне ликовал от своего провидения. Он их раскусил, он заранее узнал их намерения. А это в таких ситуациях значит очень немало/

- Ты одна, крошка?

Хм, ну и артисты.

- Парни, вы очень хотите выступить? - Вадиму показалось, что пора вмешаться.

- Выступить?

Узкоглазый недоуменно уставился на Ковалева, будто лишь сейчас его заметил, и снова повторил:

- Перед кем выступить? Перед тобой?

- А че, Рифмач, можем и выступить, если он заплатит, - добродушно согласился один из спутников узкоглазого.

- У него денег не хватит. Вишь, какой скромный столик.

Рифмач демонстративно, в полглотка осушил Олин фужер, одним движением отправил в рот целую тушку кальмара и авторитетно заметил:

- Вкуснотища... Молодец, и в еде толк знаешь. Где трудишься?

- В "Арктике", - с поспешной готовностью отозвался Вадим, - мастер рыбобработки.

- Иди ты!

Рифмач уселся на свободный стул и, больше обращаясь к дружкам, нежели к Ковалеву, поделился:

- Для меня моряки всегда загадкой были. Шутка ли, полгода без бабы. А? Ты бы смог полгода не трахаться, Пленник?

- Ни в жисть, - отозвался нареченный Пленником, - это противоестественно.

- Видал? - Теперь Рифмач обращался к Ковалеву. - Противоестественно. Против природы, значит.

Он с аппетитом опорожнил стоявшие на столе тарелки, с опустевшего столика перевел взгляд на Ковалева и совсем дружелюбно попросил:

- Закажи что-нибудь, не в масть как-то за пустым столом сидеть.

- Боюсь, у меня денег не хватит.

- Ерунда, не переживай. Завтра принесешь. Света! Светик, принеси нам на пятерых коньяку, водочки, шампанского, запить что-нибудь и, естественно, зажевать. Товарищ угощает. Деньги он, правда, завтра принесет.

Официантка Света не заставила себя долго ждать, через пять минут на двух соседних столиках появилась выпивка с холодной закуской, а еще через минуту стало прибывать горячее.

Ковалев по-прежнему старался не выставлять на обозрение свои руки, с беспокойством наблюдая за Олей. Она тоже, без сомнения, догадывалась о намерениях неожиданных компаньонов и понимала, что за этим стоит желание только лишь морального оскорбления. Вадим несколько раз ловил ее негодующие взгляды, обращенные больше к нему. И вообще старался не смотреть в ее сторону, изображая напуганность, сломленность, затравленность, словом, все, что угодно, только не уверенность и спокойствие. Это свело бы на нет весь его замысел. Оставалось только надеяться, что его правильно поймет Оля, а этого, к сожалению, пока не было.

Ольга несколько раз порывалась встать и уйти, но тяжелые ручищи соседей ласково-настойчиво удерживали ее на месте. В один из таких моментов Ковалеву показалось непозволительным ставить на карту ради сомнительной затеи их отношения, их будущее, но в памяти всплывали Скрябин, Кротов, Скворцов, и он без раздумий продолжал оставаться напуганным и затурканным.

- А ты нормальный парень, - похлопал моряка по плечу Рифмач. - А я поначалу плохо о тебе подумал. Знаешь, что я грешным делом про тебя подумал?

Он сноровисто опрокинул в рот рюмку коньяка, выдерживая паузу и давая Ковалеву догадаться о своей думке.

Ковалев молчал.

- Что у моряков нет пиписок. Представляете?

Все трое минуты три неудержимо ржали. Посмеялся и Ковалев. Действительно, смешно, до такой остроты нужно додуматься.

- У него есть пиписка?

Отсмеявшийся Рифмач обращался к Оле, на которую в этот момент больно было смотреть. Ковалев мысленно попросил у нее прощения, но отступать уже было некуда, не мог он показать сейчас свой характер и учинить разборку с этими жлобами. На которую уйдет не более минуты, но этим бы все и закончилось. Не все, конечно. Были бы милиция, протоколы, виновные, самым главным из которых наверняка будет он, Ковалев.

- Так есть или нет?

Оля вместо ответа умоляюще взглянула на Ковалева:

- Вадим! Уйдем отсюда! Неужели тебе нравится эта компания?

- Оля, что ты разволновалась? - пожал плечами Вадим. - Нормальная компания, нормальные ребята. Их просто надо понять.

- Да они же просто глумятся над тобой, - сквозь слезы выкрикивала девушка, - неужели не видишь?

Рифмача это позабавило.

- Такая молодая, а нервы никуда не годятся, - авторитетно заметил он, - это у тебя, птичка, на сексуальной почве. Вот что значит длительные воздержания.

- Ей нужно кустотерапию прописать, - столь же авторитетно подтвердил Пленник, снова всколыхнув дружков смехом.

Видимо, именно хорошее настроение Рифмача позволило ему проявить доброжелательность к Ковалеву и его спутнице, великодушно разрешив им покинуть бар. Разрешение, естественно, было выдано в свойственной ему манере.

- Лично у меня желание молодых людей покинуть бар возражений не вызывает, - лениво процедил он, - по теории Гвадалахара Неру все хорошо в меру. До завтра, молодой человек. Деньги отдашь Свете. Я думаю, сотни баксов хватит. Сам понимаешь, у нас вечер только начинается, вполне возможны новые заказы моих парней. Все, свободен.

Это был пинок под зад. Оля, бесспорно, на все сто была права в оценке случившегося, хотя Ковалеву до нанесенного ему. оскорбления ровным счетом не было никакого дела, он рассматривал все в ином свете, и огорчало его лишь то, что он не может раскрыть ей истинную причину своего поведения.

До Олиного дома они доехали молча. Ковалев пытался отвлечь ее от недавнего, но после первых же фраз понял, что это не получится.

- Не надо мне больше звонить, - устало, но твердо заявила Оля в ответ на его вопрос о завтрашней встрече, - никогда, слышишь?

- Оля, не делай скороспелых выводов...

- Это обдуманный вывод, Ковалев, - перебила Ольга, - знаешь, я даже благодарна этим хамам, они открыли мне глаза на тебя, на твою никчемную сущность, а главное, вовремя открыли, я ведь уже осмелилась думать о своей бабьей радости... Мне казалось, что я тебя полюбила... Я посчитала было за счастье носить под сердцем твоего ребенка, а ты оказался слизняком, жалким трусом, бесхребетной амебой...

- Не торопись с выводами, Оля...

Она, наверное, уже не слышала это, дверь хлопнула так, что во всем подъезде, казалось, задрожали стены. Ковалев потянулся было к звонку, но остановился. Ни сегодня, ни в ближайшем будущем им не объясниться, хотя сказать было что. Ведь это не его, а ее брата убили, и он тоже рассчитывал на свое место в этой жизни. А главное, кто-то из нынешней хамской троицы имел, вполне возможно, прямое к этому отношение.

Как ни казалось это жестоким и бессердечным, но самым подходящим местом для встречи и беседы с Верой Ивановной Кротовой, матерью умершего на операционном столе моториста, выглядело городское кладбище. Ковалев знал, что женщина наведывалась к свежей могиле сына каждый день, знал даже время этих посещений, затягивающихся не на один час.

Что и говорить, неуместно, бестактно, безжалостно было лезть к убитой горем женщине с какими-то расспросами, тем более на кладбище, но визит к Кротовым домой мог стать замеченным. Да и для самой Веры Ивановны встреча их должна выглядеть чисто случайной. Из машины Вадим хорошо видел, как невысокая щупленькая женщина долго крестилась перед кладбищенскими воротами, смиренно кланяясь и читая, видимо, молитву. Ковалев выждал несколько минут, потом взял заранее приобретенный небольшой букет и неторопливо направился следом за Кротовой. В этом месте торопиться ни к чему.

Похоронен моторист был рядом со своими бабушкой и дедушкой, могильные холмики которых обрамляла ажурно выполненная оградка и скромный памятник, представляющий собой гранитную плиту с надписями и фотографиями покоящихся здесь людей. Над третьим земляным холмиком, свежим и высоким, памятника еще не было. Насколько знал Ковалев, памятники ставят обычно спустя год после похорон, не раньше. Еще он знал, что деньги для этого были, чему поспособствовали и моряки "Арктики", для которых оказывать материальную помощь семьям умерших или погибших товарищей всегда было делом чести.

Кротова понуро сидела на небольшой скамеечке и не плакала. Наверное, материнское сердце никак не хотело смириться с постигшим его несчастьем, не могло смириться, противясь жестокой несправедливости.

- Вы дружили с Толей?

Кротова перевела взгляд с легшего на черную землю букета на Ковалева.

- Мы были с ним вместе в двух рейсах, у нас на флоте, сами понимаете, трудно рассчитывать на постоянные совместные рейсы, экипажи всегда меняются. Одни в отпуск уходят, другие сессию сдают, третьи на новое судно переходят.

Он сделал короткую паузу и, поскольку Кротова молчала, продолжал:

- Трудно сказать, что мы были друзьями, мы ведь и в рейсе-то нечасто общались, потому что в разных службах трудились, но уважали его все. Надежный он был парень. Всегда открытый, искренний...

- Да, Толю все уважали. Неслучайно столько народу собралось на похороны, чуть ли не полгорода. А ты был на Толиных похоронах?

- Нет, - признался Ковалев, - я в то время к родителям ездил, в Рязанскую область. О его смерти недавно узнал.

Вера Ивановна скорбно качнула головой:

- Он ушел от нас тихо, уснул от наркоза и не проснулся... Такую легкую смерть господь бог не каждому посылает...

Ковалеву показалось, что она перестала замечать его присутствие, поглощенная своими мыслями, но ошибся.

- Вся его могилка была в цветах и венках, в первый день-то я ничего не видела, все глаза будто пеленой затмило, а как пришла на другой день, как увидела этот холмик весь в венках...

Она не заплакала, она будто просто запнулась на полуслове.

Ковалев молчал, понимая, что все его утешения будут неуклюжими и ненужными. Как и любой из его вопросов, задать которые тем не менее придется.

- Я с ним последний раз в инпорту встречался, - Вадим рассказывал доверительно и совершенно уже не думал о необходимости кое-что выяснить в этой встрече, - в баре. Посидели, пива попили, поговорили. Да, кто знал, что так получится... Главное, Анатолий прекрасно выглядел.

- Он и дома ни на что не жаловался, - подтвердила Кротова, - и тоже в баре каком-то в тот вечер был.

-В какой вечер, Вера Ивановна?

Кажется, разговор незаметно, сам по себе, получал нужную направленность. Да и не могло быть иначе, когда речь шла о человеке, ради которого эти двое и встретились.

- В свой последний вечер. Перед операцией, стало быть. Они с Леной в полночь приехали, а часа через два Толя в туалет зачастил, прямо как отравился чем-то. Лена до самого утра заставляла его марганцовый раствор пить, чтобы желудок промыть. А утром "Скорую" вызвали. Медичка все выведывала, выспрашивала, а когда Толя рассказал о приступе аппендицита в рейсе, то вопросы и отпали. И в больнице доктора тоже аппендицит определили и сразу стали к операции готовиться.

- Оперировал, наверное, Круглов?

Фамилию широкоизвестного в городе хирурга Вадим назвал, чтобы прояснить предположения о неслучайности этого печального исхода. Круглов был широко известен своим излишним увлечением "расслабиться" после операций, а способствовали этому пристрастию благодарные больные и их родственники. Бутылка-другая коньяка или водки, что и говорить, стоили возвращенного здоровья, ведь был Круглов хирургом от бога. Разве лишь пересадка головы или сердца не была ему по силам.

- Нет, не он. Ивана Федоровича в тот день не было, - вздохнула Кротова, - иначе не случилось бы этого. Другие хирурги операцию делали.

- Хирург был не один? - вырвалось у Ковалева.

- Двое их было. И здоровые оба, как быки. И мне они сразу не понравились.

- Почему?

- Долго не могли решить, под каким наркозом оперировать. Один на общем настаивает, другой про местный толкует. Сделаем ему, говорит, обезболивающую блокаду живота, и достаточно, зачем, говорит, общим наркозом сердце тревожить. А другой на своем настоял. Сердца у него, говорит, хватит на десятки таких наркозов. Не хватило...

На кладбище было тихо. Даже воронье карканье воспринималось неотъемлемой частью застывшего бытия этого уголка и на шум никак не походило.

- Около часа мы в вестибюле ждали, - Кротова будто не рассказывала, не делилась пережитым, а как-то пыталась от него освободиться и сама небось хорошо понимала всю тщетность этого, - и дождались... Никому не пожелаю пережить такое... Как вспомню ту каталку с безжизненным Толей...

- Вера Ивановна, а какой хирург настоял на общем наркозе? Не запомнили?

Кротовой вопрос показался, наверное, желанием как-то отвлечь ее от тягостных мыслей.

- Я его всю жизнь теперь помнить буду, Носов его фамилия, Петр Петрович. В начальники пробился, как же, хирургическим отделением теперь заведует.

- А Иван Федорович?

- Ивана Федоровича в простые хирурги перевели и не посчитались, что весь город на него молится, хоть и выпивал он в последнее время. А я так считаю - пусть лучше пьющий специалист, чем трезвый неуч.

С этим трудно было не согласиться. Ковалеву навсегда останется памятным ремонтный механик на консервной базе, обладавший каким-то звериным чутьем на поломки. Бывало, ремонтные бригады в полном составе часами безуспешно выискивали причину остановки капризной закаточной машины, пока "под белы рученьки" не приводили этого впавшего в очередной запой механика. Со стороны картина выглядела комичной, ожидать чего-то дельного от находившегося в полубессознательном состоянии наладчика не приходилось. И зря. Заплетающимся языком тот просил запустить машину, пару минут стоял безучастно - то ли прислушивался, то ли пытался понять, что от него хотят эти консервщики - потом безошибочно называл причину и категорично требовал вернуть его обратно на диван. Излишне, наверное, упоминать о неприятностях, которые приходилось решать руководству базы из-за его чрезмерного пристрастия к спиртному, особенно в годы антиалкогольной кампании, а также о его всеобщей популярности на флоте. Верно говорят, мастерство не пропьешь.

С кладбища Ковалев ушел первым. Боясь встретиться с Олей, заглянул и на могилу Юрия Скрябина. Ненадолго, на пару минут.

И на этом же, возможно, кладбище покоился и капитан Сычев... Кто будет следующим из моряков "Арктики" в этом списке? Что нужно сделать, чтобы его пресечь? И можно ли?.. Ведь ниточка тянется откуда-то "сверху", и вяжет она не только флот с его элитарными возможностями пересекать многие границы, а и таможню, и правоохранительные органы. Только этим можно объяснить, что до сих пор не возбуждено уголовное дело по факту обнаруженной Гальчуком контрабанды, незаметное исчезновение Солнцева, несколько "случайных" трагических случаев на флоте.

И за помощью обратиться абсолютно не к кому, слишком большой риск засветиться. А что можно противопоставить мафиозной группировке в одиночку? Перемелет и не заметит.

И не противостоять нельзя.

Мнение Рифмача относительно Ковалева однозначно свелось к одному - тюфяк, рохля, трус, слюнтяй и так далее в том же духе. Именно так и сообщил он Жукову, посчитав при этом самым интересным место работы Ковалева и то, что рыбмастер последний свой рейс делал на "Альционе". Никаких подробностей о деталях того рейса Рифмач не знал, был он не того полета птахой, чтобы знать все дела своих шефов. Излишней любознательностью тоже не страдал, раз и навсегда усвоив непререкаемую жестокую истину - осведомленность зачастую освобождает от старости. Поэтому аккуратно и молча выполнял роль порученца-исполнителя, особо не вникая в истинную роль работающих рядом людей, тем более вышестоящих. На этот счет Рифмачу оставалось только строить догадки, причем не вслух, а про себя, тихо.

Догадывался он и о двойственной должности Жукова, официально числившегося завхозом. Слишком уж независимым смотрелось его поведение на фоне подобных Рифмачу клерков, и слишком часто решение разнообразных по значимости и тематике вопросов упиралось в Жукова.

- Ты не перегнул с этим рыбмастером? - поинтересовался завхоз и тут же пояснил подоплеку заинтересованности, - моряки здорово нас с икрой выручают, берут "кругляшки" десятками, а каждая сотня их приносит полтыщи чистого навара. Учитывай.

- Ясный перец, - успокоил Рифмач, - не пальцем, чай, сделан.

- Нужно держать его в поле зрения, вдруг нашим клиентом станет. Ты разузнай о нем поподробней на всякий случай. Сумеешь?

- Как два пальца обмочить. Завтра он, между прочим, снова в баре будет.

- Ишь ты, - довольно усмехнулся Жуков, - понравилось, значит.

- Это я ему наказал, - пояснил Рифмач, - должок принесет. Сто баксов.

- Когда же он успел? Приличная сумма-то.

- Перед блондой своей, видать, расщедрился, повыпендриваться захотелось. Да и нас уважить, тоже не последнее дело.

Хвастливая интонация и особенно последняя фраза Жукова разочаровали.

- Я так и знал, что все переговняешь, - не сдержался завхоз, - это не он, а ты выпендривался! Перед кем? Перед телкой?

- Ты что, Жук? Нужна мне эта блонда, как цветы ночному горшку. Я все грамотно сделал, ни один психолог не подкопается. Бля буду!

- В грудь себя бить умеешь, а как до дела, так нулевой. Короче, парня больше не трогай, пусть сам по себе дозревает. Усек?

- Не будет от него пользы, Жук, он рыхлый, как медуза.

- Не твои заботы. Чтобы купить икру здесь и продать за бугром, никакой крутизны не требуется. Да и особых извилин, впрочем. Так что занимайся своим делом, надо будет, позову.

Однако после ухода Рифмача завхоз незамедлительно потянулся к телефону, и не к сотовому, лежащему под рукой на столе, а к обычному. И неспроста, потому что примитивный кабельный аппарат сложней в прослушивании, к тому же о возможных "жучках", вернее, об их отсутствии в кабинете, свидетельствовала чуткая многочисленная аппаратура.

Телефонный разговор длился недолго, не более двух минут. Обычное приветствие, обычные дежурные вопросы о здоровье, о делах и лишь потом краткое изложение причины звонка. Причина простая - необходимо навести справки об одном моряке, все данные о нем и фото нужно будет получить завтра. Также завтра Жуков собирался поделиться своими соображениями насчет этого рыбмастера, столь неожиданно появившегося в поле зрения. Слишком уж много совпадений. Рыбмастер, как и Солнцев, напарники по "Альционе", наверняка жили в одной каюте. Вполне возможно, что знаком и с Кротовым, иначе чем объяснить проявленный к нему интерес при посещении бара? Это, впрочем, очень легко установить, нужно просто заглянуть в личные дела обоих в отделе кадров "Арктики", где у босса есть свой человек.

Еще Жуков с удовлетворением отметил наблюдательность Рифмача, хотя и прямолинеен наподобие автомагистрали, а вот поди ж ты, обратил внимание, вроде почуял что-то. Ничего особенного, конечно, с этим рыбмастером не связано, но чем черт не шутит, вдруг удастся что-нибудь прояснить насчет странного исчезновения Солнцева и его жены. А там, если повезет, окончательно распутать всю историю провала. Слишком уж много в ней интересных моментов, самым интересным из которых стало непонятное затишье со стороны правоохранительных органов в раскрутке этого дела.

Жуков был достаточно хорошо осведомлен о слепухинских связях в верхах, могущих обеспечить самую надежную "крышу", но в данном случае в "крыше" не возникло надобности. Вот что странно. Поэтому завхоз Жуков, основными обязанностями которого были обеспечение безопасности учреждения и сотрудников, а также разведка, контрразведка и все остальное в этом плане, не раз задавался вопросом о причастности к провалу одной из конкурирующих группировок. А в этом случае вполне уместно предположение об утечке информации, и виновного, если он есть, нужно искать наверху, все эти "школьники" и "пленники" от основных дел были дальше Северного полюса.

Подозрения насчет причастности бандитской группировки появились у Жукова сразу после провала, поначалу он хотел поделиться своей догадкой с боссом, но одумался. И вовремя, потому что нельзя было исключать в этом случае и двойной игры самого Слепухина. До дикости маловероятно, но чем черт не шутит, в нынешнее время всякое возможно, особенно когда речь идет о нескольких "лимонах" "зеленых". В пользу такого подозрения говорило и двойственное поведение Слепухина. В случае с Солнцевым основания для наказания были куда весомей по сравнению с кротовскими, а на самом деле все сложилось в точности до наоборот. Каким образом Солнцевым, с грудным ребенком на руках, удалось незаметно ускользнуть и от правоохранительных структур, и от слепухинской службы безопасности? Причем роль Солнцева в том деле ментам стала известна еще до прибытия экипажа "Альционы". И менты ли встретили тогда в аэропорту неудачливого курьера?

Странным выглядит и затишье вокруг этой истории, отсутствие уголовного дела и проявляемая Слепухиным пассивность в поисках Солнцева. А может, что-то делалось в обход Жукова? И, наконец, появление в поле зрения второго рыбмастера "Альционы"...

Телефонный звонок прозвучал неожиданно резко, задумавшийся Жуков не сразу признал голос секретарши босса, сообщавшей ему о вызове "наверх". Прямо сейчас, сию минуту.

О трагической гибели начальника портовой таможни Виктора Гальчука Вадим узнал из криминальных новостей местного телевидения.

"Погиб в автокатастрофе", - сообщил диктор.

Прибывшие на место трагедии сотрудники ГАИ вину за случившееся возложили - по предварительным выводам, естественно, - на пострадавшего. Не справился с управлением. Машина вылетела на обочину и врезалась в придорожные деревья на скорости примерно 120 км в час. Шансов остаться живым у водителя не было.

Телевизионные кадры бесстрастно продемонстрировали искореженную "Волгу", накрытое простыней тело возле машины и крупным планом лицо гаишника, устало сообщившего телевизионщикам, что все подробности станут известны позже. Может, водитель заснул или потерял сознание, может, был пьян. А может, машина была неисправна, хотя последнее предположение вряд ли возможно будет опровергнуть или подтвердить, пойди отыщи в этой груде металла доаварийную поломку.

Следствие разберется, словом. Затем Вадим автоматически обратил внимание на несуразицу в сообщении о ранее угнанных на этой неделе автомобилях, коих было три, и найденных, которых насчитывалось восемнадцать. Причем подобная пропорциональность аккуратно повторялась из недели в неделю, непонятно просто, откуда бралось такое преимущество найденных автомобилей над угнанными.

И лишь после этого Ковалев осознал, что на загородной трассе погиб его "крестный отец", тот самый таможенник Виктор Иванович, который круто изменил ковалевский образ жизни. Ковалеву в эту беду не хотелось верить, и уж тем более верить в ее случайность. Слишком крутым было вмешательство руководимой Гальчуком службы в отлаженный криминалитетом канал переправки контрабанды, такое без внимания не оставляют.

Не верил Ковалев и в то, что Гальчук поведал о его причастности к тому случаю, хотя причастность эта отразилась лишь на судьбе Алексея Солнцева и, естественно, самого Ковалева. Возможная об этом осведомленность криминальных кругов Ковалева не пугала, но учитывать ее все же было надо. К тому же ни к кому в этом городе он не мог обратиться за содействием, даже к высшим милицейским кругам. Пока до них доберешься, надо объясниться с несколькими силовиками рангом пониже, а это означало "засветку" и ставило под угрозу не только задуманное, но и жизнь. И жизнь не только его.

Ковалеву подумалось, что о замысле начальства привлечь к операции кого-то из членов экипажа "Альционы" мог знать таможенник, доставивший его в тот день в кабинет Гальчука. Хорошо, если это был не таможенник, а взаправдашний вахтер. Вахтеров-то кому придет в голову расспрашивать о сотрудничестве кого-то из моряков с таможней, об этом скорее всего владельцы пакета начнут зондировать самих моряков. Выходит, неспроста тогда в баре Рифмач спросил о судне, на котором Ковалев был в рейсе. Неспроста!.. И не напрасно, значит, Ковалев стерпел его "шутки", пусть это и стоило размолвки с Олей. О худшем не хотелось думать, хотя вредная Скрябина ни разу не пожелала поговорить с ним даже по телефону, а уж о встрече нечего было и мечтать. Встретиться с Олей Ковалеву очень хотелось, без нее он чувствовал не только одиночество, а какую-то потерянность и пустоту. И тем не менее понимал, что сейчас их встреча ни к чему хорошему не приведет, потому что он ничего не сможет сказать в свое оправдание. Ему нельзя про это говорить. А без объяснений Оле не обойтись. И потом, чем меньше ее будут видеть рядом с ним, тем лучше и безопасней.

А звонил Оле Ковалев каждый день, и каждый раз ее то не оказывалось дома, то она была в ванной, то уже спала.

- Что у вас случилось, Вадим? - обеспокоенно спросила однажды ее мать. - Я ведь вижу, как она переживает.

- Ничего особенного, Анастасия Павловна, - заверил Вадим, - повздорили немного. Пройдет со временем, образуется.

- Может, тебе лучше приехать к нам? - Анастасия Павловна была в этом противостоянии явно не на стороне собственной дочери, - она завтра весь день дома будет. Только меня не выдавай.

- Обязательно приеду, Анастасия Павловна, но не завтра, а попозже. Передайте ей, пожалуйста, что я скучаю.

Еще Ковалеву хотелось передать Оле, что он живет надеждой на их встречу и нет у него человека ближе и дороже, но постеснялся. Хотя мать Оли такие слова успокоили бы. Придет время, и он эти слова обязательно скажет, и не только эти.

Свои дальнейшие действия Ковалев пока представлял недостаточно четко, но интуитивно чувствовал - искать нужно возле "Океана".

Слепухин находился в кабинете не один. За небольшим столиком в углу потягивал кофе Тимофей Одинцов, вальяжный и важный, насколько, конечно, это позволяло присутствие хозяина кабинета, всемогущего Сергея Михайловича.

С Тимофеем Жуков поздоровался за руку, подобное теплое отношение между ними было позволительно, учитывая связывающее их давнее сотрудничество. Немногим людям известны результаты этого сотрудничества, и никому не должно стать известным, что они собираются сделать для устранения досадных препятствий. Тьфу, тьфу, конечно.

- Тебе кофе или чай? - Слепухин утопил кнопку селекторной связи и вопросительно уставился на своего зама по АХЧ, - Танюша, сообрази еще чашечку кофе для Николая.

Настроение босса и расслабленность Тимофея указывали на то, что никакого разноса можно не ожидать. Догадаться об этом Жукову труда не составляло, об этом красноречиво свидетельствовало уже одно только появление Одинцова.

Так и случилось. Едва звуконепроницаемая дверь лишила их возможности лицезреть хорошо выраженные формы прелестной Танюши, как Слепухин без обиняков, с места в карьер, спросил:

- Ты присмотрел курьера?

Вопрос в лоб, как говорится. Не Одинцову, Жукову. И хотя никого он за время, прошедшее после смерти моториста Кротова, не присмотрел, признаваться в этом не хотелось. Это значило бы ударить лицом в грязь. И перед боссом, и перед Тимофеем. И Жуков припомнил рыбмастера, побывавшего недавно в баре "Океана". Конкретного разговора с подшефным Рифмача пока не было, но сослаться на него вполне можно.

- Есть один на примете, Сергей Михайлович, - как можно убедительней заверил Жуков, - пока собираю данные.

- Кто?

- Рыбмастер из "Арктики". Парень молодой, холостой, характером подходящий, на жизнь смотрит правильно.

Ответ зама пришелся Слепухину по душе, он даже позволил себе пошутить:

- Это как?

- Живет в свое удовольствие. Бары, девочки... Понимает парень, что жизнь дается один раз.

Слепухин притворно взмахнул руками:

- Умеешь ты, Николай, испортить беседу. Ишь, жизнь дается один раз... Обрадовал, называется.

- От этого, Сергей Михайлович, не уйдешь.

- Ишь, не уйдешь. А не жалко тебе было отнимать эту самую жизнь у моториста? А, Николай?

Жуков молчал, пытаясь угадать причину, побудившую босса затронуть столь тяжелую тему. Хочет лишний раз напомнить Жукову о некоторых его "заслугах"? Припугнуть? Пошантажировать?

- А друзей его не жалко было?

Что это босса понесло? А Слепухин покровительственно похлопал зама по широкому плечу:

- Не надо жалеть о том, что сделано. Никогда не жалей. И моряков тех не жалей, они в нашем деле должны рассматриваться только как сопутствующий материал. И никак иначе. Нам сегодня куда важней не потерять отлаженный канал, даже если для этого придется хоть половину моряков "Арктики" в распыл пустить.

- Это непросто, Сергей Михайлович, - подал голос молчавший доселе Одинцов, - менты могут заметить.

- Ха-ха-ха!

Слепухин оценил шутку по достоинству.

- Не заметят, Тимофей. Вот она где у меня, эта ментура!

Слепухинский кулак сжался до белизны в костяшках холеных пальцев.

- Видали? А вот чтобы ментура здесь и оставалась, чтобы мы по-прежнему не имели проблем, нужна постоянная подпитка тех, кто находится в этом кулаке. Подкормка нужна, иначе они просочатся сквозь пальцы и укусят.

Да, Слепухин за последний год сильно изменился. Таким холодно расчетливым, таким бездушно жестоким видеть его никогда не доводилось.

- Я к тому это говорю, - внимательный взгляд босса с одного собеседника переместился на второго, - чтобы вы знали, нам уже не дано остановиться. Ни остановиться, ни выйти из игры. Нам этого попросту не позволят, слишком много в нас вложено. Так что, Николай, никакого слюнтяйства и телячьей жалости. И мой тебе бесплатный совет - чтобы не жалеть потом рыбмастера, настраивайся уже сейчас на его возможное устранение. Ясно? Считай, что он не жилец.

- Как скажете, Сергей Михайлович...

- А скажу я вот что, други мои, - похоже, лирическое вступление закончилось, - через неделю приходит очередная партия товара, точную дату я сообщу попозже. Тебе, Тимофей, за это время нужно будет подготовить новый тайник. А Николай, как всегда, курьером займется. Особенно-то не утруждайся, его надежности должно хватить на одну ездку. Не более.

- А потом? - Идиотский вопрос вырвался как-то сам собой, Жуков это понял с запозданием.

- А потом мы его бритвой по горлу и в прорубь, - подивился недогадливости зама Слепухин, которому упоминание о столь подходящем режущем предмете напомнило хирурга Носова. - Кстати, Николай, не пора ли нам твоего протеже сделать главврачом? Как думаешь?

- Лучше подождать, Сергей Михайлович. А то слишком заметно будет, за несколько месяцев из рядовых хирургов и в главврачи. Пусть немного завотделением побудет.

- Тоже правильно, - согласился Слепухин, - а неплохо будет иметь своего человека в такой должности. Тем более хирурга. Очень неплохо... Вы догадываетесь, что я имею в виду?

Оба его помощника самым непосредственным образом повлияли на исход такой простой, в общем-то, операции аппендицита в случае с Кротовым, и им ли было сейчас не догадаться о скрытом смысле слепухинского вопроса.

- Вопросы?

Вопросов не было. Подобная задача ставилась не впервые, поэтому в детальном ее обсуждении никакой надобности не было.

В "Океан" для возврата долга Ковалев поехал не на следующий день, а позже, выбрав к тому же для посещения выходной в календаре официантки Светы. Было бы глупо вручить официантке баксы и отвалить, не используя повод лишний раз повращаться в интересном заведении. Ковалев все рассчитал правильно. Когда он у стойки поинтересовался официанткой, самоуверенный высокий бармен вежливо сообщил про ее отсутствие и, пока огорченный посетитель обдумывал услышанное, столь же вежливо прошелестел:

- Что будете пить?

Это не было профессиональной уловкой "раскрутить" клиента, вопрос бармена больше диктовался необходимостью тоже заполучить некоторые сведения о человеке с улицы, проявившим интерес к одной из сотрудниц.

- Кофе. По-турецки.

Ковалев вообще-то не любил кофе по-турецки, но на приготовление такого напитка уходило немного больше времени.

- Может, я могу вам помочь?

Ковалев замялся:

- Не знаю. Вопрос-то пустяковый, так что лучше я завтра загляну.

- Хозяин - барин, - улыбнулся бармен.

Ковалеву в какой-то момент показалось, что интерес к его персоне иссяк, а поскольку допустить этого было нельзя, охотно пояснил:

- Я был у вас неделю назад, обещал принести кое-что.

Про деньги упоминать не хотелось, чтобы не скомпрометировать официантку. В заведениях подобного профиля свои строгости в финансовых вопросах, и вряд ли считается хорошей манерой недополучать со случайных клиентов по сотне долларов. О том, что случилось в тот день, говорить тоже не хотелось. А вот вспомнить Рифмача показалось в самый раз. И "детектив" вспомнил.

- Рифмач здесь, - подтвердил бармен и снова улыбнулся, - вообще-то его Григорием зовут. Он сейчас либо в торговом зале, либо у Жукова. Его кабинет на первом этаже, на двери табличка.

Ковалев поблагодарил, допил густой терпкий кофе и направился на поиски Рифмача с таким простым симпатичным именем Григорий.

Торговый зал, кажущийся еще более просторным из-за небольшого количества посетителей, Ковалев преодолел скорым шагом, больше всего боясь столкнуться с Рифмачом именно здесь. "Детективу" крайне важно, просто необходимо было побывать в хозяйственно-административном блоке с его коридорами и множеством дверей.

- Вы к кому?

Со стула резво поднялся сухощавый жилистый малый в униформе, в котором Ковалев без труда узнал одного из спутников Рифмача в тот памятный вечер. Припомнил ли он Ковалева?

- К Жукову.

Коротко и ясно. И немного лениво, как мне это надоело, мол, хотя и понимаю необходимость подобной процедуры. Понимаю и уважаю.

Пока охранник не спросил документ, Ковалев выразительно похлопал ладонью по боковому карману:

- Я бабки принес.

- А-а, все ясно. Направо четвертая дверь.

Задача охранника у служебного коридора - еще два униформиста безотлучно торчали у входных дверей магазина - оберегать мозговой центр супермаркета от всяких случайных, любознательных и прочих надоедливых посетителей. Хотя, как показалось Ковалеву, особой надобности в дополнительной охране не было, ибо выпирающая наружу солидность и основательность каждого уголка "Океана" уже с первого шага посетителя требовательно вопрошали - а нужен ли он здесь? Способен ли он осознать неординарность этого супермаркета, напрочь исключающую появление тут праздношатающихся? Перед посещением подобного торгового центра нужно не менее семи раз пересчитать имеющуюся в карманах наличность, а потом уже браться за позолоченную дверную ручку.

У Ковалева повод для появления в "Океане" был, причем достаточно весомый, чтобы поднять на уши всю тутошнюю охрану и службу безопасности, узнай они об этом.

В сверкающем после евроремонта коридоре Ковалев подавил появившийся было соблазн прикинуться простачком и исследовать левую часть коридора. Но за ним наверняка наблюдали скрытые видеокамеры, и он двинулся в указанную охранником сторону, запоминая надписи на золотых табличках. Бухгалтерия, отдел маркетинга, коммерческий директор, главный бухгалтер, заместитель генерального директора по АХЧ Н. И. Жуков. Ковалев пошаркал кроссовками по ковровому покрытию, приложился костяшками пальцев к пластиковой двери и робко сунулся головой вовнутрь:

- Можно?

Потом перешагнул за порог:

- Здравствуйте.

На приветствие находившиеся в кабинете Рифмач - его Вадим тоже признал сразу - и обладатель фамилии с золотой таблички откликнулись с некоторой задержкой, будто из желания прежде всего установить, кому именно оно адресовалось. Но отозвались оба, и оба, без сомнения, знали и видели, кто к ним пожаловал. И Рифмач узнал, и хозяин кабинета, которому наверняка о Ковалеве было доложено еще в тот вечер. Ведь кем-то тот спектакль наверняка был организован. Почему бы не Жуковым?

- Ко мне?

- Нет, - признался посетитель, и повернулся к Рифмачу, - я к вам.

- А-а, вспомнил!

Рифмач вполне сносно мог бы сыграть главную роль в любом полнометражном художественном фильме. Может, для этого и репетирует?

- Это ты в тот вечер?.. С шикарной блондой?..

- Я, - потупился Ковалев, - я деньги принес.

- Какие еще деньги? - строго вмешался в разговор хозяин кабинета, и строгость эта в большей степени адресовалась соратнику, - какие финансовые дела решаются в моем кабинете без моего ведома? А, Григорий?

- Да какие дела, Николай Иваныч? - поспешил успокоить шефа Рифмач, - так, шутки одни, кураж, а парень все за чистую монету принял.

- Шуткой тоже напугать можно, - поучительно изрек Жуков, - как в том анекдоте.

Чтобы анекдот воспринимался доходчивей, Жуков указал посетителю на кожаное кресло возле двери и, когда тот примостился на краешке, поведал:

- Раздобыл заяц где-то ружье, шастает с ним по лесу да стращает всех. Встретил медведя, ствол ему в живот упер и кричит:

- Руки вверх, косолапый! Молись, пришел твой конец.

Помолился медведь, что ж делать. А заяц смеется:

- Пошутил я, - говорит, - ты что, косолапый, шуток не понимаешь?

Косолапый хрястнул о дерево ружье, взял зайца за шиворот, задницу им подтер и спрашивает:

- Чуешь, косой, чем твои шутки пахнут?

Ковалев посмеялся совершенно искренне, этого анекдота ему слышать не доводилось. Хороший анекдот и, главное, к месту.

- Так что, Григорий, шутить тоже надо умеючи.

Григорий-Рифмач вместо ответа ехидно скосил взглядом на Ковалева:

- А ты мне, приятель, в тот вечер такого же обкакавшегося медведя напомнил. И почему, кстати, назавтра деньги не принес? Шутки шутками, а слово держать надо.

- Не было их у меня. Пока собрал...

Рифмач не дал ему закончить.

- Во, Николай Иваныч! - радостно воскликнул он, - какие моряки пошли, сотня баксов для них неразрешимая проблема.

Эта тирада явно имела только одну цель - направить разговор в нужное русло, и руслом таким было сейчас именно место работы Ковалева. Сомневаться в этом не приходилось, и если в суперсовременном "Океане" и заинтересовался кто-то рыбмастером, то только из-за его работы. Если так, то становится намного теплее. Совсем тепло.

Наверное, в самый раз сделать маленький шаг навстречу. Или хотя бы изобразить.

- Вы мне тоже анекдот напомнили, - улыбнулся Вадим, - про моряков. Можно, расскажу?

- Давай, не стесняйся, - ободряюще позволил Жуков и спохватился: - Григорий, а что ж мы гостя не попотчуем? Загляни-ка в холодильник.

О, совсем другое дело!

- Заходит, значит, российский траулер в таиландский порт после промысла, и боцман прямиком направляет стопы в публичный дом. Пришел, тяпнул для начала двести грамм, так и так, мол, заглянул к вам после шести месяцев рейса, расслабиться нужно. Перед ним фотографии всех девочек разложили, они сами вживую прелести свои демонстрируют. Выбирай любую. Даже бандерша приняла участие в обсуждении кандидаток, повыносливей чтоб девочку изголодавшемуся русскому подсунуть, не подвела чтоб. Выбрали голландку. Поднялись они в номер, а через минуту голландка выбегает оттуда испуганная, растерянная, в слезах вся и говорит:

- Нет, господин, нет! Я таким способом не смогу.

Направляют тогда к нашему боцману супервыносливую сотрудницу, мулатку какую-то. Однако и мулатка через минуту выскакивает как ошпаренная и тоже руками машет:

- Нет, нет! И я таким способом не смогу.

И тоже убегает к себе. Бандерша забеспокоилась, ведь это же скандал, если в заведении не смогут обслуживать клиента. Решает она сама пойти к русскому, надо же спасать престиж фирмы. В заведении все притихли - и посетители, и обслуживающий персонал. Ждут.

Через две минуты бандерша и боцман выходят, спускаются в зал. Бандерша ему говорит:

- И я так не смогу, господин. Во всем Таиланде таким способом никто не сможет вас обслужить.

Боцман уходит. Все ринулись к бандерше.

- Мадам, - спрашивают, - каким же способом он хотел трахнуться, этот русский?

Мадам перевела дыхание:

- Он хотел трахнуться в долг...

У Ковалева тоже не было оснований подозревать слушателей в неискренности смеха. Похоже, и его анекдот оказался для обоих новым.

Рифмач отсмеялся первым. И спросил, собственно, вроде и не спросил, а продолжил начатую тему:

- Из жизни анекдот-то? Вас действительно в инпортах оставляют без денег?

- Бывает, - признался рыбмастер, - особенно в последнее время.

- Это что же получается? - не верил Жуков, - пашете целых полгода, а домой на нуле? В чем смысл такой работы? Вы что там, сплошные романтики? Или хуже?

Ковалеву ничего не оставалось, как пожать плечами:

- Такие накладки редкость. Крутимся потихоньку.

- Так уж и потихоньку?

Жуков недоверчиво усмехнулся. Рифмач в разговор больше не встревал, организовывая на скорую руку столик. В трех хрустальных рюмках уже отливал терпкой краснотой какой-то дорогой коньяк, и хотя подобное мероприятие в планы "детектива" не входило, высказываться по этому поводу он не торопился. Да его никто и не спрашивал.

- Так уж и потихоньку? - переспросил недоверчивый Жуков, словно сдерживаясь от желания погрозить осторожному моряку пальчиком, - уж я-то знаю, как вы крутитесь...

Видимо, перед такой осведомленностью и проницательностью можно и стушеваться.

- Да не пугайся, не пугайся, - совсем по-отечески отнесся Жуков к его смятению и поинтересовался: - Как же ты таможню проходишь, если такой пугливый?

- А что мне их бояться? Я ничего лишнего не вожу.

- А лишнее и не надо, возить нужно нужное. Верно, Григорий?

Григорию разговор шефа с рыбмастером показался чересчур затянувшимся.

- Выдыхается ведь, Николай Иваныч, - взмолился он, - сколько можно ждать?

- И то верно, - спохватился Жуков, - пора и дернуть по маленькой. За анекдоты, за наше знакомство.

Последнее прозвучало многозначительно. Так многозначительно, что даже неудобным показалось отказываться.

- Хотел я вечером в одно место съездить... - Ковалев не отказывался, он просто робко информировал о своем намерении.

- До вечера далеко, - его не хотели и слушать.

Дернули. Крякнули. Минутку помолчали.

- Какая у тебя машина-то?

- "Уазик".

Рифмач едва не поперхнулся:

- "Уазик"? Это который "козел", что ли?

- А что? - после дружеской стопки можно разыграть и обиду. - Хорошая машина, проходимая.

- Я ж говорю, Николай Иваныч, насколько интересны эти моряки...

На большее у Рифмача не нашлось слов, он сочувственно смотрел на моряка и молчал.

- Рядом с "мерсом" мой "УАЗ", конечно, не машина, - согласился Ковалев, - зато по сельскому бездорожью ему нет равных.

- За каким хреном тебе по селам ездить? По продразверстке, что ли?

И не хотелось Вадиму делиться личным, тайным, но оказанное гостеприимство вызывало на откровенность. Он подмигнул любопытному Рифмачу:

- Есть и там дела...

Если сказал А, нужно говорить и Б.

- В древних селах, как раз в тех, куда не на каждом тракторе доберешься, для моряков скрыт настоящий Клондайк.

Так-то, уважаемые, знай наших.

- У какой-нибудь старушенции в погребе, что ли?

От друзей у Ковалева секретов нет, и не может быть.

- Не в погребе, а в переднем углу, - ему уже трудно было остановиться, - а старинные иконы хороших денег за бугром стоят.

- А ты не так уж и прост, приятель, как кажешься, - Рифмач то ли порадовался этому открытию, то ли огорчился.

- Об этом бизнесе все знают, - вмешался Жуков, - рискованный бизнес. Предметы старины как-никак. Искусство. Тут статья серьезная светит.

Ковалев вздохнул. А Жуков наливал золотистой жидкости уже в третий раз. Охватившее его оживление виделось за версту, да и продолжение разговора угадывалось.

- Дело, конечно, хозяйское, - задумчиво ворковал он, - но я тебе другое дельце могу подкинуть. Не такое денежное, может быть, зато совсем безобидное. Почти безобидное.

Ну, если безобидное, можно подумать.

- Понимаешь, Вадим, есть у меня на Канарах один друг. Не столько друг, сколько деловой партнер. Открыл он там бар, ресторанчик небольшой с русской кухней. Блины там всякие, окрошка, щи, пятое-десятое, ну и, само собой, икорочка наша незабвенная.

- Есть же у него какие-то российские поставщики?

- Есть-то есть, но в этом как раз и загвоздка. Кинули его однажды с икрой, вместо натуральной дерьмо какое-то искусственное прислали. Представляешь? Чуть без клиентуры не оставили. Вот с тех пор и старается проверенными источниками пользоваться. Я, кстати, с вашими ребятами пару раз отсылал ему посылки, и все оставались довольны. Выгода, как говорится, взаимная. Так что поразмысли на досуге.

Можно поразмыслить, почему нельзя. И сейчас тоже можно кой-какие соображения высказать, не очень правда, конкретные из-за их скороспелости.

- С икрой тоже опасно связываться, - без обиняков, как и принято в тесной компании, делился Ковалев, - у нас ведь как бывает? Идешь в рейс на Канары, а попадаешь куда-то в Африку, а там эта икра нужна как свинье розы. Сплошные убытки, и нервы вдобавок.

- А с иконами проще?

- Иконы можно возить пять лет в ожидании захода в нужный порт, - совершенно резонно заметил Ковалев, - они не портятся. Наоборот, чем больше стареют, тем больше дорожают.

Трезво и убедительно.

- Выходит, икра оправдывает себя только при стопроцентной гарантии захода на Канары?

- Не обязательно на Канары. Ее можно хорошо толкнуть в любом цивилизованном порту. Главное, чтоб не Африка и не Азия.

- Понятно.

Что стало Жукову понятным, оставалось пока непонятным для Ковалева. Значит, они еще не обо всем договорились.

- Выходит, если ты твердо будешь знать порт захода, то на тебя можно рассчитывать?

Вот теперь суть разговора прояснилась и для Ковалева.

- В принципе-то, пожалуй, да, - отказываться от лишних долларов повода не было, хотя рыбмастер тут же спохватился и поправился, - только немного, конечно.

- Конечно, - причмокнул толстыми губами Жуков, - конечно. Ну что, на посошок?

Выпили на посошок.

- Слушай, а где подруга-то твоя? Которая в тот вечер с тобой была?

Ковалев наморщил лоб, припоминая:

- А-а, вон ты о ком...

Схрумкал дольку шоколада и опять наморщился:

- Кошелка она и есть кошелка. Не хочу даже говорить о ней. Фифа нафуфыренная.

Ответ Рифмачу понравился.

- Нормальный ты, Вадим, парень! Жаль, что на посошок нельзя повторить. А, Иваныч?

Жуков намек пропустил мимо ушей.

Ковалев случайной встрече с Рифмачом обрадовался совершенно искренне. Ну, не столько обрадовался, может, сколько почувствовал внутреннее облегчение.

Не далее как позавчера рыбмастера вызывали в отдел кадров, где инспектор то ли предложил ему пойти в рейс на "Апшероне", то ли поставил в известность о принятом уже решении направить Ковалева в должности рыбмастера на вышеуказанный траулер. Все документы у Ковалева были готовы, никакой беготни за эти десять дней до вылета в Анголу не ожидалось, и он согласился. Два с половиной месяца, миновавших после "Альционы", для несемейного парня вполне достаточное время. И отдохнул неплохо, у родителей побывал, и с машиной вопрос решил, и мебель даже обновил. Все нормально, словом.

После визита в отдел кадров самым томительным стало ожидание дальнейших телодвижений со стороны "океанцев", если эти движения последуют, конечно. А последовать они должны, иначе все замыслы самозваного "детектива" останутся жалкими и смешными потугами. Поэтому-то и обрадовала "случайная" встреча на городском рынке, и Ковалев совершенно искренне предложил Рифмачу "остограммиться". Тот отказался.

- Нет, я на ответственном задании. Не могу.

- Хватит свистеть, Григорий! Какое задание? На рынке вдобавок. У вас что, продукты, что ль, закончились? Совсем не смешно.

- Наоборот, очень смешно, - предположение Ковалева о возможном исчезновении продуктов с прилавков "Океана" Рифмача немало позабавило, - наш "Океан", приятель, бездонный, как и остальные четыре.

- Какие четыре?

- Ха, моряк тоже мне. Тихий, Индийский, Северный и Атлантический. Наш "Океан" пятый. Понял?

Рыбмастер не только понял, но и оценил по достоинству тонкий юмор Григория-Рифмача.

- Я тут вроде как маркетингом занимаюсь, - пояснил амбал, - товар на прилавках присматриваю, ценами интересуюсь, выясняю, что народ покупает, что стороной обходит. А все это и называется маркетингом, изучением рынка сбыта. Изучением

- Тут я темный лес, - признался Ковалев, - нас этому не учили.

- Этому жизнь учит, а не институты. Щас при получении лицензии на открытие собственного дела никаких дипломов не требуют, щас голова нужна, а не бумажка. Ты не обижайся, но я все-таки никак вас не пойму, моряков. Как вы живете, зачем вы живете? И живете ли вообще...

Ковалев двигался за Рифмачом как за волнорезом, рассекающим тесные ряды покупателей возле прилавков, а тот зычно, на полрынка, выговаривал:

- Вот в нашем городе, к примеру, тыщи людей свое дело имеют. Кто ларек, кто магазин, а то и фабрику, а то и завод, и ты мне среди этих тыщ предпринимателей найди хоть одного моряка. Не найдешь! А почему? А потому, что у вас мозги набекрень, по течению плыть привыкли.

- Полегче, мордоворот! - возмутилась какая-то женщина, у которой движущийся напролом Рифмач зацепил крутым плечом и чуть не оторвал сумку, - пловец нашелся!

Женщина невольно заступилась за молчаливого понурившегося рыбмастера. Маркетолог из пятого океана на базарную трескотню не реагировал и продолжал философствовать:

- Жизнь всех по местам расставляет, каждому по заслугам, по достоинству воздает. Конечно, и самому нужно в этой жизни подсуетиться, плечами поводить, чтобы под солнцем быть. Но для этого, приятель, нужна крепость духа, крутизна, а ее-то как раз у моряков и нет. Слабой вы закваски, рыхлой. Ты не обижайся, конечно.

Он хотел, как показалось Ковалеву, добавить еще что-нибудь типа "это ведь я по-дружески, от чистого сердца", но Рифмач смолчал. Посчитал, видимо, что водить дружбу с человеком "с мозгами набекрень" ему вовсе уж ни к чему.

- Что ж обижаться, - робко вставил Ковалев, - со стороны всегда видней. Но есть и на флоте деловые ребята.

- Твоим ребятам цена в базарный день пятачок за пучок, - сплюнул Рифмач, - деловые парни морем любуются не через ржавый иллюминатор какого-то задрипанного траулера, а с палубы собственной яхты, в компании девочек, лучших на всем побережье. Вот за каких парней нужно держаться, понял?

Ковалев тяжко вздохнул:

- Понять-то понял, только каким боком к ним прилепиться? Им от меня проку как зайцу от колеса.

Рифмач приостановился:

- А ты задай себе вопрос, как тот студент. Тварь я, мол, дрожащая или право имею? Взгляни на жизнь реально, прикинь хрен к носу. А то купил "козла" и радуешься вместе с ним.

Пробирались они, вне всякого сомнения, к выходу с шумного и разноголосого рынка, к платной автостоянке. Когда ближе к решетчатым воротам народу стало меньше, Рифмач снова приостановился и припомнил:

- Ты Жукова не встречал? Наконец-то!

- Сегодня? Нет.

- Вспоминал он тебя, видеть хотел.

- Заеду как-нибудь. Не к спеху небось.

- Смотри, а то я на машине, как раз на работу еду, могу подбросить. Поехали? Заодно на хорошей тачке прокатишься.

Хорошей тачкой оказался новенький "БМВ", радостно пискнувший при приближении хозяина разнотонной сигнализацией. Прямо-таки соскучился, застоялся в ожидании резвой езды. Ковалев аккуратно уселся на переднем сиденье, стараясь ненароком ничего не задеть, так же аккуратно поставил на коврик под ногами пакет с провизией, а вот дверью клацнул неприлично сильно. И втянул голову в плечи под недовольным взглядом Рифмача.

- Извини, Григорий, привычка. У моего "козла" плохо двери закрываются...

Григорий не ответил. Подумал небось, что деревня она и есть деревня, какой с нее спрос. И промолчал до самого "Океана".

В кабинете у Жукова Рифмач не остался, сразу же заторопился куда-то по своим делам. Они наверняка у него были, эти дела, но вряд ли из-за них отлучился Рифмач. Скорее всего не хотел мешать шефу побеседовать с рыбмастером. В этом Ковалев окончательно убедился, когда Жуков водрузил на стол початую бутылку коньяка и коробку шоколадных конфет.

- Может, что-нибудь посущественней сообразить? - заботливо поинтересовался хозяин кабинета, упакованный на годовую ковалевскую зарплату. - Я сам-то коньяк никогда под закуску не употребляю, закуска отнимает благородство и отбивает аромат у напитка.

Морскому скитальцу Ковалеву о таких тонкостях приходилось разве лишь слышать, поэтому он свой отказ от несовместимой с благородным напитком закуски мотивировал просто и убедительно. Оказалось, что он совсем недавно пообедал.

- Я заметил, что ты не страдаешь особым пристрастием к выпивке? Или я ошибаюсь?

Наблюдательный Жуков не ошибался, хотя и он бы очень удивился, если б узнал, что за последние дни рыбмастер выпил алкоголя примерно столько, сколько за всю предыдущую жизнь. И этому в немалой степени способствовали его визиты сюда, в "Океан".

- Боязно напиваться, - честно признался Ковалев, - пьяный я дурак дураком. Алкоголь ведь поражает в человеке самое слабое, а у меня самым слабым местом является голова, она первой отключается. А ноги крепкие. И вот эти крепкие ноги носят потом где-то отключившуюся голову в поисках приключений...

- Ну, приключения тоже нужны, - возразил Жуков, - без них жизнь была бы пресной и однотонной. Разве не так?

- Так, конечно. Но приключения запланированные, оправданные, обдуманные, а не те, про которые тебе наутро сообщат, а ты ни черта не помнишь. Так можно неизвестно до чего докатиться.

- Согласен, - одобрил Жуков, однако налил по второй рюмке, - что с работой?

Лениво так спросил, буднично. Ответ Ковалева также прозвучал буднично:

- Дали направление на судно, на "Апшерон".

На этот раз Жуков вскинулся весь, загорелся прямо:

- И ты молчишь? И не заходишь? Забыл, о чем мы недавно говорили? Вот тут, за этим же столиком.

Ковалеву стало неудобно. Действительно, люди к нему со всем вниманием, со всем уважением, коньячком вон жалуют, уму-разуму учат, а он даже зайти не соизволит. Некрасиво, что и говорить.

Надо как-то оправдываться.

- Я помню, Николай, но в этот рейс нет смысла брать с собой ни икру, ни иконы.

- Почему?

- В Анголу летим, в Луанду. Отработаем рейс в Южной Атлантике и снова самолетом домой. Я ж говорю, африканцам этим наши икра и иконы до лампочки. А так я, конечно, взял бы сколько можно. Что ж мне, лишнюю копейку не хочется заработать?

- М-да, нескладно получается...

Ковалев сейчас готов был поспорить на что угодно и с кем угодно, что жуковское расстройство - наиграно. "Детектив" мысленно поблагодарил покойного Гальчука, благодаря которому давно знал ожидавшие "Апшерон" приключения. И не приходилось сомневаться, что о них информирован и Жуков.

- А других судов нет на отходе?

- Пока нет. Ближе к осени разве.

Жуков налил по третьей.

- Это долго, до осени. А я уже телеграмму другу хотел отправить, чтоб тебя встретил. Кстати, для информации, если она пригодится, конечно. С каждой баночки икры тебе капают двадцать баксов.

Рыбмастер поерзал:

- Не отказался бы...

Дернули по третьей. Судя по времени, проведенному здесь, она была выпита "на посошок". И впрямь, пора откланяться.

- Будем надеяться на лучшее, - обнадеживающе выговаривал Жуков, - как говорится, человек предполагает, а судьба располагает. Может, что-то и изменится, может, повернется и к нам фортуна передом. Как думаешь?

...Жуков позвонил на следующий день. Радостный, нетерпеливый.

- Вадим! - он чуть ли не кричал в трубку, - ты ничего не слышал?

- Нет. А что?

- С тебя бутылка, вот что! Понял?

- Бутылка не проблема. А за что?

- Перво-наперво сядь, чтобы не упасть. И никому чтоб, понял?

И только после этих столь строгих требований Жуков поведал рыбмастеру то, что тот уже давно знал. Для Ковалева эта сногсшибательная новость была стара, как испражнения мамонта. Так, кажется, выразился один вахтер на проходной.

Ковалев не думал, что пятьдесят баночек икры окажутся такими тяжелыми. Жуковская посылка вместе с аккуратной картонной коробкой тянула килограммов на двенадцать, если не больше. И это наводило на размышления. Поднимаясь к. себе на третий этаж, Вадим даже подсчитал в уме, что сама икра весила около шести кило плюс пару килограммов жесть и коробка. Итого восемь. Откуда излишки? Такое явное несоответствие лишний раз убеждало "детектива" в правильности решения - посылку необходимо "пощупать, полапать, понюхать".

Дома Ковалев тщательно, на все имеющиеся запоры, заблокировал дверь, для верности даже цепочку накинул, и без промедления направился на кухню. Времени на раздумья уже не было, назавтра экипажу "Апшерона" на 7 часов утра назначен сбор в аэропорту. Так что на исполнение задуманного у "детектива" Ковалева оставались неполные сутки.

Когда Ковалев разрезал ножом ленту скотча, перепоясавшую коробку крест-накрест, когда его взору открылись ровные, аккуратные ряды привлекательных баночек, он ощутил легкое волнение. Впервые, пожалуй, с того самого дня, когда услышал и о контрабанде, и о неофициальной версии смерти нескольких моряков. Из-за таких вот нескольких кругляшек погиб Кротов, исчез Солнцев, наверняка они имеют отношение и к судьбе Скрябина, Сычева. И теперь вот претендуют на судьбу самого Ковалева. Она пока еще не изломанная, как у Солнцева, не прервавшаяся, как у Кротова, но уже отмеченная вмешательством извне.

"Я уже не тот, что был вчера..." Не о нем ли сказано? Вполне возможно, если учесть нынешнюю осведомленность Ковалева или сравнить его с тем же Кротовым. "Детектив" все-таки кое-что знал.

Ковалев скромничал, ибо знал он не кое-что, а многое, и подтверждением этому стала первая же вскрытая баночка деликатесной икры, содержимое которой вперемешку с аппетитными черными дробинками составляли несколько блестящих переливающихся камешков. Алмазы...

Камешков оказалось пять. Рыбмастер не знал рыночной цены этих отдающих прохладной зеленью камней. Впрочем, не нужно быть большим экономистом-финансистом, чтобы хотя бы приближенно представить стоимость этой аккуратно упакованной коробки. Представить, чтобы ужаснуться, растеряться, и... успокоиться. Успокоиться, потому что вплотную приблизился к разгадке таинственных трагических случаев на рыбном флоте и еще потому, что до конца рейса, до самого прибытия домой, за собственную жизнь можно не опасаться. Курьер нужен им живой и невредимый. По крайней мере, до торжественного момента передачи посылки в Лас-Пальмасе. А вот потом уже нужно будет о себе позаботиться и покрутиться. Не случайно ведь, ох неслучайно трагедия с ребятами приключилась по окончании рейса, уже после выполнения ими "безобидного" поручения. Исключением стала только история с Солнцевым, пострадавшим, в общем-то, ни за что. А может, из Алексея сделали стрелочника, козла отпущения? Неспроста же покойный Гальчук упоминал про осведомленность контрабандистов насчет подмены пакета, про которую Алексей скорее всего не знал. Потому и был он не в своей тарелке те две недели от Мукалы до Лас-Пальмаса, и повеселел, как правильно подметил тогда Кротов, в баре "Вольдемар" после краткого общения с барменом. Бармен, видимо, и сообщил ему о подмене, обрадовав и успокоив.

Ковалев задумался. Интересной получается картина: все знали о том злосчастном пакете с содержимым на несколько миллионов долларов, а резонанса никакого. А прошло уже более полугода. С какой стати молчат столь щедрые поставщики? Или такое затишье в их работе является тактическим приемом? Непохоже. Даже на одном-единственном примере с Ковалевым, которым они давно уже должны были заинтересоваться. Неужели не знают? Куда же тогда делось многомиллионное содержимое замененного пакета? И почему по-прежнему спокойны и безмятежны Жуков и его друзья, вручившие Ковалеву очередную посылку с заоблачной стоимостью?

Затрезвонивший телефон напомнил Вадиму про Ольгу, первая мысль, по крайней мере, была именно о ней. Вот только встреча их в сложившейся обстановке была невозможной, подвергать Олю опасности у Ковалева нет никакого права. А встретиться в этот последний перед рейсом день очень хочется, что и говорить. Но нельзя. Прежде чем поднять трубку, Вадим выждал секунду-другую, обдумывая повесомей причину для отказа, чтоб поняла и не обиделась. Может, она звонит просто из желания сказать пару теплых слов, а не из желания встретиться?

- Рыбмастер Ковалев?

Это была не Оля. Звонил какой-то мужик.

- Он самый. Слушаю вас.

А на сердце вроде бы и отлегло, а вроде бы и печалью обдало.

- Слушай, Вадим, тут дело такое, - незнакомый голос отличался напором, - твой напарник, недоумок хренов, отказался от рейса. В самый последний момент, представляешь?

Ситуация неординарная, что и говорить.

- Я-то что смогу сделать?

- Как что? Поехать к нему, хороший пистон вставить недоумку да блажь из дурной башки выбить. Убедить, короче, ведь моряк моряка видит издалека. Да и тебе в рейсе без напарника несладко будет, дадут какого-нибудь олуха, и будешь полгода мучиться. Надо съездить, Вадим. Обязательно надо. Ну что, рассчитывать на тебя?

При всем своем спокойствии Ковалев все-таки почувствовал, как затеплели ладони. В отделе кадров он уже слышал, что в этот рейс на "Апшерон" направят сокращенный экипаж, что, в общем-то, разумно и логично, учитывая ожидаемое решение регистра относительно старичка-траулера. Слишком накладно устраивать воздушное путешествие из Новороссийска в Анголу для двух десятков лишних членов экипажа. Так что не напарник отказался от рейса, а отказали ему. И за звонком этим кроется не что иное, как стремление вытащить курьера Ковалева из дома. Ну что ж, в принципе-то Ковалев не против.

- А если его нет дома? - недовольно проворчал он в трубку. - У меня нет времени по городу раскатывать, мне еще вещи собрать нужно, упаковаться. Подругу навестить.

Все это понятно, но флотскую солидарность нельзя игнорировать, и Вадим через минуту с плохо скрываемым раздражением спросил:

- Где он живет?

Напарник жил на другом конце города.

- Ладно, еду.

Положив трубку, Ковалев заглянул на выходящий в тихий дворик балкон, на полу которого аккуратными кольцами была сложена толстая веревка с какими-то странными узлами через каждые тридцать-сорок сантиметров. На флоте такие веревки называются мусингами, и служат они для страховки находящихся в шлюпке людей при ее спуске на воду или при подъеме на борт судна. Ковалев зачем-то перекинул странную для городской квартиры веревку через балконное ограждение таким образом, чтобы ее конец оказался на уровне первого этажа и не доставал до земли примерно метра два.

Оставшись довольным проделанной процедурой, хозяин двадцать второй квартиры вернулся в комнату, оставив балконную дверь открытой, а через минуту уже был на лестничной площадке.

Через затемненные стекла джипа, ожидающего кого-то недалеко от Ковалевского дома, сидевший за рулем мужчина видел, как .рыбмастер вышел из подъезда и направился к темно-синему "уазику". Через минуту "козел", оказавшийся неожиданно резвым, уже выруливал на дорогу.

Мужчина в джипе проводил взглядом скрывшуюся за соседним домом машину и покосился на часы. Он выждал еще минут десять, наблюдая за подъездами и окнами дома с видом на море, отметил отсутствие прохожих, потом вылез из машины и уверенно направился к подъезду. В руке мужчина нес целлофановый пакет, в котором угадывалась какая-то коробка. На третьем этаже визитер так же уверенно направился к двери с номером двадцать два и длинно позвонил. Мелодичная трель, донесшаяся из-за двери, стала единственным ответным звуком. Ни шагов, ни настороженного "кто там?".

Визитер не мог в мыслях представить, что резвый "козел" хозяина двадцать второй квартиры дальше соседнего дома не уехал и что сам Ковалев в это время, пока гость топтался перед дверью и давил кнопку звонка, взбирался с помощью узловатой веревки на свой балкон. Мелодичная трель застала Ковалева на кухне, о чем визитер тоже не знал, иначе вернулся бы от греха подальше к своему сверкающему джипу и укатил бы восвояси от Ковалевского дома. Но мужчина никуда не думал уезжать, не выполнив задуманного. Он надел перчатки, поковырялся с полминуты в замке и еще через полминуты уже оглядывался в аккуратной ковалевской прихожей. Заглянул в туалет, сунулся в ванную. Следующим помещением для осмотра была выбрана кухня, дверь в которую, судя по наличию экзотической занавеси, никогда не закрывалась. Посетитель рукой в тонкой перчатке тронул занавесь, неожиданно отозвавшуюся легким перезвоном, и сунулся на кухню.

Через мгновение визитеру показалось, что безобидные висюльки занавеси были сообщены с каким-то многотонным адским молотом, сорвавшимся вниз с космической скоростью от его неосторожного движения и угодившим прямо в любопытный подбородок.

"Не оторвалась ли она от туловища..." - это была последняя мысль, чудом оставшаяся в мгновенно заполнившейся свинцовой тяжестью голове незадачливого визитера.

Очнулся визитер связанным. И удивился. Пожалуй, занемогшие от неудобной позы крепко спеленатые за спиной руки представляли единственное неудобство, головная боль куда только и подевалась. Он осторожно поводил головой из стороны в сторону, словно не веря в полное воскрешение от пережитого конца света, и увидел развалившегося в кресле незнакомого бородатого мужика лет сорока пяти. И испугался. Бородач смотрел на своего пленника бесцветными, прямо прозрачными какими-то глазами, настолько безучастно и равнодушно, что не испугаться .было невозможно. По-рыбьи холодные глаза были достаточно выразительны, и пленник понял, что ничего хорошего ему не светит.

- Очнулся?

И голос такой же равнодушный и холодный. Хотя, если разобраться, шансы для выживания все-таки есть, если до сих пор не убили. Он явно нужен. От такой мысли пленник повеселел.

- Чем ты меня грохнул?

Вопрос прозвучал на удивление буднично и уважительно, хотя разговаривать и двигать челюстью было больно.

Бородач смолчал. Потом так же молча наклонился к журнальному столику, и визитер увидел у него в руках собственное водительское удостоверение.

- Одинцов Тимофей Степанович, - монотонно читал тот, сверив фото с оригиналом, - водительские права выданы Ленинским МРЭО города Якутска в 1988 году. Верно?

Одинцов облизнул губы:

- Верно.

Дурак, не догадался оставить документы в машине. Самоуверенный дурак и идиот. Что будет, если костолом каким-то образом выйдет на Слепухина или Жукова? Это приговор, это считанные дни, если не часы, до ухода в небытие. И вряд ли эти дни покажутся радостными. Кто этот мужлан? Из какой группировки? Что ему известно? Цепляйся, Тимоха, цепляйся! Не лежи бревном на толстом ворсистом ковре.

- Моряк-то где?

Неудачный вопрос, может, но о чем-то спрашивать нужно.

Костолом лениво бросил:

- В ванной пузыри пускает, - наклонился к Одинцову, засунул ему в боковой карман удостоверение, прислушался, - а может, уже и не пускает. Это ты ему недавно звонил?

Отпираться было бессмысленно:

- Я...

В стеклянных глазах промелькнуло что-то, отдаленно напоминавшее сочувствие.

- Не завидую я тебе, Одинцов. - Одинцову показалось, что костолом даже вздохнул. - Сам понимаешь, нет у меня выбора... Хотя и не хочется брать лишний грех на душу.

Голова все-таки побаливала. И во всем теле сохранялась тяжесть и слабость.

- Я скоро уйду, - бородач делился по-дружески, как всякий воспитанный человек, - заберу коробочку и уйду. Не эту, которую ты принес, а другую. А вы с хозяином останетесь. Он в ванной, а ты... Как считаешь, где тебе лучше лежать? В прихожей, на кухне или тоже в ванной? Чтоб картина поправдивей выглядела.

На этот счет ничего умного в распухающей от боли голове Одинцова не вырисовывалось.

- А впрочем, это и неважно.

Такой вывод, как оказалось, вытекал из обладания содержимым той посылки. С такими деньгами, действительно, сейчас можно кое-какими мелочами пренебречь, с такими деньгами появившиеся позже уличающие детали можно будет подретушировать.

Но откуда он все-таки узнал про алмазы? Кто он? Мент? Вряд ли. Их повязали бы еще утром в "Океане" при передаче моряку коробки, если ментовке что-то было известно. В больной голове роем путались мысли, и все бессвязные и сумасбродные. Разве лишь неуемное стремление определиться с появлением бородача заслуживало внимания и выглядело единственно умным.

И Одинцов решился.

- Слушай, приятель, - начал он, поразившись внезапной охриплости в своем голосе, - эта коробка сущая безделица по сравнению с тем, что имею я.

Лицо бородача оставалось невозмутимым.

- Мне хватит и этого.

И было видно, что невозмутимость эта наигранная.

- В той упаковке камешков на миллионы баксов! - выкладывал решающие козыри Одинцов, - вот их-то действительно обоим хватит за глаза.

Должен заинтересоваться. Не может не тронуть сказочная сумма, целое состояние, для обладания которым требуется не очень и много - отпустить подобру-поздорову Одинцова. Только и всего. Сущий пустяк. Раскидают на двоих камешки и разбегутся.

- Меченые, небось?

- Чистые! Зуб даю.

- Лапшу-то на уши не вешай, - беззлобно и по-прежнему с пугающим равнодушием заметил бородач, - твои камешки ищут небось, как голодный ищет хлеба. Вместе с тобой.

- Никто не ищет!

Одинцов не обращал внимания на хриплость голоса, на нервный срыв, на жалкий свой вид. В подобной ситуации, когда решается вопрос жизни, не до этого. Главное - убедить и сторговаться.

- Чем докажешь? - И неожиданно развязал руки.

Кажется, тронуло.

- Эти камешки давно списаны и забыты, - Тимофей разминал затекшие конечности, радуясь заблиставшей надежде, - а виновные понесли суровое, но заслуженное наказание.

Он позволил себе даже усмехнуться.

- Словесный понос, - бородач смотрел на Одинцова тоскливо, - совсем не убедительно. Время решил потянуть? Подышать немного?

- Клянусь! Мамой клянусь!

- До задницы твои клятвы, мне факты нужны, понял? Чтобы поверить в безопасное обладание этим твоим кладом.

Одинцов взмолился:

- Что рассказать, чтобы ты поверил?

- Все. И начни с себя, что ты за винтик в этой конторе.

- Винтик? Это я-то винтик? Да я, если хочешь знать, все это и организовал! Это мои якутские связи работают, а не Слепухина. Да если б у меня в тот момент был хоть какой-то капитал, купоны сейчас стриг бы я, а не этот самодовольный тупица.

- Не скажи, - не согласился бородач насчет слепухинской тупости, - наладить такой канал не каждому по силам, это с виду, а если вникнуть, то за простотой скрыта гениальность. Все гениальное как раз и просто. И служба безопасности налажена дай боже, столько "мокрухи" вокруг этого канала и никакого шума, все чин-чинарем.

- Это да, - поддакнул Одинцов, - в этом он спец, все у него схвачено. Везде свои люди. На это он денег не жалеет.

- А каким образом карались неугодные моряки непосредственно в рейсе? У вас что, на каждом судне по "чистильщику"?

- Зачем на каждом? Исполнители посылались в конкретные рейсы.

- Но это же трудоустройство в "Арктике", куча документов. Виза, наконец.

- Я ж говорю, что все схвачено, и в "Арктике" тоже. Там у него какая-то баба заправляет. На самом верху.

Одинцов выдавал известную ему информацию без особых раздумий насчет ее ценности, он даже допускал мысль о принадлежности бородача к ментовке, судя по его вопросам, пусть даже так, для Одинцова самым главным сейчас было именно стремление потянуть время. Рассказывать можно все, главное, не молчать, главное, завлечь поездкой к тайнику. Одинцов, зардевшийся от напряжения и волнения, с каждой лишней минутой чувствовал возвращающуюся силу и мысленно уже прикидывал каждое движение после того, как он усядется с этим бородатым быдлом в свою машину, как от души брызнет в эту заросшую морду газом. Весь баллончик, до последней капли. А за городом обольет бензином и сделает хороший факел.

- Ближе к делу, приятель, - поторопил бородатый, - о пакете давай. Кто еще знает о нем?

- Считай, никто. Таможенник один знал, да преставился он безо времени, царствие ему небесное. Любил быструю езду, горемычный. Курьер еще узнал про подмену, вернее, в рейсе узнал. И тоже не повезло парню, пропал куда-то. И никто его не ищет, что возмутительно.

Одинцов позволил себе даже пошутить.

- А где гарантия, что твой таможенник унес тайну с собой?

- Он же был повязан по самые уши, - усмехнулся Одинцов, - думаешь, он за спасибо согласился мне помочь? Как бы не так.

- И как он помог?

- Отвлекающим маневром. Я изъял содержимое пакета, а он эту контрабанду потом "обнаружил" и обеспечил нужный фон. После этого ищи-свищи крайнего. То ли ментура резину тянет, широкомасштабное что-то продумывает, то ли таможня темнит, то ли курьер свою руку приложил. Трудный вопрос, верно? Но Сергей Михайлович вышел из него с честью - приказал убрать и нечистоплотного рыбмастера, и ретивого таможенника.

Одинцов перевел дух. Кажется, больше козырей не было.

- Не боишься на шефа-то капать? В бетон ведь закатает, если узнает. А?

- Не узнает, - слишком самоуверенно опроверг Одинцов, опомнился и загорщиц-ки подмигнул: - Мы ведь не лохи, не проболтаемся.

Тоже верно. Воспрянувший Одинцов припомнил еще один козырь, не выложить который оснований не было.

Глаза его потемнели от ненависти.

- Слепухин меня за идиота держит, а мы ведь тоже не лыком шиты, тоже в завтрашний день вглядываемся, о собственной шкуре печемся. Пусть только рыпнется в мою сторону, враз рога пообламываю. Очень много интересного и любопытного наговорил он в своем кабинете за последние месяцы, очень много, на одной кассете даже не уместилось. А ты боишься.

- К пакету причастны и другие люди, - бородач по-прежнему проявлял неуверенность и колебался, - а от них даже в Африке не спрятаться. Вон где морячков находили, на краю земли.

- Это Жуков организовывал, - Одинцов назвал фамилию с трепетным уважением, - он большой спец по части ликвидации. Мозговой центр, словом. Страшный человек. Страшный, а стелет мягко.

- Не так страшен черт, как его малюют, - куда-то в сторону заметил бородач и пристально, тяжело глянул на собеседника, - считай, что убедил. Поехали!

И ни слова, ни полслова предупреждения в адрес прятавшего загоревшиеся глаза Одинцова. И такая самоуверенность вызвала у Тимофея, окончательно очухавшегося, нехорошую усмешку, которой развесивший уши бородач не заметил.

Припозднившийся посетитель, заглянувший в "Океан" далеко за полночь, привлек внимание одного из наружных охранников своей чрезмерной сутулостью. Скучающий охранник внимательно глянул в его сторону.

- Знаешь, - обратился он к напарнику, - почему такая сутулость у мужиков появляется?

Про это недавно дембельнувшийся десантник ничего не знал, но на всякий случай, больше для поддержания разговора, предположил:

- От рождения, наверное.

- От постоянного сексуального неудовлетворения, - со знанием дела заметил "старшой", - это когда возбуждение запредельное, а с оргазмом проблемы. Такие мужики часами могут бабу пилить, если она выдержит, конечно.

Бывший десантник тоже задержался взглядом на объекте обсуждения и усмехнулся:

- С ним не каждая баба ляжет. Вишь, скрюченный весь, лысый, на урода похож. С ним, мне кажется, не каждую резиновую бабу положить можно.

Посмеялись.

- А может, он миллионер какой? И баб этих отшатал видимо-невидимо?

Это было уже не смешно. Миллионеры не пешком приходят, а подкатывают на сияющих иномарках длиной в полквартала, да с телками в сказочных шубах. Именно в расчете на таких вот упакованных посетителей работают круглосуточно супермаркет и бар. И хотя глубокой ночью иномарки подкатывают редко, зато владельцы их отовариваются от души, оставляя деньги, которые такие вот сутулые за целый год не принесут.

Предположения наружных охранников насчет кредитоспособности невзрачного посетителя, что-то выяснявшего в этот момент у их коллеги внутри зала, перед коридором, оказались неверными. Деньги у сутулого были, из-за них он, собственно, и пришел, о чем как раз и говорил сейчас охраннику в зале.

- Вам что, дня мало было? - недоумевал тот. - Вы хоть представляете, сколько сейчас времени?

На тяжелом лице посетителя, добрую половину которого занимал высокий морщинистый лоб, появилось подобие улыбки. По крайней мере, тонкие губы едва заметно дрогнули.

- Без пяти два, - наивно ответил сутулый, - в моем распоряжении еще целый час.

- Почему час?

Еще не хватало, чтоб горбун торчал тут целый час.

- Жук пригрозил счетчик включить в три часа, - пояснил должник, - иначе я разве посмел бы людей среди ночи тревожить?

О жуковских делах охраннику знать не полагалось, о них лучше не догадываться и вообще не думать. Охраннику полагалось справно блюсти службу да сопеть себе потихоньку в две дырочки.

- Покажите бабки.

Сутулый запустил руку за пазуху, повозился там, пошелестел "молнией" и представил на обзор внушительный жгут стодолларовых купюр. В руках неприметного посетителя находилась явно не одна тысяча "зеленых". Сумма, собственно, не интересовала охранника. Главное, ночной визитер не обманывал. Охранник сноровисто обшарил посетителя металлоискателем, похожим на телефонную трубку, которая тут же качнулась в сторону коридора.

- Четвертая дверь направо.

Первой мыслью Жукова, когда он увидел входившего в его кабинет какого-то горбуна, была мысль об этих дармоедах-охранниках. Пропускают к нему среди ночи всякий сброд и не считают нужным предварительно проинформировать. Затемпературили, что ли? Вот идиоты узколобые, от старушек и то проку больше в охране будет.

Жуков негодующе повел взглядом на разомлевшего от недавней сытой еды Рифмача, словно собираясь высказать ему свое возмущение. Однако негодование с лица Жукова тут же исчезло, уступив место недоумению. Жуков непонимающе и завороженно проследил, как ночной пришелец запер на задвижку дверь, дверь его, Николая Жукова, кабинета, и только после этого обеспокоенно-возмущенно выдохнул:

- Рифмач!..

Рифмач голос шефа воспринял как "фас", и эта команда пружиной выбросила его из кресла навстречу придурку посетителю. На какое-то мгновение его стокилограммовая туша закрыла тщедушного по сравнению с ним визитера от глаз Жукова, он видел только, как замелькали многопудовые яростные руки-ноги Рифмача, могущие смести пришельца вместе с металлической дверью. У хозяина кабинета появилась даже мысль попридержать безжалостного помощника, полегче чтоб, поаккуратней. Но не успел. Через мгновение Жуков ошеломленно увидел, как Рифмача отбросило назад, он не то вскрикнул, не то всхлипнул, будто его ударили в грудь ломом. Еще через мгновение взору Жукова полностью открылся посетитель с его холодно-ненавидящими глазами. Стокилограммовая тренированная туша Рифмача неподвижной грудой растянулась на полу и больше пришельца от хозяина кабинета не закрывала. Между ними сейчас был только массивный стол, в одном из ящиков которого лежал пистолет. Кажется, в верхнем.

Жуков торопливо рванул ручку ящика, дернулся рукой к спасительному оружию, не выпуская из поля зрения страшного гостя. Помощнику Слепухина по АХЧ удалось даже ощутить прохладную рукоять "ТТ", но не больше. Пришелец едва заметно коснулся рукой стола, и этого едва заметного усилия ему оказалось вполне достаточно, чтобы взмыть над столом всем телом.

Большего Жукову увидеть не довелось, дальнейшее он только чувствовал. Вначале сокрушительный удар точно в подбородок, и тут же, почти одновременно, смертельный удар в грудь, в область сердца. Нестерпимая боль в груди не давала ни дохнуть, ни пошевелиться. Жукову хотелось рукой ощупать и определить, целы ли ребра, часть которых будто сместилась вовнутрь и многотонным гнетом давила на сердце. А скоро расхотелось и это, в затуманенной голове слабо шевелилась одна-единственная мысль - о том спокойном времени, когда жуткая боль наконец-то отступит. И она, кажется, потихоньку уходила.

Жуков не сразу понял, что хочет от него склонившийся над ним мужик, принесший столько боли. Мужику пришлось повторить свой вопрос:

- Кто убил Скрябина? Кто убил Сычева?

Вот оно в чем дело. Ну, это не проблема, главное, чтобы боль не возвратилась. А фамилию назвать можно.

- Кто?!

Странный гость то ли не расслышал, то ли не поверил, и Жуков из последних сил, больше по инерции, назвал фамилию еще раз. Или просто пошевелил губами.

Больше он ничего уже не чувствовал.

Сутулый посетитель после короткого замешательства от услышанного, коснулся пальцем сонной артерии завхоза, потом склонился над Рифмачом и проделал ту же процедуру. На мертвом лице Рифмача он задержался взглядом и прошептал:

- А ты говорил, Рифмач, что моряки бесхребетные слизняки...

Потом положил в ящик стола, рядом с пистолетом, тугую долларовую скрутку и вышел.

Из дома Ковалев вышел около шести утра.

Город только-только начинал просыпаться. По соседней улице протарахтел грузовик, вторя ему, нарушил раннюю тишину троллейбус. Один из самых первых в зарождающемся новом дне, он, похоже, выехал на маршрут в такую рань больше из желания подобрать оставшихся с прошлого вечера гуляк, нежели в расчете на утренних пассажиров. Все-таки час еще ранний, о чем свидетельствует и темнота большинства окон.

Вадим шел в направлении именно соседней улицы, одной из самых оживленных в городе, где даже в столь раннее время была надежда найти такси. До объявленного сбора оставался целый час с минутами, езды до аэропорта - полчаса, так что еще полчаса у рыбмастера оставалось в запасе. На всякий непредвиденный случай.

Приближающуюся сзади машину Ковалев определил на слух и обернулся, намереваясь "проголосовать". Вдруг повезет и родственный его душе "уазик" подкинет до аэропорта. Надежда на это отпала сразу, хотя "уазик" услужливо притормаживал рядом с Ковалевым, но на дверце красовалась выразительная надпись "милиция".

- Одну минутку!

Требовательный голос адресовался Ковалеву, других прохожих просто не было. Вот на такие примерно неожиданные моменты и отводил рыбмастер лишние полчаса в своем коротеньком графике на пути от дома до аэропорта.

А из "уазика" уже вылезли и приближались два омоновца, каждый из которых минимум на полголовы выше рыбмастера. Оба были в бронежилетах и при оружии, причем приотставший на шаг от старлея сержант грозил подозрительному прохожему самым настоящим автоматом, и ствол грозного "АК" направлялся в аккурат в Ковалевскую грудь.

- Старший лейтенант Гущин! Он же старший спецгруппы милиции по поддержанию общественного порядка. Ваши документы, пожалуйста.

Ковалев поставил сумку на землю, извлек из кармана бумажник и протянул офицеру паспорт моряка. И вспомнилось отчего-то стихотворение Маяковского про краснокожую паспортину. Читайте, завидуйте... Предположение насчет зависти к его документу было далеко не бесспорным, хотя ствол автомата в руках сержанта смотрел теперь не на Ковалева, а в сторону. Дожили, называется. Милиция в бронежилеты упаковалась, автоматами вооружилась, простым смертным вечером из дома лучше не высовываться. Божьи создания стреляют друг друга, как зайцев.

- Куда путь держим с утра пораньше?

Старлей внимательно просмотрел паспорт, однако возвращать документ не спешил. Может, изъявит желание просмотреть содержимое сумки? Не дай бог.

- В аэропорт путь держим, товарищ старший лейтенант. В семь часов нужно там быть.

- Куда летим?

- В Луанду.

Про такой город старлей Гущин не знал и не постеснялся в этом признаться:

- А где это?

- В Африке. В Анголе.

- Ясненько.

Он вернул моряку паспорт и неожиданно распорядился:

- Берите сумку и в машину.

У рыбмастера радостно вздернулись брови:

- Вы едете в аэропорт?

- Не совсем туда, но подбросим, - а уже в машине уточнил: - Подбросим, если этот вот матюгальник не помешает.

Матюгальником была рация, из которой доносились обрывки милицейских переговоров.

- Не дай бог, - качнул лобастой головой водитель, - с нас хватит и вчерашних жмуриков.

- Да, жизнь становится все веселей, - хмыкнул старлей и обернулся к сидевшему сзади рыбмастеру, - не нравятся небось такие вот проверки?

- Радости, конечно, мало, - согласился Ковалев, - но и страшного тоже ничего нет. Привыкаем потихоньку.

- Человек ко всему привыкает, и к хорошему, и к плохому. Я вот несколько лет назад каждую смерть воспринимал с болью, с жалостью, а сейчас хоть бы хны. То ли привык, то ли ожесточился... Сам себе удивляюсь.

- А что их жалеть, товарищ старший лейтенант? - В зеркало заднего вида Ковалев читал искреннее недоумение на лице водителя. - Хороших людей жалко, а этих мафиозников что жалеть? Рассовали всю страну по карманам, а теперь друг друга грабят, разборки устраивают. К кормушке норовят поближе пробиться, вот и мочат друг друга почем зря. И пусть мочат, товарищ старший лейтенант, и чем больше, тем лучше. Воздух чище станет, и нормальным людям спокойней.

- М-да, - задумчиво изрек старлей, - кто мог подумать, что в нашей матушке-России всплывет столько дерьма...

- Волю им дали, вот они и повылазили, как тараканы, изо всех щелей, - продолжал водитель, - ни в жисть не поверю, что из вчерашней троицы выявится хоть один хороший человек. Все они преступным миром мазаны. А если так, то что их жалеть?

Старлей скосился взглядом на пассажира, будто предостерегая водителя от излишней откровенности в присутствии постороннего, но водитель не заметил этого и продолжал выкладывать свои соображения насчет какого-то события минувшего дня:

- Тот джип, в котором первого жмурика обнаружили, тянет на трехкомнатную квартиру, а то и поболе. Я лично не представляю, чтобы такие игрушки приобретались на честные деньги. Такой суммы ни в одной структуре не заработать, такую сумму можно только наворовать. С того же шестка, и те двое, которых в супермаркете грохнули. Одна шайка-лейка, помяните мое слово.

Водитель в своей откровенности при незнакомом парне уповал, наверное, на нынешнюю всеобщую информированность населения в криминальных делах. Некоторые газеты с удовольствием отводят подобным новостям первые страницы, смакуя подробности и радуясь возможности первыми сообщить читателям трагическую хронику. Прямо не газеты, а боевые листки.

Правда, для улетающих в далекую Анголу апшеронцев хроника минувшего дня может остаться неизвестной, в лучшем случае дойти до них с большим опозданием. Поэтому рыбмастеру было вполне позволительным поинтересоваться таинственной троицей:

- Опять кого-то грохнули?

Свое любопытство он в большей степени адресовал водителю.

- Я ж говорю, троих, - с готовностью откликнулся тот, - одного в джипе на окраине, а еще двоих в "Океане", в супермаркете.

Ковалев вздохнул:

- На отстрел кабанов и то лицензия нужна, а людей, оказывается, можно как куропаток стрелять...

Словоохотливый водитель на этот раз с ответом задержался, повернулся вопросительно к командиру. Старлей оставался безучастным, его коротко стриженная голова время от времени крутилась влево-вправо, не забывая о службе и придирчиво оглядывая улицы. Судя по равнодушию в оценке нескольких попавших в поле зрения омоновцев прохожих, группа наверняка высматривала кого-то целенаправленно, имея, скорее, всего приметы разыскиваемого.

Молчание командира водитель расценил как разрешение на некоторую дополнительную откровенность и поспешил этим воспользоваться.

- На этих троих даже патроны пожалели, - недобро усмехнулся он и непонятно было, кому адресовалась усмешка - убийцам или жертвам.

- Да, поработали над ними от души, - согласился старлей, - не позавидуешь. Прямо как кувалдой били, ребра, как спички, сломаны.

- А может, ниндзя какой орудовал, товарищ старший лейтенант? - предположил молчавший всю дорогу сержант с автоматом. - Я в кино видел, как эти самые ниндзя голыми кулаками стены кирпичные пробивают, а грудная клетка для них пара пустяков.

- Эксперты определят, что это было, - старлей повернулся к рыбмастеру, - не появляется мыслишка за границей остаться? От всего этого бардака, а?

Такой мысли у Ковалева не было. Что он там забыл?

- Для такой мысли нужен чемодан денег, - улыбнулся Ковалев, - без них кому мы там нужны?

- Тоже правильно, - одобрил старлей, но слишком уж как-то равнодушно, без воодушевления, - жить нужно там, где родился. Родину не выбирают.

И сам, наверное, не поверил сказанному. В последнее время достаточное число людей только этим и занимаются - выбором новой родины и обустройством там. У Ковалева на мгновение даже зародилась мысль обратиться к старлею со своей просьбой, от которой он, впрочем, тут же отмахнулся. Хорошо, что вовремя спохватился и отказался от столь дерзкой и авантюрной затеи. Вдобавок ко всему и опасной, запросто вместо самолета в Анголу можно оказаться в милицейском отделении. Нет, отправитель пакета должен остаться неизвестным.

В аэропорт рыбмастер, как оказалось, приехал далеко не самым первым из экипажа "Апшерона". В одном из укромных углов, который стал традиционным местом сбора убывающих в дальние края моряков "Арктики", уже громоздилось несколько сумок. Присматривал за ними молодой парень, матрос, скорее всего, а все остальные хозяева багажа наверняка обретались сейчас в местном баре. Одни, наверное, "лечились" после вчерашних проводов, другие стремились проспиртоваться живительным напитком если не на весь рейс, то хотя бы на перелет до жаркой Анголы. Из таких вот "запасливых" образовалась однажды штормовая группа, недовольная слишком уж спокойным перелетом и возжелавшая устроить самолету небольшую качку. Группа набралась приличная, человек десять, живой вес которой немного не дотягивал до тонны. Если бы среди пассажиров, кроме моряков, находились "гражданские" люди, они наверняка заполучили бы инфаркты при виде этой пьяной оравы здоровенных мужиков, дружно начавшей метаться от одного борта самолета к другому. Почти тонна веса. Ковалев в том самолете не был, слышал только. И про командира самолета, грозившего перестрелять бунтующую десятку, и про вышедший затем приказ министра рыбного хозяйства страны о запрете морякам брать с собой в самолет горячительные напитки. Всем можно, а морякам - ни грамма. За исполнением этого приказа следила таможня, для которой обнаруженная у моряка бутылка-другая водки вызывала, наверное, не меньшее удовлетворение, чем изъятый килограмм наркотиков.

Ковалеву надо было отлучиться на пару минут, хотя и боязно было оставлять сумку. И с ней таскаться по аэропорту тоже не годилось.

- Если хочешь в бар, то иди, - обратился он к "сторожу", - я покараулю.

Через секунду Ковалев остался у багажа один. И сразу же достал из сумки целлофановый пакет, в котором находились три кассеты и написанная левой рукой записка. Перед этим Ковалев обратил внимание на молоденького милиционера, прогуливающегося по залу с суперважным видом и осматривающего всех находившихся в здании взглядом Шерлока Холмса. И не беда, что погоны не имели даже ефрейторской лычки, это дело наживное.

Ковалев небрежно скомкал пакет, завернул его в газету и так же небрежно двинулся в сторону туалета. Пакет в одну из мусорных урн Ковалев бросил так же небрежно, на ходу, потому и промахнулся, однако не обратил на это никакого внимания и быстренько вернулся на "пост". Милиционер через несколько шагов начнет движение в обратном направлении. Заметит или не заметит?

Милиционеру понадобилось для движения до туалета около минуты, там он развернулся и двинулся по новому витку. Не заметил... А нужно, чтобы обязательно заметил.

Вадим оценивающе пробежался взглядом по пассажирам, остановился на пожилой женщине и без раздумий направился к ней. Милиционер в это время неспешно приближался к противоположному от туалета углу.

- Ходит, ходит, - недовольно пробурчал Ковалев, оказавшись рядом с женщиной, - а толку-то? Вон пакет какой-то возле урны лежит, а ему и дела нет. А если там взрывчатка?

Женщина обеспокоенно прищурилась в направлении урны, потом в сторону милиционера и промолчала. Ей просто некому было высказать свое возмущенное мнение, потому что рядом никого не было, а поделившийся своим наблюдением парень удалялся неспешно к груде сумок. Через полминуты милиционер поравнялся с женщиной, и тут до слуха Ковалева, внимательно просматривающего газету, донесся ее голос:

- Милок. А милок!

Ласковое "милок" адресовалось милиционеру. Из-за газеты Ковалев видел, как женщина указывала ему пальцев в сторону урны и что-то выговаривала. Милиционер приблизился к пакету, внимательно оглядел его со всех сторон, чуть ли не обнюхал, осторожно взял в руки и так же осторожно развернул. Белый листок в его руках так же хорошо был виден, рыбмастеру казалось, что ему видится даже охватившее молодого милиционера волнение. Еще бы. Чуть ли не первое дежурство, и такое... "Вручить начальнику УВД! Лично и срочно! Копии кассет отправлены в Министерство внутренних дел в Москву".

Есть отчего прийти в смятение.

Милиционер растерянно-важно окинул взглядом пассажиров, будто в надежде обнаружить отправителя, потом глянул на часы и засунул пакет в боковой карман.

Ковалев вздохнул с облегчением. Дождется новичок конца смены и рванет в УВД, похоже на это. Через несколько минут успокоившийся Ковалев, сдав дежурство возле сумок, направился к телефону-автомату. Особой надобности в этом звонке, наверное, не было, но лучше все-таки подстраховаться. Береженого бог бережет, а небереженого охрана стережет. Так, кажется, звучит народная поговорка.

Инна узнала его сразу.

- Что-нибудь случилось, Вадим? - сонно поинтересовалась она. - Или нашел мне обещанного мужичка?

- А я не подойду? - пошутил Вадим.

- Ты вне конкуренции, - показалось, что телефонная трубка донесла до него легкий вздох, - если б не Ольга... Так что случилось? Ты откуда звонишь?

- Из аэропорта. У нас через час самолет в Анголу.

- Что ж молчал? Мне надо приехать? Надо что-то привезти?

- Ничего не надо. Вернее, ехать сюда не надо. А если еще вернее, то ехать надо, но не сюда.

- Ничего не пойму... Объясни еще раз, я еще не проснулась.

Ковалев тоже, наверное, не совсем еще отошел от насыщенной событиями прошлой ночи, а они продолжали о себе напоминать.

- Инна, ты сможешь меня выручить?

- Конечно, - подумала немного и добавила: - Если это не связано с тем, чтобы вместо тебя пойти в рейс.

Она, кажется, проснулась.

- У тебя никого не было этой ночью?

- Это уже не то что бестактно, а оскорбительно. Да, я была одна. И что?

- Ты ошибаешься. Этой ночью ты была не одна, а была со мной. Запоминаешь? В моей квартире, я заехал за тобой после звонка около восьми вечера на темно-синем "уазике", который оставил возле детского сада, недалеко от твоего дома. Запомни маршрут, которым мы ехали ко мне.

- А зачем мы ехали к тебе?

- Чтобы провести вместе ночь перед моим долгим рейсом. Разве не понятно?

- А Оля?

- Мы с ней рассорились. И потом, она для этой цели не подходит. Слушай дальше. Тебе надо поехать ко мне, запасные мои ключи у соседки внизу, в девятнадцатой квартире. Скажешь, что вышла на минутку, а дверь захлопнулась, а там у тебя сумочка осталась. И постарайся, чтоб тебя никто не видел из твоих соседей, а моим, наоборот, покажись.

- Они меня все увидят и запомнят. Что потом?

- Ничего. Это ведь на всякий случай, вдруг кто-то спросит. И никому ни слова, особенно Ольге. Хорошо? Запомнила?

- Запомнила. Это все?

- Все. Не напутай только. Да, из дома я ушел в шесть утра, с сумкой. Спасибо тебе, Инна.

- Счастливо, Ковалев, - слишком буднично пожелала девушка и добавила: - Ты тоже на всякий случай запомни одну вещь.

- Обязательно запомню. Что за вещь?

- Мы с тобой теоретически провели совместную ночь как раз в один из моих критических дней.

И бросила трубку. Что хочешь, то и думай.

Таможенник и Жуков не обманули: прилетевшие вместе с экипажем члены регистра после двухдневного обследования старичка "Апшерона" вынесли ему строгий приговор - регистр продлен быть не может, судну надлежит немедленно взять курс домой. В другое время подобные накладки управленцев, отправивших полсотни моряков на тонущий траулер, стали бы предметом обсуждения не на один месяц, но в этот раз в экипаже обсуждались более громкие новости, долетевшие до апшеронцев. Во-первых, арестована Головнева, заместитель директора "Арктики" по кадрам, во-вторых, в собственном кабинете при аресте застрелился Слепухин, директор крупнейшего в городе супермаркета, в-третьих, на даче одного из мафиози обнаружена крупная партия алмазов, и в-четвертых, перед самым вылетом апшеронцев жестоко убиты трое крутых. Своими же, похоже. Еще арестован зав. хирургическим отделением городской больницы Носов. Весь город, словом, взбудоражен, как сообщали в радиопереговорах родственники апшеронцев.

Не обманули Ковалева и насчет захода в Лас-Пальмас, через две недели с небольшим "Апшерон" швартовался к одному из причалов города-порта. На кратковременный заход отведено было два дня, не столько, собственно, для отдыха, сколько для получения необходимых продуктов и дозаправки топливом.

Как водится, через несколько минут после спуска трапа на судне оставались лишь вахтенные, все остальные моряки сыпанули в город. В том числе и рыбмастер Ковалев со своей сумкой, содержимого которой никто не знал, но многие наверняка догадывались о назначении этого содержимого и, что также было наверняка, относились к этому одобрительно.

Как бы там ни было, а через полчаса рыбмастер сидел за столиком в пивбаре "Вольдемар". Сомневаться не приходилось, его тут ждали. Угадывалось это не потому даже, что через полминуты к посетителю подкатил услужливый официант, а по тому, как сразу после появления Ковалева бармен ринулся в хозяйский кабинет. И вскоре синьор Ляшкин нарисовался за стойкой собственной персоной.

- Добрый день, - воронежский испанец источал саму любезность, присаживаясь рядом с рыбмастером, - мне сказали, что в бар заглянул русский, и я, уж не обессудьте за сентиментальность, не сдержался от соблазна пообщаться с соотечественником. Приятно, знаете ли, побеседовать с человеком твоей Родины.

- Не знаю, - улыбнулся Ковалев, - мне трудно поставить себя в ваше положение.

Понятно было, что бывший российский старпом лицемерит насчет душещипательной беседы с соотечественником. Ляшкину нужен именно Ковалев, вернее, содержимое его сумки. Никаких сомнений не было в ток, что через пару часов после получения рыбмастером полусотни кругляшек в слепухинском супермаркете его фотография и все необходимые данные были незамедлительно отправлены по факсу сюда, Ляшкину.

Что ж, синьор, побеседовать можно, отчего ж не побеседовать.

- Мне сказали, - без обиняков начал рыбмастер, - что вам можно выгодно сдать икру. Вдвое выгодней, чем другим.

- Совершенно верно, - чуть нетерпеливо подтвердил Ляшкин, - у вас сколько?

- Полсотни.

- Кто сказал вам о двойной выгоде?

- Какая разница?

Ковалеву не следовало, наверное, грубить, ибо тут же за соседний столик уселись отделившиеся от стойки двое мордоворотов.

- Где икра?

Рыбмастер извлек из сумки жуковскую упаковку и, прежде чем отдать ее Ляшкину, напомнил:

- Это стоит штуки баксов.

- Посмотрим.

Ляшкин едва не вырвал упаковку из рук рыбмастера и сразу же удалился с ней к себе в кабинет.

Что ж, пусть смотрит, пусть успокоится. Интересно, а что произошло бы, замени тогда Ковалев баночки с алмазами простой икрой? Вряд ли ему дали бы уйти сейчас. Мордовороты не проблема, их не хватит и на полминуты, а вот как попасть потом на судно? Ляшкин ведь наверняка оперативно уведомит охрану порта о взбесившемся русском, изувечившем двоих служащих бара и вдобавок ко всему укравшим энную сумму денег из кассы. И уведомит об этом, пожалуй, всю полицейскую службу острова.

Нет, в случае подмены сюда нечего было бы и соваться. Впрочем, Ляшкин мог бы позволить ему спокойно удалиться, на тихих и благополучных Канарах лишний шум ни к чему. Тут к подобным разборкам не привыкли, не то что в России, скорее всего, дали бы добраться до родных берегов. На худой конец, до родного судна, также являющегося частью российской территории и потому принимающего на себя всю ответственность за происходящее на этой территории. Как в случае со Скрябиным, например.

Мысли о Скрябине подспудно извлекли из памяти еще одну фамилию. Собственно, "детектив" ее ни на минуту не забывал. Хотя бы потому, что названный Жуковым киллер был вместе с Ковалевым на одном судне, на "Апшероне". Они встречались несколько раз в день, разговаривали, общались. А решающая и последняя их встреча раньше сегодняшнего дня, до передачи пакета, была маловероятна, и покойный Гальчук был, возможно, прав и киллер своего подшефного пока не знал. И, что также возможно, никогда не узнает, если Ляшкин избавится от соблазна в очередной раз скрысятничать и списать на курьера несколько баночек с алмазами. На это надеяться не приходится, учитывая гибель поставщиков. Не всех, правда, ведь оставалась еще лихая троица, наверняка причастная к контрабанде. Но случай тем не менее очень благоприятный для Ляшкина, чтобы сорвать на халяву хороший куш.

Появившийся Ляшкин улыбался и светился радостью. Сопровождающий его бармен нес на подносе напитки и закуску, а в руке самого хозяина веером развевались долларовые бумажки.

- Ваша тысяча.

Он не бросил деньги на стол, что, впрочем, запросто мог бы себе позволить, а протянул их Ковалеву. Потом налил по стопочке коньяка, молча поднял рюмку и выпил.

"Наверное, за помин своих поставщиков", - решил Ковалев и пить коньяк не стал, а налил себе полный бокал холодного пива.

Ляшкин это оставил без внимания, только хитро прищурился и поинтересовался:

- А ведь могли бы и прикарманить посылку-то, а? Жукова нет, никто не узнал бы. А?

Ковалев сделал добрый глоток холодного пива и усмехнулся:

- Зачем мне столько икры? Я ее за полгода не съем. Друзьям скормить? Перебьются.

Бывший соотечественник хлопнул рыбмастера по плечу:

- Шучу я. Ясное дело, не каждый желудок сможет переварить пищу на тысячу долларов. Верно?

- И я о том же, - поддакнул Ковалев, а поскольку между соотечественниками установилось доброе согласие, счел уместным попросить еще об одном одолжении: - У меня есть пара икон старых на "ченч", не подскажете, кто этим интересуется?

- Покажи.

Тоже запросто, по-свойски.

Иконы Ляшкин просмотрел бегло. Оно и понятно, настоящая оценка требует не только времени, а и определенных знаний.

- Сколько?

- Штука.

- Штука плюс штука получится две штуки, - продемонстрировал математические способности бывший воронежский школьник, передал иконы бармену и велел принести "дос милес долларос".

Ковалев смолчал, хотя оценивал в тысячу обе иконы. Пусть будет так, лишние деньги ему еще понадобятся. Заметив, что Ковалев собирается покинуть бар, Ляшкин удерживать его не стал. Ковалев здесь больше был не нужен. Сегодня, по крайней мере.

- Был рад познакомиться с вами, - заверил Ляшкин, - надеюсь, это не последняя наша встреча.

Рыбмастер от прямого ответа уклонился.

- На все воля божья, - неопределенно улыбнулся он.

Еще хотел добавить, что встречи с ним зачастую приносят крупные неприятности. Не всем, конечно, но таким, как Ляшкин, наверняка. Но смолчал. Всему свое время.

Каюта второго помощника капитана располагалась на верхней палубе по левому борту, в одном ряду с каютами начальника рации, технолога и старпома. Прибывший из города Ковалев знал, что изо всей этой четверки на борту находился только второй штурман Палкин. все его соседи, как и большинство экипажа, намылились в город. Неразумным было торчать эти дни на судне, ошвартовавшемся у причала мирового курорта.

Палкина на судне тоже ничто не удерживало, на стояночную вахту "припахали" третьего штурмана, так что "старому" позволительно было полюбоваться прелестями Лас-Пальмаса, если все эти заморские красоты ему еще не надоели за три с лишним десятка лет скитаний по морям-океанам.

Штурман брился. Похоже, все-таки собирался в город.

- А-а, Вадим! Заходи.

Он вроде обрадовался появлению рыбмастера.

- С чем пожаловал? В город ходил?

- Только вернулся.

- Я тоже собираюсь, надо своей старушке парочку сувениров приобрести. Как думаешь?

Ковалев переместил единственный каютный стул поближе к двери, уселся и согласно кивнул:

- Конечно, надо, Александрыч, не с пустыми же руками возвращаться. Солнцев вон в прошлом рейсе всю валюту на свою Валентину потратил. Помните Солнцева, Александрыч? У которого сын в рейсе родился?

Палкин тяжело повернулся в сторону рыбмастера, уставившись на него застывшими бесцветными глазами. Длинный, худющий, обвислая кожа на тонких предплечьях делала его руки похожими на безжизненные тыквенные плети, костлявые плечи были настолько узкие, что подбородок при повороте головы выходил за их ширину.

Безжизненной выглядела и свисающая складками кожа на лице и шее, отмершими казались бледные тонкие губы. И это тщедушное ничтожество принесло столько горя нескольким моряцким семьям...

- А Скрябина не помните? Рефмоториста. А Сычева не помните? Капитана.

Электробритва жужжала в опущенной руке где-то возле бедра, наверное, если бы серое, продубившееся морскими ветрами лицо могло побледнеть, оно стало бы бледнее мела.

- Ты... кто?

Ковалев усмехнулся:

- Резонный вопрос, штурман, - обращаться по имени-отчеству к убийце казалось невозможным, - каждый из нас кого-то или что-то из себя представляет. Что из себя представляешь ты, штурман? Себя вначале спроси, кто ты, для чего ты в этом мире?

Палкин обессиленно опустился на койку, казалось, эти несколько шагов дались ему с неимоверной трудностью. Тем не менее, Ковалев за движениями киллера наблюдал внимательно, не столько опасаясь неприятностей от этого ходячего трупа, сколько не желая, чтобы задуманный план сорвался.

За спиной Палкина, на перегородке, в аккуратной рамочке виднелась фотография моложавой женщины. Жена-"старушка", которой заботливый муж собирается приобрести сувениры и о которой, значит, рассказывал Ковалеву в свой день рождения на "Альционе".

Палкин проследил за взглядом рыбмастера, его бесцветные глаза тоже уставились на фотографию. Надолго, на целую минуту.

- Значит, конец?..

Ковалев промолчал.

- Значит, я ее больше не увижу?..

Ковалев по-прежнему молчал. Выходило, что Палкин в своем недалеком будущем возможность ареста здесь, на судне, и суд потом дома, на берегу, не предусматривал. И совершенно, впрочем, логично. Арестовывать его пришел бы не один Ковалев, а несколько человек из экипажа во главе с капитаном. Это наверняка. И наверняка случилось бы это гораздо раньше, задолго до захода судна в Лас-Пальмас. Может, в один день с арестом Головневой. Значит, киллер правильно предугадал самостоятельную роль Ковалева в этом деле и его непричастность к правоохранительным органам.

- Такой конец я и предвидел, - обреченно молвил Палкин, - я знал, что эти ублюдки рано-поздно закажут и меня... Но никак не ожидал, что по мою душу придешь ты.

- Тебя заказали не ублюдки!

Страшное слово "заказали" звучало отталкивающее и обжигающе, но в данный случай вписывалось. Киллер непонимающе уставился на Ковалева:

- Кто же?

- Тебя заказали сестра и мать Скрябина! Жена и дети Сычева! Сын и жена Солнцева!

- Солнцевых я не убивал!

Палкин попытался даже привстать, но ноги отказывались держать тщедушное тело, и это тело снова завалилось на койку.

- Про Солнцевых я ничего не знаю, - твердил Палкин, - я от них от покойного Жукова услышал. Кто-то, говорит, семейку нашего курьера замочил, кто-то, говорит, твою работу вместо тебя выполнил.

- Какую работу?

Ковалев не сразу понял, о какой "работе" идет речь.

- По устранению нечистоплотных ворюг.

Ковалеву трудно было сдержать себя после услышанного, нервы ни к черту стали.

- И на какую же сумму обокрал вашу банду грудной младенец Игорь Солнцев? Ему и месяца не исполнилось. А его мать, Валентина Солнцева?

- Я их не убивал!

- Сидеть! Старое дерьмо!

Ковалев угрожающе надвинулся на штурмана:

- Не убивал он! Но убил бы, если б не опередили. Тебе повезло, что хоть этот грех не на твоей совести. Я знаю, что и моторист Кротов не на твоей совести. А знаешь, за что его убили?

- Тоже небось запустил руку в чужой карман, к чужому добру потянулся.

- Неужели пять баночек черной икры стоят человеческой жизни? А, старый? Что ж вы за звери такие, если чужую жизнь ни во что не цените?

- То есть... Как за пять баночек икры?..

- Очень просто. Да, он действительно вез на "ченч" полсотни баночек, не зная, что в нескольких находятся алмазы. Да, он действительно пять баночек использовал на угощение друзьям, но ни в одной из них алмазов не было, все алмазы в целости и сохранности попали к Ляшкину. И если кто-то скрысятничал, то именно Ляшкин. Именно этот подонок сообщил твоим хозяевам, что Кротов якобы изъял часть товара, а потому, мол, стал опасным и подлежит устранению. С подачи ворюги Ляшкина убрали и Скрябина, и Сычева. И скажи мне, Михаил Александрович, что заслуживает эта мразь, расплатившаяся с поставщиками несколькими жизнями? Причем сделавшая это чужими руками. Вашими руками.

"Старый" молчал.

- На чем же они вас купили, Александрыч?

Участливый тон рыбмастера не остался незамеченным. Палкин ухмыльнулся:

- На моей честности. И на возрасте.

- Я серьезно спрашиваю.

- И я серьезно, - поднял глаза штурман, - думаешь, так не бывает?

Рыбмастер был более чем вдвое моложе, поэтому спорить не собирался.

- Пришел я два года назад перед рейсом на собеседование к Головневой, а она смотрит на меня, как на ископаемого истукана, понять не может, в какой такой рейс собирается этот дряхлый пенсионер? Почему он до сих пор не на печи. Бегло посмотрела мои бумаги, небрежно их в мою сторону по столу двинула и говорит:

"Совесть надо иметь, Палкин. У вас пенсия, а вы молодым дорогу закрываете, куска хлеба их лишаете". А что толку в той пенсии? На лекарства не хватает. А она мне толкует про стариковское засилье на флоте, про наше безразличие к флотским проблемам. Из-за таких вот, говорит, у нас творится черт-те что, сплошная контрабанда, воровство, наркомания. Гнилое болото, словом. А я разве не вижу? Да я, говорю, сам лично, этими вот руками давил бы растлителей, знать бы их только. Головнева смеется, сил-то, мол, хватит? Хватит, говорю. Должно хватить, иначе они своими наркотиками не только флот, всю страну выродят. Ну, если так, говорит Головнева, если вы столь непримиримы ко злу, то работайте. А неугодных элементов, когда придет время, вам покажут. Еще про милицию помянула, боже упаси, говорит, чтоб они узнали. Вся милиция, говорит, бандитами куплена-перекуплена. Такие вот, Вадим, дела...

Палкин шумно вздохнул.

- Выходит, моими руками творились черные дела... И нет мне прощения. Дожил до седых волос, убийцей стал...

Ковалев с искренним облегчением подумал про отсутствие у Палкина детей.

- Как думаешь, Вадим, почему она до сих пор меня не выдала?

- Зачем ей брать на себя связь с киллером? Головневой это абсолютно ни к чему, хоть она и не заказчик. Вас, Александрыч, ждут не дождутся те, кто Солнцевых убирал, чтоб и вы, случаем, не вякнули что-нибудь про эту связь и не добавили уважаемой Татьяне Ивановне лишний десяток тюремных лет.

- Вон оно куда повернулось... Закрыта, стало быть, мне дорога домой. Что ж теперь, камень на шею и за борт? Что молчишь?

- Что случилось с Сычевым? - вместо ответа спросил Ковалев.

- А что случилось, - устало и тягостно вымолвил Палкин, - то и случилось. Лег спать и не проснулся, хоть и крепкий мужик был. В каждый рейс непременно брал себе штатную любовницу на должность буфетчицы, накладывал лапу на все спиртные запасы и забивал болт на рейс. Авторитет зарабатывал тем, что умудрялся сдавать в море пару неучтенных грузов иностранцам за наличные деньги, за полцены и раздавал их экипажу. Себя, конечно, не обижал. А если открытым текстом, то воровал у государства тысячи тонн рыбы. Но в том рейсе Сычева будто подменили, ни разу выпивши не был, ни одной рыбки налево не сдал, а в самый разгар промысла вдруг заболел и добился захода в Уолфиш-Бей, в ближайший порт. Две недели в тамошней больнице провалялся, вернулся на судно бодрым, веселым, жизнерадостным, а спустя месяц, уже на переходе в Лас-Пальмас, пришла для меня весточка с приветом капитану...

Палкин встал, разминая затекшие ноги, прошагал к раковине. Воду пил прямо из-под крана, пил долго, словно норовя охладить взбудоражившие душу воспоминания. Была ж она у него все-таки, душа-то.

- Трудно было поднимать руку на человека, - зачем-то спросил Ковалев, - тем более на моряка? На коллегу, на командира. И без суда и следствия.

- Затмение какое-то нашло, - Палкин снова вернулся на койку, - я сам себя посчитал и судом, и следствием. Как представил виденных однажды в больнице наркоманов, как представил, скольким людям искалечит судьбы этот душегуб-контрабандист, так и не раздумывал... Если б знать, где упадешь... Обставили старого дурака, суки! Жаль, господь покарал их без меня, вот кого удавил бы собственными руками! А я сонного капитана... А через полгода рефмоториста...

- Да, обожглись вы крепко, Александрыч, - у Ковалева никак не получалось обращаться к старику на "ты", - каждый моряк немного контрабандист. Один десяток баночек икры на "ченч" везет, другой - иконку, третий - монеты, четвертый - пару бутылок водки, и если каждого судить по вашему закону, на флоте ни одного человека не останется.

- Тем не менее по пятьдесят тысяч бесхозных долларов не у каждого моряка находят, - слабо вскинулся Палкин, - откуда они у Сычева взялись?

- От продажи алмазов в Намибии, - предположил "детектив", - из-за них и погиб. А деньги-то где обнаружились?

- В подушке. Буфетчица потом волосы на себе рвала, могла ведь спокойно стать обладательницей такого богатства. А капитан-то все-таки вор, на чужое позарился. А?

Он снова искал для себя хоть какое-то утешение.

- Его место в тюрьме, а не в земле, - не позволил зацепиться за слабое оправдание Ковалев, - в землю пора другим людям.

"Старый" понимающе воззрился блеклыми глазами на человека, пришедшего его судить и вынесшего ему смертный приговор, потом внимательно и долго смотрел на фотографию в аккуратной рамочке. Прощался, наверное.

- За мной дело не станет... Жаль только, эта мразь останется невредимой. Они ведь и ее могут? А, Вадим?

- Если им позволят.

Штурман снова вскинулся:

- По-твоему, можно и не позволить?

- Можно, Александрыч. Зло никогда не побеждало.

- Так то в сказках, - штурман вроде улыбнулся, - а в жизни зачастую наоборот случается. Как со мной.

Ковалев не ошибся, "старый" и вправду улыбался. Как-то странно, правда, едва заметно, злобно. И глаза у него уже не казались бесцветными и потухшими, а ожили, загорелись.

- Вадим!

Смотри-ка, и голос совсем другой. Твердый, решительный стал голос.

- Я уйду, за это не бойся. И тебя никаким боком не замараю, тоже не болея, позволь только напоследок одно доброе дело сделать... Позволь к Ляшкину наведаться, а? Христом-богом прошу! Позволь этого гада с собой прихватить, а? Поверь мне, Вадим!

Ковалев молчал, и это воспринималось почти согласием.

- Иначе этого подонка не достать, - убедительно говорил штурман, - за скупку икры местные власти даже штрафовать не станут.

Ковалев по-прежнему молчал.

- Пойми, Вадим, ведь он не оставит свое занятие, он так и будет втягивать в эту грязь наших ребят. Кого искалечит, кого в расход пустит. Нельзя оставить его безнаказанным. Нельзя!

- Вы все продумали, Александрыч?

Вопрос подразумевал и твердость намерения, и вариант исполнения.

- Все, - облегченно выдохнул штурман, - я, собственно, готов. Записку вот только черкану.

Он достал чистый лист бумаги, взял слегка дрожащей рукой ручку и призадумался. Через полминуты ручка решительно заскользила по бумаге. Палкин написал лишь несколько фраз, повернул лист Ковалеву:

- Прочти.

"Дорогая Любушка! Все, что я делаю, я делаю ради тебя и ради своего имени. Верь мне! Нахожусь в добром уме и здравии. Целую, твой Михаил".

25 июля 1999 года.

- Годится? Передашь? Вместе с деньгами.

- Лучше в столе оставьте.

Ковалеву обозначать свою причастность к этому случаю не следовало, с чем штурман согласился.

- Ну что, Вадим, будем прощаться...

Палкин стоял в шаге от рыбмастера, бессильно свесив длинные руки и преодолевая, похоже, искушение протянуть руку. Или не решаясь. Не решался на это и Ковалев. Не мог он это сделать.

- Хороший ты парень, Вадим. Жаль, что так вышло. Прости меня... И пусть ребята простят.

Вадим пристально, словно запоминая, последний раз задержался взглядом на сером лице штурмана. Руку так и не протянул, сказал только:

- Правильно вы решили, Александрыч. Повернулся и направился к двери.

- Ты не переживай, - донеслось вслед, - все будет как надо.

Ковалев вышел на палубу сразу после того, как борт "Апшерона" покинул - в этот раз навсегда - второй помощник капитана Михаил Палкин. Он удалялся по причалу торопливо, стремясь то ли быстрее исполнить задуманное, то ли боясь раздумать, отчего его ссутулившаяся фигура выглядела бегущей впереди ног. Или старческие ноги не поспевали за летевшими мыслями, или просто не могли передвигаться быстрее.

Возле вахтенного у трапа шушукались о чем-то своем буфетчица и прачка, одна в шортах, другая в юбочке чуть пониже спины, обе в маечках, едва прикрывающих груди. Все наружу, словом.

- Вадим, Вадюша, - защебетала прачка, - составь нам компанию, а? Погуляй с нами по причалу. Мы одни боимся.

- Что бояться-то? Одежонку кой-какую набросьте и гуляйте, - пошутил рыбмастер, - прелести-то свои не выставляйте, никто и не пристанет.

- Мы не в город, мы к самому концу мола хотели пройтись, - не уступала прачка, - идем, Вадим, что на судне торчать?

- Всегда так, - вздохнул Ковалев, - для постели другим мужикам предпочтение отдается, а как выручить надо, про Ковалева вспоминают. Ладно, пошли.

Вернулись они часа через полтора, встревоженные стоявшими возле "Апшерона" тремя полицейскими машинами. Испанские стражи порядка даже на борт родного судна их пропустили только после того, как удостоверились в принадлежности к экипажу.

- Что случилось?

Столпившиеся возле трапа апшеронцы выглядели потрясенными и обескураженными, уже в десятый раз, наверное, выслушивая недавно вернувшегося из города моториста.

- Что случилось? - мотористу, видимо, пришлось согласиться с неизбежностью вновь и вновь повторять подробности дикого случая, нечаянным свидетелем которого он стал. - Сидим мы с Лехой у Вольдемара, пиво пьем. Видим, "старый" наш появился. Пригласили его к себе, садись, мол, Александрыч, по стопочке врежем. А он отмахнулся, я, говорит, за стойкой посидеть хочу. Ну, дело хозяйское. Вижу, сел он, пакет целлофановый перед собой положил, заказал что-то и про Вольдемара спросил. Мы сидим, пиво пьем, а тут и Ляшкин появился. Слышу, поздоровались они, и тут "старый" за пакет взялся и громко так говорит:

"Принес я тебе, Амиго, именно то, что ты давно выпрашивал!"

И в пакет полез. И тут как громыхнет, как бабахнет! Огонь, дым, пламя... Как на космодроме. И весь сноп прямо в голову Ляшкину угодил, не голова - месиво, витрина вся в крови... Вспомнить жутко.

- А Палкин?

- А Палкин повернулся к нам. Прощайте, говорит, ребята, и в грудь себе жахнул... Опять огонь, дым. "Старого" на стенку отбросило... Как вспомню, как он сползал по ней, так в дрожь кидает...

- Слушай, а где ж он пистолет-то взял?

- Не пистолет, а ракетница. На судне, где ж еще. Из-за этого и полиция понаехала.

Потом к собравшимся подходили новые люди, снова спрашивали очевидца, и тот снова и снова рассказывал о небывалом и необъяснимом случае. Сходились во мнении, что у "старого" поехала крыша. А может, сводил какие-то счеты с эмигрантом Ляшкиным.

Дело темное, словом.

Кафе "Ивушка" нравилось Ольге своей летней площадкой, где под легким тентом, в тени и прохладе, можно было после побегушек по городу расслабиться за чашечкой кофе или неторопливо полакомиться мороженым. Никаких горячительных напитков, кроме шампанского, в "Ивушке" не предлагалось и не позволялось, поэтому любители "взбодриться" обходили заведение стороной, так что не было тут характерного питейного шума-гама, тяжелых столбов дыма, матерщины и заплеванных пепельниц.

Еще Оле нравилась "Ивушка" тем, что рядом, за художественной металлической перегородкой, мерно и неторопливо текла городская жизнь, воспринимаемая будто бы иначе, со стороны и потому кажущаяся более полнокровной и интересной. Оле даже находившийся в десяти метрах пешеходный перекресток виделся по-другому, поучительно как-то, она наблюдала за потоком людей, беспрекословно подчинявшимся сигналам светофора, и вспоминала Ковалева.

И не хотела она признаваться в этом или боялась, но причина симпатии к "Ивушке" связывалась все-таки с Ковалевым. Это он впервые привел ее сюда, благодаря ему впервые увидела она философскую сущность текущей рядом, на расстоянии вытянутой руки, жизни. Жизни значимой и никчемной, бурлящей и застывшей...

Вот тут, за этим столиком, сидели они в тот раз. На месте Ковалева потягивает сейчас коктейль напомаженная девица, заглянувшая сюда с такой же размалеванной подругой. Сидели они однажды и вон за тем соседним столиком, за которым трое спортивных парней отмечают шампанским свое успешное выступление на каком-то крупном турнире.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Оля прислушалась к разговору и поняла, что один из парней, сидевший лицом к улице, стал победителем этого международного турнира каратистов, а двое его друзей оступились в шаге от победы. Оля вспомнила многочисленные рекламные щиты, будоражившие последнюю неделю всю городскую молодежь, и вновь вернулась мыслями к Ковалеву - не случись размолвки меж ними, он наверняка затянул бы ее на соревнования. А может, проявил бы равнодушие, кто его знает. Такие поединки, виденные Олей в боевиках и даже на экране представлявшие собой зрелище не для слабонервных, вряд ли привлекательны для слабодушных.

Эх, Вадим, Вадим...

- Что так тяжко вздыхаете?

Оля не сразу поняла, что участливый вопрос адресован именно ей, и не нашлась с ответом. А может, просто нежелала вступать в разговор.

- Такая молодая, такая красивая и такая печальная, - не отставал один из спортсменов, - а, девушка?

Оля улыбнулась:

- Просто вспомнилось кое-что...

- Скорее всего, кое-кто, - обреченно вздохнул спортсмен, - у нас, парни, никаких шансов. Хороша Маша, да не наша.

Они вновь вернулись к своему разговору, из которого Оля ровным счетом ничего не понимала из-за большого количества незнакомых слов. Она окинула взглядом оживленную улицу и с сожалением, даже с жалостью к себе, осознала, что через некоторое время тоже вернется в эту разноликую жизнь с ее горестями и радостями, с приобретениями и потерями, с дружбой и одиночеством. Да она, собственно, из этой жизни и не выходила, она просто полчасика понаблюдала за ней со стороны, сравнивая, оценивая, вспоминая.

Потом повела взглядом в сторону перекрестка, где красный сигнал светофора застопорил редкий автомобильный поток, пробежала глазами, будто предчувствуя что-то, по машинам и замерла - за рулем одной из машин сидел Ковалев. Она узнала его через полуопущенное боковое стекло сразу, тем более что новый "уазик" стоял в ближнем ряду. Ковалев неотрывно смотрел на светофор, постукивая пальцами по рулю. Видимо, в такт музыке.

Даже видя его лицо сбоку, в профиль, Оля отметила усталость Ковалева, подумала, что это от долгой дороги или от небольшого водительского навыка. Ей захотелось пойти к нему. Но красный свет сменился зеленым, и увеличившийся за минуту стоянки автомобильный поток пришел в движение. Тронулся и темно-синий "уазик", вовсе исчезнув среди множества машин. Вот и все... В душе словно что-то опустилось, неинтересной стала и оживленная улица, и кафе, а приближающийся вечер пугал и не радовал.

- Что ты там узрел, Виталий?

Оказывается, перекресток привлек внимание не только Оли, так же неотрывно провожал взглядом рванувшие с места машины и герой "спортивного" столика, победитель турнира.

- Очень уж тот парень на "УАЗе" похож на одного моего знакомого, - поделился чемпион, - один в один, прямо близнецы.

- Много похожих людей встречается, - согласился с товарищем тот, кто недавно оказывал внимание Оле, - у любого из нас, если поискать, сыщется двойник.

- Твоего двойника нужно где-нибудь в Центральной Африке искать, - пошутил третий. - А что за знакомый?

- Каратист с большой буквы, - уважительно отозвался чемпион, - настоящий мастер. Я с ним лет шесть-семь назад в Алма-Ате в полуфинале столкнулся.

- И что?

- Я целых две минуты продержался, - чемпион сообщил об этом не с сожалением или досадой, а вроде с гордостью.

- Всего лишь две минуты?

- Всего лишь... Против него больше минуты никто не мог устоять. А там и японцы, и китайцы, и европейцы были. Корейца он в финале за полминуты сделал, у него не руки-ноги, а молния, пропеллер какой-то.

- И откуда такой?

- Из Рязани. Динамовец.

- Мент, значит?

- Вроде того. Помню, он был курсантом Высшей школы милиции.

- И куда ж он делся со спортивного небосклона?

- Шут его знает, - пожал мускулистыми плечами чемпион, - жизнь - штука непредсказуемая, всякое могло случиться. Травма, дисквалификация, усталость, семья... Я о нем, к сожалению, ничего потом не слышал.

Каратисты потихоньку закруглялись с посиделками, ничего больше не заказывали и интереса к меню не выказывали.

- А зовут его как? Может, я слышал?

- Вадим, - припомнил чемпион, - а фамилия каким-то образом с болотом связана, с травой какой-то или с растением...

- Камыш... Камыщов?

- Нет, не то.

- Осока... Осокин?

- Опять не то, - твердо отмел предположение друзей чемпион, - что еще в болотах водится?

- Куликов? Лягушкин? Квакин какой-нибудь?

- Сам ты Квакин. Я ж говорю, с растением связано, а не с животными. Ладно, вспомню, скажу.

Чемпион сидел почти спиной к Ольге, и когда он обернулся к ней, Ольга всецело отнесла это к особенностям психологии мастера восточных единоборств, он обернулся, потому что почувствовал ее взгляд. И еще Ольга с внутренним содроганием вспомнила, что нечто подобное наблюдала и за Вадимом...

Чемпион широко улыбнулся:

- Хотите подсказать?

- Ковыль... Только это степная трава.

- Точно! Ковылев! Хотя нет, не Ковылев... Ковалев! Да, Вадим Ковалев.

Каратисты поговорили, посмеялись еще минут пять и засобирались уходить. С Олей попрощались как с давней знакомой, довольные желанием девушки получить автографы. Хотя, если по правде, Скрябину интересовала лишь фамилия Виталия. Чемпиона, так нежданно-негаданно открывшего ей глаза на Вадима Ковалева. На ее Ковалева...

- Ковалев, слушаю вас.

- Здравствуй, Вадим. Это я...

- Рад твоему звонку, Оля. Случилось что-нибудь?

Голос Вадима был намного спокойней, чем у Ольги, хотя за этим спокойствием наверняка скрывался интерес, почему она вдруг решилась позвонить.

- Вадим, тебе ни о чем не говорит фамилия Крючков? Виталий Крючков?

Ковалев молчал.

- Вспомни Алма-Ату, пять или шесть лет назад... Дворец спорта...

- Это не телефонный разговор, Оля.

- Значит, это ты? Скажи, ты?

- Это не телефонный разговор, Оля, - снова твердо повторил Ковалев, - если хочешь узнать правду, я готов подъехать.

- Я уже узнала эту правду, - обреченно вымолвила Ольга.

Важность и трудность признания почувствовал и Ковалев, потому, наверное, немного мягче сказал:

- Я понимаю, что тебе нелегко, Оля. Сейчас, по крайней мере. Нужно время, чтобы все осмыслить и справиться с этим. Давай лучше наш разговор отложим на потом? И не по телефону. Если, конечно, у тебя будет надобность в этом разговоре. Хорошо?

- Хорошо.

Ковалев секунду-другую подержал трубку, в надежде услышать что-то еще. Оля молчала.

- Мне трудно без тебя, Оля... - признался Ковалев. Частые, будто торопливые гудки были ему ответом. Непонятно, услышала его признание Оля или нет...

Кабинет следователя Мягкова на втором этаже здания УВД своими размерами напомнил Ковалеву судовую радиорубку: такой же закуток два метра на два. Похоже, при безудержном росте преступности и расширении в связи с этим следовательского корпуса в правоохранительных органах стало проблемой обеспечить своих сотрудников приличными помещениями. Несолидно принимать посетителей в такой тесноте, граничащей с убогостью. Об этом, впрочем, могли себе позволить думать далеко не все, слишком серьезной была вся контора в целом, приютившая под своей крышей один из подобных кабинетов, и мысли большинства граждан, кому доводилось в свое время сиживать на деревянном простеньком стуле напротив молодого хозяина кабинета, наверняка вертелись не вокруг убранства помещения...

- Вы не догадываетесь о причине вызова?

Следователь Мягков улыбался. Видимо, от чувства собственной значимости в этом беспокойном бренном мире и превосходства над собеседником.

Ковалев усмехнулся:

- Я не экстрасенс...

Следователь молча выложил на стол пачку разноформатных фотографий, цветных и черно-белых, и попросил просмотреть их. Не обнаружится ли тут кто-либо из знакомых.

- Понятно.

Николая Жукова из супермаркета "Океан" Ковалев узнал на четвертой карточке, задержался на ней взглядом немного дольше и отложил в сторону.

Следователь хранил молчание, не прерывал и не вмешивался. О причине вызова в прокуратуру Ковалев догадался еще вчера, сразу после получения повестки, так что ничего неожиданного и неординарного встреча принести ему не могла. Еще через несколько карточек попалась "фотоморда" Григория-Рифмача, которую рыбмастер также отложил в сторонку, рядом с жуковской. Без труда опознал он и охранника, торчавшего обычно в супермаркете у внутреннего коридора, однако его фотографию положил хоть и в стороне, но немного поодаль от двух узнанных. А потом к ней же присоединил фотографию Одинцова.

- Слушаю вас, - ободряюще заметил следователь.

- Этих двоих я знаю, - твердо и уверенно сообщил Ковалев, - они из "Океана". Это Николай Жуков, а это Григорий. Фамилии, правда, не знаю. Помню, его Рифмачом называли.

- А эти двое?

- Про этих ничего конкретного сказать не могу, но помню, что где-то видел. По крайней мере, ощущение такое. А где, не могу сказать. Скорее всего, там же, в "Океане".

- Понятно, - Мягков поерзал в своем мягком кресле, преодолевая, похоже, желание пройтись взад-вперед по тесному кабинету, - не припомните, при каких обстоятельствах познакомились с этой парой?

Вадим подробно, ничего не утаивая и не приукрашивая, рассказал о том памятном посещении с Олей "Океана" и о знакомстве с рифмачевской троицей.

- А с Жуковым как познакомились?

- Через неделю я деньги принес, а Рифмач как раз у Жукова был.

- У Жукова в кабинете?

- Да.

Мягкова такой ответ, похоже, удовлетворил. Не мог не удовлетворить, потому что объяснял факт присутствия рыбмастера и в супермаркете, о чем "важняк" наверняка был уже информирован, и непосредственно в кабинете, ставшем местом трагедии.

- Доводилось ли еще бывать у Жукова?

- Да, - кивнул Ковалев, и уточнил: - Два раза.

- Завидная у вас все-таки память, - похвалил следователь, - такое ощущение, что вы специально заострили на этом внимание. Или я ошибаюсь?

Безобидная реплика намекала, что Ковалев ждал вызова в прокуратуру и уже подготовился к этому разговору - такая осведомленность не могла быть случайной.

- Склероз, к счастью, болезнь возрастная и не заразная, - хмыкнул Ковалев.

- А с какой целью вы были у Жукова?

- Покупал у него икру.

- Для какой цели?

- Для перепродажи за границей.

- Подобным промыслом все моряки занимаются?

"Важняк" сыпал вопросами без перерыва.

- Не знаю. Думаю, что многие.

- А за границей икру сдавали постоянным клиентам?

Ишь ты, похоже, следствие все-таки зашевелилось вокруг событий в "Арктике".

- Кому придется, - пожал плечами Ковалев, - кто больше заплатит.

- Не доводилось ли общаться с неким Ляшкиным, бывшим россиянином?

- Которого наш штурман застрелил? Приходилось, конечно. Соотечественник все-таки, хоть и бывший. Его бар россияне никогда стороной не обходили.

- Как вы думаете, что толкнуло штурмана на столь жестокий поступок? Может, у него действительно поехала крыша? Вы общались в рейсе?

- Очень редко. Во-первых, у нас разные вахты, а потом, все-таки большая разница в возрасте, разные интересы, если так можно сказать. Но время от времени общались. Нормальный мужик.

- Он ничего не говорил о своем сыне?

- У Палкина есть сын?..

Вот так новость.

- Был, от первого брака. Пять лет назад в наркотическом опьянении выбросился с десятого этажа. Значит, ничего не говорил?

- Нет. Могу ручаться, что об этом никто на "Апшероне" не знал.

- Скрывал, значит. Ну, ладно. Скажите, а что вы делали десятого июня? Где вы были в тот день? Бьюсь от заклад, что этот день вы припомните до мелочей. Или нет?

Ковалев усмехнулся про себя. Юный "важняк" проявлял некоторую торопливость, граничащую с бестактностью, его подсказки выглядели не чем иным, как стремлением вывести собеседника из себя.

Ковалев улыбнулся как можно дружелюбней нахальному следователю:

- Вы правы, такие дни помнятся до мелочей.

- Что вы имеете в виду?

Мягков даже привстал. Напрягся весь. Напрасно суетишься, мальчик.

- Я имею в виду дни перед убытием в рейс, одиннадцатого июня мы улетали в Анголу.

- А-а, понятно, - разочарованность следователя вызывала сочувствие, - а ночь провели, простите за нескромность, дома или в гостях?

Все-таки что-то у этого мальчишки есть против Ковалева, такая дотошность на пустом месте не появляется.

- Дома.

- Один? Ковалев хмыкнул:

- Перед полугодовым-то рейсом?

- И кто она? Вопрос, как понимаете, не праздный.

"Детектив" внутренне похвалил себя за предусмотрительность с тем звонком Инне, без нее было бы трудно объяснить следователю свое одиночество в последнюю ночь перед рейсом.

- Какие проблемы? Записывайте телефон. Зовут Инна.

Как оказалось, этот вопрос был последним в первой встрече "детектива" Ковалева со своим возможным "коллегой" следователем Мягковым.

Но была ли она последней?

За эти три месяца, что они не виделись, Ольга заметно изменилась. Повзрослела, что ли, стала женственней, строже и еще красивее, несмотря на появившиеся под глазами темные полосы.

Встреча вышла обычной и будничной, словно расстались вчера и не ссорились, словно не было в их жизни ни Жукова, ни Рифмача, ни этих всколыхнувших город происшествий. Ольга оценивающе стрельнула глазами на Ковалева, подставила для поцелуя щеку и с улыбкой поинтересовалась:

- Чем тебе приглянулась именно такая машина? Их по всему нашему городу раз-два и обчелся.

Ковалев тоже улыбнулся:

- Ваш город, уважаемая Ольга Васильевна, не показатель. Есть еще моя Рязанская область, передвижение по которой требует как раз таких машин.

- Не туда ли мы едем? - Ольга по-прежнему улыбалась.

Она все-таки осталась прежней, такой же непринужденной, открытой и чуточку легкомысленной.

- Пока не туда, - возразил Ковалев, - едем мы, Ольга Васильевна, поближе к природе, в деревню с красивым названием Грязная Речка. Слышала про такую?

- Слышала. А зачем мы туда едем?

- А просто так!

Настроение у Вадима было прекрасным, под стать сентябрьскому воскресному дню, виновницей чему была она, сидящая рядом Ольга. Ее присутствию в салоне будто радовался и "козлик", резво и уверенно преодолевая километр за километров на знакомом пути. Первый раз в Грязной Речке Вадим побывал месяц назад, в августе, и в тот же день местные жители подробно рассказали о приключившейся у них жуткой беде - во взорвавшихся "Жигулях" заживо сгорела семья - муж, жена и грудной ребенок. На десяток метров от дома отъехали и взорвались. О причинах взрыва осталось только гадать, потому что от машины ничего не осталось, а уж про пассажиров нечего и говорить. Ребеночка особенно жалели, ему-то за какие грехи послал господь такое...

Тогда же Ковалев узнал, что в сказочном коттедже, насчитывающем два этажа над землей и еще пять под землей, вначале появилась женщина с ребенком. Ее якобы хозяева привезли прямо из роддома, а муж - он у роженицы то ли моряк, то ли где-то в командировке был - появился тут недели через две. Особых подробностей пребывания молодой семьи у друзей в деревне никто не знал, молодые жили не сказать чтобы скрытно, но из дома лишний раз не выходили. Может, по натуре были люди малообщительные, может, боялись сглазу, мало ли, молоко у матери пропадет или с дитем что случится. Только напрасно это, в ихней деревне колдунов отродясь не водилось и порчу наслать некому. Если уж и надо было кого бояться, то самих хозяев, или кто они там в особняке. Ведь два года уже прошло, как эти трое тут объявились, а до сих пор ни с кем дружбу так и не завели. Не то что дружбу, общего языка с местными не могут найти, сторонятся их деревенские мужики, и все тут. А может, и не ищут пришлые общего-то языка, может, тоже игнорируют соседство. Кто его знает. По деревне на своей иномарке не ездят - летают, всех кур передавили, и никакой на них управы. Какая может быть управа, если к ним из города чуть ли не каждый день подкатывают машины с мигалками. Девок самых любых привозят, по неделям оргии устраивают, землепашцы хреновы, послал бог соседей, одним словом, чтоб им провалиться.

В отличие от оперативной группы милиции, побывавшей на месте взрыва "Жигулей", ничего не обнаружившей и списавшей все на несчастный случай, у "детектива" Ковалева относительно причин трагедии было другое мнение. И оно упрочилось после того, как он побывал возле заметного коттеджа и увидел у ворот серебристый "БМВ" со знакомым номером, увозивший тогда Солнцева из аэропорта. Это была именно та лихая троица.

Грязная Речка представляла собой два длинных ряда домов по обе стороны шоссейной дороги и несколько отходящих от нее переулков - Дуриловка, Лупиловка, Липяги, названия которым, похоже, придумывались тоже за праздничным столом, в хорошем подпитии. Напротив одного такого переулка напуганные машиной куры дружно ринулись влет через дорогу, вынудив Ковалева резко затормозить, однако по хорошо обозначившемуся, удару он понял, что пересечь дорогу удалось не всем несушкам.

- Неужели задавили, - испугалась Ольга, - что нам теперь будет?

- В лучшем случае - пожизненное заключение, - хмыкнул Ковалев.

А сзади, со стороны ближнего дома, резво семенил к машине неопределенного возраста мужичок, грозно размахивая палкой.

- Ты что ж это, мать твою так, несешься как угорелый? Не видишь, по деревне едешь?

Виноватый вид водителя и явное отсутствие у него стремления смыться заметно остудили пыл мужика, он хоть и продолжал возмущаться, но уже на полтона ниже.

Ковалев безропотно извлек из кармана бумажник:

- Вы уж простите, отец, так вышло. Я заплачу. Сколько надо, столько и заплачу.

Такой разговор деда успокоил.

- Нам лишнего не надо, - миролюбиво пробурчал он, - давай считать. Сама курица полсотни стоит, а то и поболе, ведь самая яйценосная была, ей бы нестись да нестись. Так что, мил человек, еще сотенку придется накинуть. На яички, стало быть.

Ковалев выудил из бумажника три полсотенных бумажки и протянул их деду.

- Что ж она последней-то бежала, - пошутил для полного устранения конфликта Ковалев, - несушка-рекордсменка, а такая неповоротливая.

- Оттого и неповоротливая, что работящая, - поучительно изрек дед, - нешто от машины убежишь? У нас вон на что соседка резвой была, а под машину все одно угодила. Девять дней позавчера отметили.

- Нашли виновных?

Ковалев вместе с появившимся внутри холодком почувствовал, что ответ знает и без деда.

- А что их искать? Вся деревня знает, вся милиция знает. А мер никаких.

- Почему?

- По хрену да по кочану, - сплюнул дед, - деньжистые потому что. Да ладно уж, повинились бы, с похоронами бы помогли, семье ее такую помощь оказали, так нет, задавили человека, как курицу какую, и в ус не дуют. Ты вон за несушку полторы сотни выложил, а они за человека рубля пожалели. Как земля только держит таких?

- А машина у них какая?

- Дьявол ее знает. Ненашенская какая-то, серебристая. А что машина? У ней крыло сменили, да и катаются как ни в чем не бывало. Соседку во всем и сделали виноватой, она, получается, шибко резво бежала.

В этот момент Ковалев, пожалуй, все-таки с сожалением подумал о присутствии рядом Ольги. Без нее можно было бы задержаться в деревне, еще раз наведаться к печально знаменитому коттеджу и еще раз прикинуть варианты. При Ольге об этом нечего и думать.

- Все уладили? Почему озабоченный такой?

- Она еще спрашивает, - сердито буркнул Вадим, - на меня дед с палкой налетел, а ты даже из машины не вышла. Не стыдно?

- Мне нельзя вмешиваться, - оправдывающе пояснила Ольга, - потому что мне нельзя волноваться.

А из переулка резво перебирала ногами какая-то бабка, явно для поддержки деду. Хоть и без палки, но руками размахивала яростно.

- Как хочешь, уважаемая, - рассмеялся Ковалев, - но с бабулей придется тебе разбираться. А я в машине посижу, понаблюдаю.

Разбираться, правда, не пришлось, бабуля торопилась к машине с просьбой.

- Сынок, - старая совсем запыхалась, - сделай доброе дело, отвези меня в Дуриловку, тут недалече, километра два.

- Да тебе по прямой через огороды вдвое быстрей выйдет, - вмешался дед, - машина-то кругалями поедет.

- Не встревай, - отмахнулась бабка, - умник нашелся, я эту тропу восьмой десяток лет знаю.

Она подошла к машине совсем близко и вкрадчиво, таясь от деда, пояснила:

- Я б уж"давно там была, если бы не канистры с самогонкой. Там ведь запой ноне, а я им самогонку гнала. У меня она всегда хорошей получается, крепкой да чистой, никакой магазинной не надо.

- А что ж они сами-то не приехали?

- Да вот возьми ты, - сокрушалась старушка, - загуляли, поди. А везти надо, там теперь самый разгул.

Вадим вопросительно повернулся к Ольге и удивился ее согласию.

- Поедем, - кивнула она, - я давно на деревенских гулянках не была.

Гулянка была в разгаре, когда ковалевский "уазик" с бесценными канистрами подъехал к гремевшему плясками и частушками дому, возле которого, похоже, собралась вся Грязная Речка.

Заливистая трель гармошки и задорные частушки ворвались в машину, лишь только Ковалев заглушил двигатель и открыл дверцу.

Я, бывало, всем давала
По четыре раза в день,
А теперь моя давалка
Получила бюллетень!

Звонкий женский голос тут же подхватил мужской, ядреный, в сильном подпитии:

Ох ты, Зина, дорогая,
Я тебе советую -
Никому ты не давай,
Закрывай газетою!

Дальняя часть круга, состоявшая в основном из любопытных, пришедших просто поглядеть, порадоваться и заодно остограммиться за здоровье молодых, веселилась сдержанно, а вот центр гуляющих, возле гармониста, представлял собой сплошную разноголосицу и топот множества пустившихся в пляс ног.

Мы с подругой вышли,
Обе никудышны,
Обе неумелые,
Зато давалки смелые!

В частушечном единоборстве внимание привлекали двое: невысокая плотненькая женщина, вся как на шарнирах, и парень лет двадцати пяти, высокий, статный, с вьющимися золотистыми волосами. "Золотой" передышки сопернице не давал, и стоило ей на секунду замешкаться с выпадом, а он уже рассекал:

Она меня - скалкой,
А я ее - палкой.
Она меня - чем-нибудь,
А я ее - чем е...!
Она меня колом, колом,
А я её - ...голым!

И опять:

Она меня - чем-нибудь, А я ее...

- Сашка! - кричала ему сердито женщина из числа любопытствующих. - Уймись, окаянный! Аль других частушек не знаешь?

- Знаю, мать, - звонко и радостно отозвался "золотой", - щас еще грамм двести врежу и начну другие вспоминать, из запретной тетрадки!

- Ой, дурак, ну дурак, - сокрушалась мать, - ни одна девка ведь за такого охальника замуж не пойдет.

Шел я лесом, просекой,
Нашел болт с колесиком.
А колесико вертелось,
Мне бабенку захотелось!

"Золотого" безрадостная перспектива отпугнуть от себя невест, похоже, совсем не волновала и не пугала, и он приступил к исполнению своего обещания насчет запретной тетрадки. Беспокойство матери выглядело излишним, да и не очень серьезным среди этого всеобщего куража. Ковалеву казалась странной уверенная игра гармониста, был он хоть и "поддавшим" изрядно, но кнопками-пуговицами перебирал без сбоев, вполне послушными пальцами.

Ответственный мужик, стойкий.

- Какой там ответственный, - усмехнулась стоявшая рядом женщина, - это третий гармонист, двое других спились уже.

Все ясно. И как удержаться, если с периодичностью в десяток минут на лужайку выносилась трехлитровая банка с напитком "получше магазинного" для всех собравшихся. Немалых усилий стоило и Вадиму с Ольгой отказаться от угощения. Тем более что виночерпием была их недавняя пассажирка, владелица канистр, главный самогонный технолог тетя Поля.

- Даже речи не ведите, - тараторила она, подступаясь к Ковалеву с доверху налитым граненым стаканом в одной руке и бутербродом в другой, - за счастье молодых и не выпить?

- Нам ведь ехать надо, - объяснял Ковалев, - мы же на машине. За рулем.

- Никуда не денется ваша машина, на автобусе уедете. А не уедете, так заночуете, у меня места хватит.

Тетя Поля не отступала.

- Давай пей, мужик, - нетерпеливо раздавалось сбоку, - не задерживай процесс, не один тут.

Довод этот не стал бы решающим, и Ковалев на провокационное замечание не поддался бы, если б не подъезжавший в этот момент к лужайке серебристый "БМВ" со знакомым номером. Наверное, судьба шла "детективу" навстречу.

Да, это были те трое, увозившие Солнцева из аэропорта.

- Если с ночевкой, то можно и выпить, - с улыбкой покосился на Ольгу Вадим, - за счастье молодых!

И залпом осушил стакан. Знай наших!

- А этих-то какая нелегкая принесла? - недовольно заметила какая-то женщина в адрес прикативших на "БМВ". - Неужто и их пригласили?

- Всяко может быть, - вторили ей, - жених, Серега-то, охранником у них служит, хоромы ихние охраняет. Мог и пригласить.

- Глаза б мои их не видали, паскудников.

Высказывания местных насторожили Ольгу, она пристально, беспокойно повернулась к Вадиму.

Он улыбнулся, подмигнул:

- Ты не волнуйся, я могу литр выпить и совершенно не опьянеть.

- Мне не нравится, когда ты становишься таким уступчивым и сговорчивым, - тихо сказала Ольга, - ты ничего не задумал, Ковалев?

Если бы тетя Поля ближе к вечеру не спохватилась о своих некормленых поросятах, способных на голодный желудок разнести вдрызг свинарник, Вадиму с Ольгой вряд ли удалось бы покинуть гулянье раньше полуночи. Чувствовалось, что Грязная Речка настроилась на круглосуточное торжество. Можно себе представить, какой безудержной будет свадьба, намеченная на январь, и на которую, между прочим, Вадим и Ольга получили приглашение. Кажется, они пришлись местным по душе.

Ольга приготовила в отведенной им горнице постель, причем из предложенного белья выбрала простыни домотканые, грубые.

- Такие у бабушки были, - улыбнулась она. - И полотенца такие были, и наволочки, с пробивками.

Она радовалась воспоминаниям из детства.

- А одеяло... Такое же, из разноцветных клочков, бабушка целый месяц шила. Знаешь, какое оно теплое? А вообще я рада, Ковалев, что мы сюда приехали. А ты?

- С тобой мне везде радостно, - сказал Вадим, и это было правдой.

Находиться после разлуки в комнате наедине с Олей, рядом с манящей постелью было слишком тягостно, и Ковалев очень кстати вспомнил о наказе хозяйки принести воды на чай.

Заросший травой родник находился метрах в ста от дома, в такой же заросшей лощине, в углублении которой урчал питавшийся родниковыми струйками ручей. Ковалев нашел источник сразу, благодаря протоптанной к нему тетей Полей тропинке. Других жильцов в соседских домах не было, сиротливость этой некогда густонаселенной части Дуриловки оттеняли неухоженные, заросшие бурьяном сады. Через лощину, на взгорке, с которой взирал на скромные домики двухэтажный особняк, народу проживало побольше, забитых крест-накрест окон Ковалев не заметил и с каким-то успокоением воспринял свет во многих из них. Светились и окна первого этажа особняка, наполненного своей обособленной жизнью.

- Что ищешь, мил человек?

Из-за ограды соседнего дома настороженно вглядывался в незнакомца старик с длинной белой бородой, опираясь на грабли или вилы.

- Пошел за водой в родник и заблудился, - засмеялся Ковалев, - все репейники в лощине пособирал. И без толку. Не покажете, где он?

- Полькин родник, мил человек, внизу, в лощине, а тебя вона куда занесло. Назад топай, вот по этой стежке к переходу, в аккурат к роднику и выйдешь.

Ковалев поблагодарил деда и отметил, что за металлической оградой особняка не послышалось собачьего лая. Собаки могут помешать. Очень подходящей было и покровительственное разрешение хозяев особняка своему охраннику-молодожену в такой знаменательный день, вернее ночь, на работу не выходить. Это было, надо полагать, подарком с их стороны.

Перед сном Ковалев отыскал в машине скотч и охотничьи спички, ножом аккуратно вырезал покрытую серой полоску коробка и на его длину нарезал четыре отрезка ленты. Еще несколько отрезков нарезал произвольной длины и также наклеил их на ручку ножа. Все это вместе с карманным фонариком Ковалев засунул в карман ветровки, оставшейся на сиденье, положил на нее монтировку, кинул еще раз взгляд на висевшие на ограде резиновые сапоги, пришедшиеся так кстати в походе к роднику и так необходимые для еще одного похода, и заторопился в отведенную им с Ольгой горницу.

К особняку он подошел в час ночи в абсолютной тишине, нарушаемой лишь отдаленным беззлобным собачьим лаем. Старый месяц особого света не излучал, но контуры домов и деревьев вырисовывал достаточно ясно, помогая Ковалеву ориентироваться. Ориентир у него, собственно, был один - задняя сторона особняка, где находилась котельная, и через которую можно было попасть на кухню. Отсутствие охранника, исполняющего заодно обязанности оператора котельной, было как нельзя кстати. Пока ситуация складывалась благоприятно, о чем лишний раз Ковалеву подумалось, когда вместо ожидаемой металлической двери котельной он обнаружил обычную деревянную. Он даже с усмешкой подумал, что при таком везении не будет удивительным, если она окажется незапертой. Но это было бы уж слишком. Дверь, конечно, была заперта.

Ковалев вклинил острый конец монтировки в щель между дверью и косяком и повел свое примитивное орудие взлома в сторону. Ни скрипа, ни скрежета. Годится. Сама дверь не подалась, но подался косяк коробки, причем прилично. В заметно расширившуюся возле замка щель можно было вставить монтировку уже широкой стороной, и дверь открылась.

В доме было тихо. Умаявшиеся хозяева отдыхали после напряженного, богатого на спиртное дня. Спальные комнаты располагались на втором этаже, столкнуться с кем-то в поисках кухни было маловероятно, разве лишь кто-нибудь из троицы не отключился в столовой. Ковалев даже фонариком не побоялся воспользоваться, правда, на короткое время, чтобы определиться в этих многочисленных квадратных метрах.

На кухне он извлек из кармана нехитрые приготовления, ему хватило нескольких минут, чтобы на дверном косяке прикрепить скотчем серные полосы спичечного коробка, а на двери, напротив полосок, прикрепить по две спички. Спички надежные, наверняка сработают при открывании двери. К тому же можно рассчитывать еще и на электровыключатель, любой искры которого будет вполне достаточно. После этих манипуляций Ковалев проверил, закрыты ли окна и форточки на кухне, залепил газетой вытяжное отверстие в стене и на полную мощность открыл газовые вентили плиты. Потом осторожно, потихоньку, закрыл дверь на кухню и знакомым уже маршрутом, через котельную, покинул особняк.

Должно сработать, должно получиться. Главное, чтобы никто из троицы не направился лечиться на кухню, к холодильнику с живительными напитками, в ближайший час-полтора.

Ковалев спал, мерно посапывала у его плеча Ольга, вся Грязная Речка, наверное, спала, когда страшный грохот всколыхнул Дуриловку. А когда через несколько минут грохот промчался эхом по всей деревне и когда прозвучал еще один взрыв, хоть и немного слабей первого, деревня со страхом подумала: война! Со сна всякое показаться может, тем более на больную голову. Один лишь Ковалев знал о причинах и первого взрыва, и последовавшего за этим взрыва в гараже.

В горнице тети Поли стало светло от огненного зарева, сама тетя Поля крестилась на кухне у окна и шептала без конца:

- Свят... свят...

- Что это, теть Поль?

Она повернулась испуганным лицом к своему квартиранту:

- Сама не знаю. Хотела побежать, узнать, а ноги совсем чужие стали, не слушаются совсем...

- Я сбегаю, - решился Вадим, - узнаю. Только вы ничего Оле не говорите, ей нельзя волноваться. Пусть спит.

Он торопился на бушующее пожарище в хозяйских резиновых сапогах не за новостями, а за дополнительным алиби для себя. Чем больше людей увидят Ковалева возле оставшихся от особняка развалин, чем больше он там натопчется, тем проще будет потом объясняться со следователями вроде "важняка" Мягкова. Такое интересное совпадение - пребывание Ковалева в деревне в ночь взрыва - его может заинтересовать.

На обратном пути домой в одной из встретившихся им милицейских машин мелькнуло вроде знакомое лицо. Ольга тоже обратила внимание на машину с мигалками.

- Это уже третья, - сказала она, - и все в Грязную Речку.

Ольга глянула пристально и недоверчиво:

- Ты ничего от меня не скрываешь, Ковалев? Учти, мне нельзя волноваться.

- Знаю, - кивнул Ковалев, - да, а почему, кстати, тебе нельзя волноваться?

Она рассмеялась:

- Через полгода узнаешь, гражданин Ковалев.

В ее словах звучала радостная двусмысленность, однако занятый своими мыслями Ковалев отметил это вскользь, не обратив особого внимания.

- А когда мы к твоим родителям поедем?

- Хоть завтра, - откликнулся он, но тут же поправился, вспомнив про возможный вызов к следователю, - давай дня через три. Хорошо?

- Хорошо, - кивнула Ольга и то ли сама себе, то ли Ковалеву тихо сказала: - Скоро я узнаю, в кого ты такой вредный...

И снова Ковалев не обратил на ее слова особого внимания. Наверное, он все-таки сильно устал за эти последние несколько месяцев.