Библиотека музея

Я хочу рассказать вам о тех, кого уже нет и никогда не будет. Тех, благодаря кому наш Мурманск является тем, что он есть. Тех, о ком скоро некому будет вспоминать. О моем отце, его учителях, друзьях, соперниках - о мурманских капитанах.

Сорок лет я носил в сердце нестихающую детскую обиду на отца и его друзей. Мне было, кажется, восемь: отец пришел с моря, мы отправились в "Буратино" и он купил мне машину. Шикарную зеленую "Чайку", с габаритными огнями и дистанционным управлением. Это была мечта - больше в этой жизни нечего хотеть. А из магазина мы пошли в гости…

…Они вчетвером елозили по полу, вырывая друг у друга пульт: 30-летние капитаны, абсолютно трезвые (застолье еще не началось, жены на кухне наносили последние штрихи), в одинаковых белых рубашках, одинаковых черных нейлоновых галстучках-самовязах, черных узких брюках, нейлоновых носках, остроносых черных лакированных туфлях. "Дай! Дай мне!". "Э-э, моя очередь!" Они сломали мою "Чайку". Жить больше было незачем.

И только этой осенью, сидя у отцовской могилы, я наконец понял: вечно голодные дети военной поры, потерявшие на Великой Отечественной отцов, они просто на полчаса нырнули в нормальное детство, в то, чего были лишены. Они ведь и в мореходки поступали во многом потому, что "там форма и кормят". Это потом, для парадных газетных интервью журналисты дописывали за них правильные слова про романтику морских просторов и соленое счастье рыбацкой работы.

Дядя Слава Лазарев, дядя Коля Рузов, дядя Саша Чурилов. Капитаны "Севрыбхолодфлота". Они приходили к нам домой, молодые, красивые, веселые, шумные, и басовитый рокот их командирских голосов сразу наполнял все комнаты. Отсидев положенное с женами за столом, уходили перекурить на кухню, и оттуда доносились непонятные и манящие слова: ахтерпик, коффердам, дифферент, тамбучина…

Никого из них я, наверное, ни разу не видел в гражданской одежде: всегда или в черном двубортном, или синем однобортном кителе, или в синей же тужурке, в золоте капитанских нашивок на обшлагах или погонах, с училищными "поплавками", орденскими планками и главной ценностью - окруженные якорь-цепью якорь и секстан (теперь нагрудный знак "Капитан дальнего плавания" можно купить в интернет-магазине за 300 рублей). По форме - и в пир, и в мир, и в добрые люди. Не было среди них шмоточников. Они позволяли себе единственную слабость - капитанские фуражки. О! Найти хорошего мастера - в Ленинграде или Одессе - и начать отпуск с поездки к нему, чтобы построить правильную фуражку, это было большое дело. И, насколько помню, адресами фуражечных дел умельцев не делились даже с друзьями.

Отец просто не умел носить штатское: в цветастой рубахе-"гавайке" и светлых летних брюках он как будто становился меньше ростом и за это заработал семейное прозвище - Винни-Пух.

Но плюшевого в нем не было ни на грамм. Иначе и быть не могло. Сейчас в ходу такое определение капитана: "Первый после Бога". Неверно это. Капитан на корабле - царь, бог и воинский начальник, он обладает практически неограниченной властью. Его распоряжения обязательны к исполнению всеми находящимися на борту лицами (и не только членами экипажа). Он вправе изолировать любое лицо, проводить дознание, исполнять нотариальные функции - регистрировать рождения и смерти, заверять завещания, заключать браки.

И самое главное - принимать все должные меры для предотвращения вреда судну, людям на его борту, грузам. В современном морском праве до сих пор присутствует понятие "мятеж на борту". И капитан обязан его подавить всеми способами, вплоть до… Еще в 60-е на советских судах в капитанской каюте, в сейфе, стоял карабин. Догадайтесь, для каких целей? В общем, строки Гумилева "Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так, что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет" не до конца потеряли актуальность.

Писать об этом трудно, но надо - и отец, и другие капитаны, бывало, били своих моряков: застав пьяными на вахте, а то и когда на них бросались с ножом (он у матроса всегда под рукой, чтобы рыбу шкерить или для такелажных работ). А однажды отец кулаками "исполнил нотариальную функцию": когда матрос, встретив большое светлое чувство, решил бросить жену с тремя детьми. Семья, кстати, была сохранена.

В экипаже плавбазы две сотни в основном молодых и здоровых мужиков - покладистых среди них еще поискать надо, каждый с норовом и характером - и около десятка женщин. В таких условиях (да еще замкнутое пространство и тяжелая, изматывающая каждодневная пахота) дисциплина - не пустое слово из корабельного устава, а насущная необходимость. И поддержать ее можно только одним способом - беспрекословным авторитетом капитана. На чем он держался? Думаю, на четырех китах: моральном и физическом давлении, человеческих качествах капитана и его… удачливости. Попробую объяснить.

Году так в 82-м мне в Ленинград, где я тогда учился, позвонила мама: отец с экипажем прилетает в Москву из Марокко и просит встретить его в Шереметьеве. Прилетел. Встретил. Обнялись. И отец поволок меня в уголок - ему было невтерпеж одарить своего студента обновками из "загранки". И только я примерил один башмак… "Ваши документы!" - откуда ни возьмись нарисовался бдительный сержант, сиявший от предвкушения благодарности начальства за поимку спекулянтов. Предъявили мы доказательства своих близкородственных отношений. Милиционер потух, козырнул, и тут отец ровным спокойным голосом, с паузами, отчеканил: "Сержант, мне представляется, Вам следует более тщательно относиться к несению службы". Каждым словом он вколачивал беднягу в шереметьевский пол, пока на поверхности не остались лишь фуражка и горящие уши.

Или вот деталька. В детстве отец был непререкаемым авторитетом и образцом. "Папа всегда доедает манную кашу до конца". "Папа всегда говорит правду". "Папа учился только на "пятерки". "Папа никогда не обижал девочек". Но лет с 14 я пытался доказать отцу, что у меня есть свое мнение и он напрасно воспринимает сына как 221-го подчиненного. Все это его безмерно удивляло и понимания не находило. И тут, как мне казалось, на помощь пришла природа: за время полугодового отцовского рейса я сильно подрос (физически). При встрече я - якобы в шутку - еще и привстал на цыпочки и этак свысока на него посмотрел. Он - тоже якобы в шутку - тут же процитировал Наполеона: "Даву, Вы не выше меня, а длиннее. И я всегда могу укоротить Вас на голову". Охота меряться ростом пропала надолго.

В 76-м отцовская "Севрыба" стояла на ремонте в Клайпеде, и был на ней матрос Лешечка - человек огромной физической силы и с золотой душой: добрый, отзывчивый, справедливый, работящий. Все это - пока не выпьет. Очередное вызволение Лешечки из милиции после "залета" обошлось отцу в ящик коньяку. Последовал разбор полетов. В его-то разгар я и заглянул в каюту: вокруг овального стола для совещаний нарезал круги, гоняясь за "залетным", мой отец. А Лешечка, блюдя субординацию, успевал на ходу оборачиваться и просил: "Ну, Адольф Петрович, хватит уже! Я больше не буду!" Тогда я искренне недоумевал, почему он, будучи на голову выше капитана и раза в два шире, не нейтрализовал его физически: ведь свидетелей - до моего появления - не было? Понял через пару лет.

Отец дома никогда не матерился (хотя и был любителем большого петровского загиба - в море без этого никак) и пальцем меня не трогал. За исключением одного случая. Как-то в борьбе за свои права с мамой я употребил совсем не те слова. Из-под земли вырос отец и зарядил мне с правой. Вот тогда я наконец, понял смысл выражения "время остановилось": все происходило очень медленно, еле-еле плыл кулак (мне в голову даже не пришло увернуться или сблокировать его), в отцовских глазах мелькнул испуг, он вроде бы даже попытался притормозить, но кулак прилетел по адресу. И тогда полетел я - от порога до шкафа у противоположной стены. Шкаф этот мне никогда не нравился. Выбрасывать его было ничуть не жалко.

Готовясь к роли командира фрегата эпохи наполеоновских войн в фильме "Хозяин морей: на краю земли", австралийский актер Рассел Кроу проинтервьюировал десятки капитанов. И сделал потрясающе точный вывод: "Капитан выполняет работу одиночек и должен быть готов к одиночеству. Не всегда прав, но всегда уверен - это о них, в опасных ситуациях капитан не имеет "права колебаться".

Одиночество - верное слово. Не может быть у капитана друзей в экипаже, вся команда - его подчиненные. Начнешь кого-то из хорошего отношения выделять, коллектив тут же пойдет трещинами. А на коллективе хороший командир должен играть, как Паганини на скрипке: где подтянуть струны, где ослабить, и все время прислушиваться к инструменту. Психология-с.

Конечно, моряк ценит в хорошем капитане справедливость, уважительное отношение, верность данному слову. Понятно, что и лошадь, и человек не любят ходить в строгой узде. Но моряк простит капитану и грубость, и самодурство, и прочие закидоны за его морские лихость и удачливость. "Уловистый" мастер, знающий "рыбные места", имеющий "чуйку" на косяки и умение быстро "обловиться", всегда будет уважаем экипажем - значит, в семью придешь из рейса не с пустыми карманами. То же самое, но применительно к "базовским" капитанам - это способность обеспечить рыбофабрику сырьем в должном объеме: простои сказываются на кошельке каждого и настроении команды.

Правила запрещают швартовку судов в море борт к борту при волнении свыше четырех баллов. Но капитаны повсеместно рисковали: Родина ждала рыбу, а экипаж хороших заработков.

Представьте себе "баренцуху" в разгар мойвенной путины: морозец, ветерок, волнение, плохая видимость. Плавбаза водоизмещением под 20 тысяч тонн, слева к ней уже ошвартован 18-тысячетонный транспортный рефрижератор, на который перегружается готовая рыбопродукция. За кормой на бакштове - танкер-пятитысячник. С него идет заправка топливом. И весь этот "табор" ползет швартоваться к малышу-кошельковисту. Тот лежит в дрейфе, потому что ограничен в маневре - у него по правому борту полный кошелек мойвы. И за все четыре судна отвечает перед Родиной и законом капитан швартующейся плавбазы: рассчитай курс, скомандуй в машину, проконтролируй палубную команду. Кофе литрами, "Беломор" пачками, "в Бога, в душу, в мать" - по громкой связи. Огромные кранцы лопаются как виноградины под каблуком Гулливера. Уф-ф, ошвартовались…

После одной такой образцово-показательной швартовки капитан "малыша" рявкнул моему отцу: "А теперь давай ко мне на палубу. Будешь мне штаны отстирывать". Весь промрайон, слушавший эту музыку в эфире, грохнул смехом.

Совсем мелким я как-то решил, что дома меня обманывают и отец никакой не капитан, а пожарник. Просто во время стоянок он всегда убегал из дома ранним утром, чтобы до "графика" заскочить на "Севрыбу" и проверить состояние дел: "Все-все, пора, сын - социалистическое производство горит!"

Я рассказал эту историю отцову соплавателю, капитану Петру Сидоровичу Фесенко, он подтвердил:

- Да, производство "горело". И мы горели вместе с ним. Соревновательность была у капитанов в крови. Быть первым, быть лучшим - этим жили. И дело не в деньгах, нет. Главное - показать себя в работе. Штурмана, у которых этой жилки не было, с плавбаз уходили через рейс-два на "курорт", на транспорта. Плавбаза - это завод, даже должность называлась "капитан-директор". Причем капитан ты в меньшей степени (если подобрал хороший штурманский состав, на мостике тебе делать нечего, разве что когда погодные условия тяжелые). А так - ты в основном директор: проблемы ведь возникали не ежедневно - ежеминутно. Без отдыха: палуба - фабрика - палуба - фабрика… Ну, спустишься в каюту телеграмму в управление написать и опять по кругу. Просыпались от тишины: нет привычных шумов, значит, что-то случилось. Авария?

Я, правда, помню черно-белый документальный фильм Мурманской телестудии. Тогда, в 1972 году, "Севрыба" с ловцами пошла осваивать новый промрайон - на Лабрадор. На борту был вертолет для ледовой разведки и поиска рыбы. Так, судя по фильму, отец жил на мостике, там есть кадры: в закутке штурманской рубки, завернувшись в тулуп и надвинув на глаза ушанку, он спит на лавке. В том году его назвали лучшим капитаном Минрыбхоза СССР. Говорили, что представят к Герою Соцтруда, но потом решили, что еще молодой и дали орден Трудового Красного Знамени.

Его еще дважды соберутся сделать Героем. Но, если память не подводит, в 81-м на заходе в английский Фалмут судовая уборщица украла в магазине с витрины кошелек ценой в 5 фунтов. Опозорила родину социализма. Тут скажи спасибо, что не списали с флота. Не ты украл? А почему не воспитал ее правильно?! Ну и что, что ей 45 лет?! Звезда Героя трансформировалась в орден "Знак Почета". Потом, уже при Горбачеве, его таки представили к Герою. Но мудрый реформатор как раз тогда порешил, что частые награждения обесценивают высокое звание. А капитану Болычеву хватит и ордена Ленина, с чем его и поздравил правительственной телеграммой. Отец тогда посчитал, что генсек его унизил...

В 87-м отца экстренно доставили с промысла с убийственным диагнозом - рак. Жизнь ему спасли мудрые руки докторов Зинькевича и Скрипчака. А заставила жить мама - она принесла в палату матрас, бросила на пол и надолго поселилась в онкодиспансере.

После операций отец очень долго не мог говорить. Но они ворковали с мамой: он писал ей в блокнотах. Эти блокноты теперь у меня дома: я никогда не думал, что в нем было столько нежности.

И вот что я вам скажу: у каждого хорошего капитана обязательно была хорошая жена. И дело тут не в "обеспечении надежного тыла". Естественно, у отца был штатный помполит. Но был еще и пом по экипажу - моя мама. У нас дома регулярно кто-то жил: родители и невесты моряков с "Севрыбы", их земляки, приехавшие в Мурманск устраиваться на флот. Она "мастерила" свадьбы, воспитывала загулявших мужей, учила молодых морячек ждать, воевала с разводами, помогала выбивать места в садиках и жилье. Мама такая была не одна - целый женсовет при управлении "Севрыбхолодфлота".

Капитан Фесенко считает, что самым трудным в работе советских капитанов были так называемые продления рейсов. Что это? А вот представьте: заканчивается отчетный период (квартал или год), а флот недобирает положенных пару тысяч тонн пищевой продукции. И причины объективные - в паре промрайонов затянувшиеся шторма или рыба ушла и ловцы никак не могут ее найти. А там, где вы, отличная рыбалка, но у вас истекают предельные по КЗоТу 175 суток рейса. И из управления по закрытой связи капитану приходит указание: команда должна принять добровольное решение о продлении рейса на 10 суток. Созывается собрание экипажа (все свободные от вахт), и начинаются уговоры. А все до черта устали, все страшно соскучились по берегу, да и судовой план - всем это давно известно - перекрыт на 150 процентов. Причем ни давить, ни ссылаться на закрытый приказ нельзя. О, это были чудеса дипломатии - ведь "просьба" экипажа о продлении рейса должна быть единогласной.

Капитану Фесенко виднее, но мне кажется, что самым трудным в их работе было возвращение на берег. Безусловных абсолютных монархов в море, на берегу их подвергали немедленной и беспощадной детронизации. Давай теперь побегай по отделам управления: вот у тебя перерасход топлива, вот претензии по качеству этой партии пресервов, вот на судне, считает партком, плохо поставлена воспитательная работа. А главное - дамы из ОТиЗа (отдела труда и зарплаты) совсем не так, как ты, посчитали рейсовую премию. Что ты скажешь экипажу? И меняется осанка и походка, на лице появляется искательная улыбка, а из портфеля "сувениры" - конфеты и бутылки с импортными наклейками.

И все-таки им было чем гордиться - они раздвигали горизонт. Как там у Гумилева в "Капитанах"?

На знаке Минрыбхоза СССР "За безаварийную работу" силуэт траулера перекрывает земной шар. Все правильно: наши рыбаки работали возле Антарктиды, Намибии, Перу, Аргентины, Марокко, Канады, Великобритании, на Канарах, Фарерах - по всему Мировому океану. Так было.

А потом пришли 90-е. Сначала из-под ног капитанов выдернули страну, потом - палубу. И тогда кончилась жизнь.

Первым ушел дядя Саша Чурилов - он шел домой из порта и на проходной у него остановилось сердце. Потом в рейсе умер дядя Слава Лазарев. По советской инерции их должным образом почтили - двум транспортным рефрижераторам дали имена "Капитан Чурилов" и "Капитан Лазарев". Вот только ненадолго: СРХФ растащили вскоре по бандитским карманам (говорят, не обошлось без Япончика). "Капитанов" долго перепрятывали - регистрировали на Кипре, в Панаме, Белизе. "Чурилов" стал "Монтерреем", "Лазарев" - "Сальвадором".

Хорошо зарабатывая, больших богатств отец не скопил - всегда помогал родственникам, охотно давал в долг - часто без возврата. За все годы не принес домой с "Севрыбы" ни одного рыбьего хвоста: "Как ты себе это представляешь? Я же капитан!" Тем острее он переживал вакханалию начала 90-х: махинации с топливом, браконьерский лов, береговое воровство взахлеб. В последний год жизни отец часто спрашивал маму: "Я что, неправильно жил? Что я оставлю детям и внукам?"

20 сентября 1994 года он поднялся на борт к Петру Сидоровичу Фесенко. И умер в его капитанской каюте - сердце. Наверное, это лучше, чем на берегу? На кладбище он лежит в метре от капитана Гаврилова. Они долгие годы соперничали с Николаем Александровичем - профессионально, по-капитански выясняли "кто круче". Соперничество это было острым, порой даже напоминало вражду. И вот: рядом в море - рядом на кладбище.

В Мурманске есть семь "капитанских" улиц - Буркова, Егорова, Тарана, Орликовой, Маклакова, Пономарева, Копытова. Восьмой, видимо, уже не будет. Жаль.

Жаль, что нет улицы Федора Игнатьевича Чернявского, редкой судьбы человека, в Великую Отечественную служившего летчиком военно-транспортной авиации, а потом у нас - капитаном "Мурмансельди" и тралфлота. Нет улицы Георгия Михайловича Бородулина, его в 35-м арестовали по обвинению в шпионаже, он не подписал ничего и был освобожден по недоказанности, в 1941-м воевал на Северном флоте, в 65-м создал и возглавил "Севрыбхолодфлот", на флоте имел прозвище Отец родной - совершенно заслуженное. Нет улицы Михаила Ивановича Каргина, донского казака, в 80-х возглавлявшего ВРПО "Севрыба", минувшей весной он скончался в Костроме, но завещал похоронить его в Мурманске.

И я бы хотел пройти по улице моего отца. Ты волновался, что тебе нечего оставить после себя? Ты оставил мне имя. Мне - хватит. Но мне не хватает тебя, папа.