Полдень. Наш пароход медленно приближался к береговой полосе. На палубе заметно оживилось движение: кто-то спешил в нос судна, кто-то к кормовой палубе. Заранее подготовленные люди из нашей команды - бывалые рыбаки - готовили стоящие по оба борта кунгасы, развязывали стальные тросы и растительные канаты, освобождали их от крепления. Команда готовила грузовые стрелы, а для спуска на воду кунгасов готовили тяжеловесную стрелу. Пароход сбавил ход до полной остановки, и с мостика последовала команда "Отдать якорь!". Загремела цепь, якорь с тяжелым всплеском ушел в воду. Через какое то время на пароходе почувствовалась вибрация, - это заработал винт, давая судну задний ход. Якорная цепь натянулась, вибрация прекратилась, пароход медленно, спокойно развернулся против течения и стал левым бортом к берегу. Перед нашими глазами предстал берег с небольшими пятнами тающего снега и белой пеной прибойной полосы. Вдали был виден поселок. Он состоял из двух высоких дымовых труб, нескольких бараков и отдельно стоящих жилых домиков. А за поселком простиралась возвышенность с покрытыми снегом верхушками, и дальше, уже в десятках километров вглубь берега, была видна гряда огромных, невиданных гор, так называемых здесь сопок, почти сплошь покрытых снегом с редкими прожилинами оголенной земли.

Нас охватило волнение, ощущение какой-то новизны в нашей ранее спокойной жизни; мы почувствовали, что из обыкновенных пассажиров превращаемся в действующих лиц, главных героев. Объявили сбор на кормовой палубе. Алексей Миронов, представившийся начальником лова, зачитал нам первое распоряжение управляющего Ивана Леонтьевича Шишова, в котором было сказано, что каждый из нас определен в бригаду.

К нашему судну подбежал небольшой катерок, с него на палубу поднялся представитель с берега и начальник погранпоста с двумя пограничниками. Пока шло оформление прихода судна пограничниками, с борта один за другим спускали кунгасы. Через несколько минут объявили высадку в кунгасы строго по бригадам. Мы с другом Васей Казанковым оказались в одной бригаде грузчиков и были высажены вместе с другими ребятами. Катер, развернув кунгас, взял его под борт и с разгона подал к берегу. Стоящие на берегу два дюжих зимовщика кинули на корму кунгаса канаты и стали натягивать и крепить их за врытые на берегу столбы. Подали трап и последовала команда "Выгружайся!". Счастливые (последний раз мы стояли на твердой земле месяц назад), мы ринулись по трапу на берег, подхватив свой багаж - кто чемодан, кто просто мешок. И только тогда мы почувствовали, что мы уже на земле, что нам ничего не грозит. Но лично меня еще покачивало и я сел на свой фанерный ящик, называемый чемоданом. Как завороженный разглядывал я стоящий на рейде пароход и берег, накрытый волнами, словно белым покрывалом. Не было видно ни одного зеленого островка и нам казалось, что мы в пустыне. К нам подошел загорелый парень, одетый в телогрейку, ватные брюки и длинные резиновые сапоги: "Ребята, идите за мной, берите свои вещи, я вас поселю в бараке, где вы будете жить все шесть месяцев".

Барак представлял из себя длинное помещение с двумя рядами железных коек (всего их было двадцать) с соломенными матрацами. Посредине барака стояла металлическая, сделанная из большой бочки, печь; в правом углу находился металлический бак с краном и большая алюминиевая кружка на цепочке, прибитой к стене; также недалеко от печки вдоль прохода стоял длинный стол и две скамейки по обе стороны стола. Весь этот "комфорт" показался нам вполне приличным и надежным, в отличие от твиндека судна, где мы провели целый месяц на досках нар без матрацев и других удобств, где воду выдавали по литру в день, а под конец рейса и того меньше (при этом надо заметить, что основным продуктом была соленая горбуша). Ребята без особой спешки заняли свои облюбованные места, а кто не успел занять койку пошел в соседний барак. Через два часа мы приступили к разгрузке судна со стоявших у берега кунгасов. Пока мы подходили к берегу, успели рассмотреть, что в поселке все-таки есть трава, но трава особенная: концы узкой листвы образуют как бы иголки и если сесть на эту траву не в ватных брюках, рискуешь получить занозу на самом интересном месте.

Майно-Пильгино - это населенный пункт на восточном берегу Чукотки, расположенный на песчаном берегу Берингова моря в месте слияния двух рек - Майно и Пыльга. В этом месте образовалось устье этих рек, впадающее в Берингово море. Причем река Пыльга течет с севера и берет начало из огромного озера пресной воды, расположенного среди огромных гор. Площадь этого озера примерно пять километров в ширину и километров пятнадцать-семнадцать в длину со средней глубиной 50-80 метров. Вторая река, Майна, берет начало на юго-западе и течёт параллельно морской береговой линии на север до слияния с Пыльгой. Глубина обеих рек позволяет ходить по ним небольшим катерам с осадкой до 1,8 метра, такая же проходная глубина и в устье. Рыбозавод Майно-Пыльгино находился в пяти километрах южнее, на берегу Берингова моря, куда и держал курс наш пароход ‘Владимир Маяковский’ в 1941 году. Прежде чем приступить к разгрузке судна, на воду спустили кунгасы и два катера “Норд” и “Вест”. Когда все эти плавсредства были спущены и укомплектованы, началась выгрузка груза из трюмов судна, сначала выгружали соль, тару и другие материалы. На берег отправили две бригады грузчиков, набранных из наших рядов (сезонников), хотя до этого никто из нас не был грузчиком, но теперь нам представилась возможность освоить эту нехитрую профессию. По словам одного здоровяка, уже работавшего раньше на другом рыбозаводе, главное в этой профессии: “ Бери больше - тащи дальше”- с чем и успешно справлялись вновь испеченные грузчики. Я оказался в бригаде Петра Мироненко. Это был молодой парень крепкого телосложения, смуглолицый, рыбак Черноморского абхазского поселка Очамчири. В бригаде как-то сразу сложилось уважительное отношение к начальнику. С первых часов работы авторитет бригадира признавался безоговорочно, он сам становился на подачу и если перед ним оказывался паренек слабее остальных, он старался дать ему мешок полегче, и никто не смел возмущаться. В самый разгар рабочего дня 23 июня к нам на берег прибежал замполитрука погранзаставы и зачитал перед собравшейся в кружок бригадой сообщение ТАСС о внезапном вероломном нападении на нашу Родину фашистских захватчиков, о бомбежке Киева, Минска и других городов, расположенных не только вблизи границы, но далеко в тылу нашей страны. Люди слушали молча и переглядывались между собой, как бы не веря в только что услышанное, ведь среди нас были и ростовчане, и смоленские ребята, и украинцы. Замполитрука в нескольких словах прокомментировал свое сообщение и особо отметил, что "…хоть развязанная война на западе и не представляет для нас непосредственной угрозы, но мы находимся близко к Японии, политика которой по отношению к СССР не из самых дружелюбных, и поэтому мы должны быть бдительны и еще раз бдительны". А наш управляющий Шишов Иван Леонтьевич добавил: "Важно не допустить панического настроения, а все внимание и силы обратить на досрочное снятия груза с парохода". Общая беда, как говорят, сплачивает людей, сближает их. Только вчера мы были едва знакомы, да и что мы могли знать о другом человеке, кроме того, что мы вместе в одном трюме или в одном вагоне едем на место, где должны выполнить определенную работу. После услышанных вестей люди стали рассказывать друг другу о том кто они, откуда приехали, о своих семьях. Многие были из западных районов, где запылала война, и у каждого из них кто-то остался дома: родители, жены, дети... Прошли сутки, я знал уже многих из своей бригады, и надо было видеть, с каким остервенением люди работали, не считаясь со временем: мы таскали груз без всякого принуждения даже когда наша смена заканчивалась, и это стало нормой. С того дня каждые 4-5 часов мы слушали сводки Совинформбюро, переписанные у пограничников, специально выделенным конторским работником Байсара, который зачитывал нам их на рабочих местах или в общежитии. Каждое утро на утреннем разводе на работу зачитывалась сводка за прошедшие сутки, а в течение дня новости на листках вывешивались на специальных щитах в общественных местах: в столовой, на центральной площади т.п. Выгрузка парохода шла очень быстро, а мастер лова Миронов А.И. и несколько будущих рыбаков ставили в стороне от рыбозавода контрольные сети на лосось, и уже на второй день в сети стали попадаться отдельные экземпляры кеты и красницы. Это говорило о том, что через несколько дней начнется ход рыбы. В это время в кабинете управляющего промрайоном Шитова шло совещание руководителей всех цехов. Обсуждались первостепенные задачи по организации добычи и обработке рыбы. Речь держал Иван Леонтьевич: “Прежде чем обсуждать задачи по подготовке к путине хочу, в связи с началом войны, обратить ваше внимание на работу с людьми. Нельзя допускать панического настроения, ежедневно мы должны информировать людей о положении на фронте, но какие бы ни были печальные сообщения, рабочие не должны опускать руки. Мы должны работать так, чтобы помогать фронту, кто как может, в основном, выполнением норм выработки. Наша задача такова—чем больше мы дадим рыбы стране, тем быстрее приблизим нашу победу над врагом. А теперь о подготовке к путине. Времени у нас очень мало. Алексей Иванович доложил, что в контрольных сетях появились первые гонцы лосося и это означает, что рыба может пойти рунным ходом со дня на день. Сегодня же Алексей Иванович приступает к постановке неводов и через сутки должны быть готовы минимум два невода, после чего рыбаки приступят к круглосуточному дежурству. Механику Пошелюжному было приказано приступить к прокручиванию оборудования консервного завода, одновременно мастера обработки должны готовить посольные емкости к приему рыбы в посол". Утром 28 июня весь груз из трюмов “Владимира Маяковского” был уже на берегу, и через несколько часов, потраченных на оформление грузовых документов, пароход был снят с якоря и вскоре его дымок исчез за горизонтом. Итак, мы остались на берегу, где нам, правда, немногим, суждено было прожить несколько суровых военных лет. В первых числах июля пошел рунный ход лосося. На берег подавали полные кунгасы серебристой рыбы и мощная береговая лебедка подтаскивала их к приемной площадке, куда лосось вываливался с помощью той же лебедки, и одна часть его шла по конвейерной ленте в здание консервного цеха, а другая отправлялась в тут же оборудованные засольные чаны и там производилась разделка, посол и укладка рыбы. Работа по приему и обработке рыбы шла почти круглые сутки с небольшими перерывами на обед. Работа была в две смены. После того как весь груз, за исключением угля, соли и тары, перенесли в склады, меня вместе с другими ребятами направили на разделку рыбы перед посолом. Так я обрел новую специальность - жабровщик, то есть я вырезал жабры, а уже другие ребята разделывали, вынимали внутренности и после мойки отправляли рыбу на посольные столы. Там внутрь рыбы засыпали соль, обваливали в соли всю рыбу и укладывали в чаны. В общежитие мы возвращались поздно вечером усталые, мокрые, с ног до головы в рыбьей чешуе. Тут же, не раздеваясь, а только скинув мокрые сапоги, мы валились на соломенные матрацы и соломенные подушки и, кажется, спали без каких-либо сновидений и просыпались от шума собирающихся на работу ребят, так как наш барак работал в одну и ту же смену. Сборы по утрам были короткие - натягивали сапоги, а остальное было на нас одето с вечера. После завтрака (похлебка с мясом и вареная рыба вдоволь), мы отправлялись на работу. И так весь июль без каких-либо отклонений от заведенного распорядка. Лишь один или два раза небольшие шторма давали нам возможность коротко отдохнуть. Отдых обычно мной использовался на сон, который мог длиться до суток и больше. Никаких развлечений не было и о них мы не думали.

По-прежнему ежедневно Байсара монотонно зачитывал сводку СОВИНФОРМБЮРО. В сводках значились города, оставленные нашими войсками под напором немецких оккупантов. Часто сообщение прерывалось громким плачем матерой или бранью в адрес немцев по поводу захвата какого-либо города, жителями которого наши рабочие были до недавнего времени. Так мне запомнились муж и жена - Виноградовы из Таганрога. После сообщения о захвате их города Анна с громким плачем вперемежку с диким матом кричала: "Ваня, да что же это такое, доколе они (немцы) будут изгаляться над нашей землею, доколе Ваня!?" И упала навзничь, продолжая рыдать. Но ни Иван, ни кто другой на этот вопрос не мог дать хоть приблизительного ответа, другие женщины, тоже плача, успокаивали Анну, как могли, мужчины стояли молча, только пошевеливали желваками. Потоптавшись на месте, люди с вздохами расходились по рабочим местам и с каким-то остервенением брались за работу, пытаясь работой заглушить тоску, безысходность и горе. Кому-то это удавалось, а кому и нет. Моя родина находилась очень далеко от войны, но мне все-равно было не по себе, в душе копилась какая-то обида за этих людей, потерявших не только свои города, но многие оплакивали своих близких, погибших или угнанных в Германию или живших под немцами на оккупированных территориях.

И так, постепенно, жизнь входила в обычный режим, то есть это означало, что люди привыкали к напряженной работе, которая мало чем напоминала работу в мирное время. Работали не “до”, а сколько надо, поэтому сигнал к началу рабочего дня был удар кувалдой в подвешенный, посреди поселка старый кислородный баллон, замененный в последствии куском обыкновенного рельса, неизвестно каким образом, оказавшийся на Чукотке, где нет никаких дорог, тем более железных. Сигнал также давался на обед и после обеда. Сигнала на окончание рабочего дня не существовало. Концом рабочего дня считалось, когда на приемной площадке не оставалось необработанной рыбы, но и это было еще не все - уходили с рабочего места только когда оно было тщательно вымыто из шланга и посыпано хлорной известью. В этом режиме работы не было времени раздумывать над будущим. Но все-таки иногда приходилось подолгу наблюдать за работой маленьких, юрких парней, бегающих по палубе с невероятной легкостью. Меня это завораживало. И вот однажды, старшина катера Володя Клочков, вероятно, наблюдая мою любовь к морю, предложил мне поработать матросом на его катере, который назывался “Норд”- как вскоре я узнал, в переводе с английского это означает - Север. Конечно, я несказанно обрадовался этому предложению и был согласен немедленно сбросить робу обработчика и бежать работать на катер. Володя быстро остудил мой порыв, предупредив, что требуется письменное распоряжение самого управляющего и он будет разговаривать с ним. Только после его решения я смогу, сдав одну робу и получив флотскую форму, перейти на катер. Через три дня, утром, перед всей нашей рабочей сменой, нарядчик зачитал распоряжение о том, что рыбообработчик Якунин Николай Матвеевич переводится на флот в качестве матроса. Это важное для меня событие произошло в конце июля 1941 года. Уже через час, захватив свои пожитки, которые уместились в одной руке, я был на берегу реки, где стоял катер. Володя меня уже ждал. Сразу заработал двигатель, и мы отправились в море на обслуживание ставных неводов.

Команда катера состояла всего из четырех человек: старшина, механик с его помощником и матрос. Моя главная обязанность, как объяснил мне старшина, состояла в том, чтобы я прочно стоял на палубе, независимо от волнения моря, а остальное - мелочь,- вовремя подать и убрать швартовые концы, подать или убрать буксир, убирать палубу. Он показал мне, где стоит швабра и ведро с разведенным каустиком, показал, как им пользоваться. Затем показал в кубрике маленькую железную печурку, на которой я должен был варить обеды, кипятить чай и всегда, будучи на берегу, покупать свежий хлеб, сахар и другие продукты. При этом я должен был соблюдать нормы расхода продуктов, установленные управляющим, готовить продуктовый отчет за месяц на подпись старшине и сдавать бухгалтеру, в общем, выполнять все команды старшины, связанные с работой, особенно с безопасностью плавания.

Все обязанности матроса на флоте не перечесть, и вскоре мне уже не надо было напоминать, чтобы на катере всегда была питьевая вода, дрова, а также чистое постельное белье и каждому - чистое полотенце. Я так увлекся новыми рабочими обязанностями и новым режимом, что не уходил с катера на ночь в общежитие. Вскоре мне предстояло выдержать самый основной экзамен на пригодность к работе в штормовых условиях. Случилось это в один из пасмурных дней в конце лососевой путины. После обеда подул резкий ветер с северо-востока: "Это приливной, - сказал один из матросов, - и ничего плохого не предвещает". Однако ветер становился сильнее, и с берега поступила команда, чтобы кунгас с рыбаками подали в берег под лебедку, что мы быстро и сделали. Опытные ребята - курибаны ловко подхватили кунгас с людьми на крюк троса, и мощная береговая лебедка потянула его на песчаный берег. Через минуту он был на берегу. Люди возбужденные такой удачной высадкой быстро расходились по домам с опаской поглядывая на усиливающийся ветер и с интересом следя за маленьким вертлявым на волнах катером, на глазах лихо ложащимся то на один борт, то на другой, то и дело показывая выкрашенное ярким суриком днище. Отходя от берега, он и вовсе зарывался в волны так, что на какое-то время скрывался из виду. Было время отлива и о заходе катера в речку нечего было и помышлять, нам оставалось отойти подальше от берега и ждать улучшения погоды. Каково было мое состояние при такой "болтанке", нельзя и описать. Меня и тошнило, и мотало во все стороны, а боязнь вывалиться за борт заставляла мертвой хваткой цепляться за леерное ограждение, протянутое вдоль борта. Весь в воде, а на мне к этому времени не оставалось ни одной сухой нитки, я ухитрился открыть дверь в рубку и удачно оказался рядом со старшиной в безопасном месте. Володя не мог уделить мне время - он был полностью занят у штурвала и каким-то образом умудрялся отворачивать нос от крупных волн, подставляя к волне то левую, то правую скулу корпуса. Эта дикая пляска на волнах продолжалось, как мне казалось, бесконечно долго, и я не заметил, как одежда на мне начала понемногу подсыхать и я, как говорят цыгане, начал согреваться от дрожи. Стоя в рубке, я не спускал глаз с Володи и замечал все его действия, иногда даже сам, соображая, что надо делать, куда отвернуть, чтобы избежать лобового удара волны. Это длилось всю ночь и лишь после обеда второго дня ветер так же резко стих, как и начался. Волны были хоть и достаточно высокие, но уже не такие крутые и наш катер стало плавно качаться без толчков. Покружив еще несколько часов, дождавшись прилива, мы вошли в речку и встали к причалу. Нас на причале встретил Алексей Федорович Миронов, поздравил с благополучным исходом первого в этом году шторма и попросил не расходиться, а заправиться горючим, маслом, и водой, и быть снова готовыми выйти в море, как только от него поступит такая команда.

Команды долго ждать не пришлось и мы, только успев заправиться, сразу вышли в море. На берегу рыбаки были уже готовы, собрались в кунгасе и с нетерпением ожидали, когда мы их сдернем и отведем на невода. И снова началась монотонная работа, кунгас к берегу, кунгас к неводу и так каждый день. Несмотря на такое, казалось бы, однообразие, мне все больше нравилось работать на флоте.

После этого случая я не припоминаю, чтобы меня так укачивало в будущем, хотя шторма я переживал не раз, да еще и более жестокие, какие бывают осенью. В последующие годы работы на Чукотке уже в качестве старшины катера, я всегда вспоминал свой первый рейс, свой первый шторм и своего первого старшину. Выбор, который пришлось мне сделать, связав с морем свою жизнь.

Лето пролетело быстро. Мы сняли все пять неводов, которые были закреплены за нами. Дисциплина на флоте, а нас было пять катеров и десяток грузовых кунгасов с общей численностью экипажей до 40 человек, была очень строгой. Возможно, военное время отложило отпечаток на сознание людей, но только я не помню, чтобы был случай неповиновения, а, тем более, пьянки не только на флоте, но и на других береговых подразделениях. Хотя был один случай, о котором надо рассказать отдельно, и который как раз подтверждает состояние дисциплины, ответственность людей и силу убеждения руководства предприятия в это тяжелое для страны время.

Осенью, когда весь флот во время шторма оставался у причала в реке Майно, один из катеров был угнан мотористом вверх по реке на 5 километров, на территорию фактории в поисках спиртного. На обратном пути, видимо, от недостатка охлаждения у него поплавился подшипник и заклинило двигатель. Катер был выведен из эксплуатации - это было ЧП. Утром аварийный катер был прибуксирован к причалу. На разнарядке, когда на площади перед домом Управляющего собрались около 300 рабочих, Иван Леонтьевич пригласил в конторку бедолагу-неудачника, да еще и с похмелья. Это был моторист Калистрат Ручкин, виновник аварии катера.

Нам было неизвестно, о чем и как они объяснились, только через полчаса их беседы Калистрат выскочил от Управляющего как ошпаренный и, не взглянув на нас, бросился к причалу. Примерно около трех суток Калистрата никто не видел. Когда же двигатель был отремонтирован, а шторм еще не закончился, все вздохнули с облегчением и поинтересовались у Калистрата, что ему сказал Управляющий. Калистрат смутился, видимо слова, сказанные после аварии Управляющим, ему было очень трудно повторить. Не знаю, что с ним было дальше после сезона, но урок он получил на всю жизнь. Я описываю этот случай, потому что больше, до конца войны, такого не припомню.

Методы воздействия на нарушителей дисциплины у Управляющего в то суровое для страны время для меня были непонятны, но врезалось в память одно: человек должен не только во время выходить на работу и справно ее выполнять, каждый из нас должен был понимать условия военного времени и должен был твердо усвоить, что твой труд является необходимым условием жизни. Твоей жизни, жизни коллектива, всего народа, и нужен именно самоотверженный труд, который, как оказалось потом, и дал возможность Советским Вооруженным Силам одержать победу над врагом.

Были в последующие годы отдельные случаи разгильдяйства, халатности и пьянства, но они были настолько редки, что не повлияли на слаженную работу людей на всех участках производства, в том числе, и во время зимовки. Правда, надо сказать, на зимовку был очень тщательный отбор зимовщиков. Желающих остаться было очень много. Было подано около ста заявлений от желающих остаться на зимовку, а нужно было всего тридцать человек вместе с начальником и поварихой. Мне не известны мотивы каждого претендента на зимовку, но я лично, между прочим, тоже подавший заявление, не преследовал цели избежать участия в войне. Мне еще не было восемнадцати, меня все лето, что я работал здесь, восхищали люди уже не раз зимовавшие по году и больше, их выносливость, спокойствие, их дружба между собой, их физическое состояние. Когда в начале сентября на доске объявлений появился список остающихся на зимовку, к своему удивлению, я обнаружил в конце списка и свою фамилию. Я знал очень многих желающих остаться - это были люди более зрелого возраста (30-40 лет), а в списке, кроме старых зимовщиков, была в основном молодежь моего возраста. Этот выбор впоследствии полностью оправдал себя. Опора на молодых в первой нашей зимовке позволила сформировать основное ядро производственного коллектива завода. Его составляли опытные бригадиры морских и речных бригад, мастера обрабатывающих цехов, и даже один самый молодой паренек, не отличающийся хорошим здоровьем, без специального обучения стал заправским бухгалтером-самоучкой, переняв за короткое время основную бухгалтерскую науку у старого бухгалтера, который по состоянию здоровья покинул север. Наш Макар, а в последствии Макар Филлипович, не переставал поражать нас статистическими знаниями на производстве и строгостью учета.

В конце октября за рыбопродукцией подошел пароход “Валерий Чкалов”. Штормовая погода иногда затягивалась на неделю, и в короткие промежутки между штормами, используя буквально каждую минуту, все мужское население поселка работало на отгрузке рыбной продукции круглые сутки, по пояс в воде, иногда обсыхая у здесь же разложенных костров. В такие авральные дни, по распоряжению управляющего, у одного из костров ставили стол, на стол приносили два ведра, одно с пресной водой, другое - с чистым спиртом, рядом стояло несколько алюминиевых кружек, закуска, соленая икра в большой чашке, соленая рыба, балыки, хлеб. Никто не обслуживал, все желающие подходили и наливали себе сами - так боролись со сном и усталостью. В процессе работы каждый сам определял: подойти ему подкрепиться, или пройти мимо. Бочки катали по специально уложенным доскам (сепарации) на расстоянии 150-200 метров. Днем температура воздуха уже опускалась до 5-6 градусов мороза, ночью до 15-18 градусов, да еще с ветром и солеными водяными брызгами. В таких условиях погрузки редкий смельчак мог выдержать 12-14 часовую смену без подогрева в 150-200 граммов разведенного спирта.

Справедливости ради надо сказать, что очень редки были случаи появления на берегу явно подвыпившего человека - это как-то не вязалось с такой напряженной работой, связавшей людей в единый механизм, озабоченный одним стремлением - быстро закончить погрузку этой, казалось, бесконечной череды бочек, бочек, бочек.

Но все имеет свой конец, подходила к завершению загрузка рыбы. После трехчасового перерыва, когда вся рыба с плавсредств была загружена в трюмы гигантского парохода, дали команду начать погрузку людей, отъезжающих на материк, а таких было около 280 человек.

С какой тоской в сердце прощались мы, уже зимовщики, со знакомыми, приятелями, с которыми сдружились и в часы отдыха, и во время тяжелого рыбацкого труда. И вот они покинули этот берег, придется ли свидеться с ними вновь - кто знает... Мы понимали, что со многими из них не суждено нам свидеться ни на Чукотке, где мы оставались, ни на материке, куда мы рано или поздно все равно уедем. Многие из этих, в основном, хороших людей не вернулись с войны.

До нас дошел слух и от пограничников, и от других побывавших у нас людей с заходящих судов, о потоплении японцами одного из Советских пароходов с грузом рыбопродукции и рыбообработчиками на борту. Все это знали: и отъезжающие, и мы, остающиеся здесь. Как сжалось моё сердце, когда после посадки людей, пароход давал прощальные длинные гудки. Мы стояли молча на берегу и не спускали глаз с медленно удаляющегося парохода. Даже когда силуэт судна уже совсем скрылся в дымке горизонта, люди еще долго не расходились. И какие только мысли не приходили на ум в этот тяжелый прощальный час. Ведь это было прощание с теми, кого нам не суждено больше увидеть. И так, с тяжелым чувством горечи от расставания, мы, не сговариваясь, направились от берега в столовую, куда приглашал нас начальник зимовки Миронов Алексей Федорович.

"А жизнь, несмотря ни на что, продолжается", - об этом начал беседу с нами Алексей Федорович после плотного обеда, приготовленного нам новым поваром Анной Ивановной Виноградовой. Нам предстояло, по словам Алексея Федоровича, провести огромную работу по консервации, а, вернее, по подготовке к зиме цехов, оборудования. Мы должны были утеплить жилье, где будут проживать зимовщики и перевезти продукты и другие товары со склада в административный барак. Необходимо было сделать так, чтобы и жилье и склад продуктов находились в одном здании. Зимой мы, в условиях полярной ночи и пурги, не должны были выходить на улицу. Нам предстояло в консервном заводе забить все окна и все щели, чтобы туда не попадал снег, запастись углем и дровами ближе к жилью, чтобы далеко не выходить в поисках топлива. Зимовка предстояла длительная - почти 8 месяцев. Чтобы люди не страдали от безделья, нам подготовили нитки для вязания жаберных сетей на лосось - по одной сетке в месяц на человека. Сетка длиной 80 метров, шириной 4 метра.

Мы образовали профсоюз, профоргом был единогласно избран я, хотя о профсоюзе до этого я ничего не знал. Но раз избрали, я начал с чистой бумаги, благо, что бланков профсоюзных билетов было много. По настоянию начальника зимовки, автоматически все члены зимовки, за исключением Алексея Федоровича, были объявлены членами профсоюза и всем были выданы членские билеты, а у Алексея Федоровича был билет, выданный ему во Владивостоке в "Дальрыбопродукте".

Итак, постепенно жизнь на зимовке приобретала своеобразный, несравнимый ни с чем распорядок дня, так как ни начала, ни конца рабочего дня не существовало, все было подчинено одной цели - обеспечению условий существования коллектива - заготовке топлива, воды. С установлением толстого льда на реке, несколько ребят организовали подледный лов наваги, сига, хариуса. Первое время, особенно в штормовые дни, ребята научились вязать сети, чему их научили старые зимовщики. Все свободное время проводили в красном уголке, где стоял биллиардный стол, шахматы, шашки и несколько музыкальных инструментов: гитара, балалайка, мандолина, ну и, конечно, патефон с несколькими до невозможности заезженными пластинками Вадима Козака, Изабеллы Юрьевой, Ляли Черной и, конечно же, почти новыми пластинками с записью речей Сталина, Косырева и Калинина. Почти новыми, потому что их почти никто не слушал, они использовались исключительно тогда, когда надо было, чтобы из красного уголка ушел всем изрядно надоевший своим цинизмом, непристойными для нас, молодых, повествованиями о своих победах над женщинами, нытик Казимир Козловский. Только заслышав в патефоне одну из речей наших больших начальников, он под любым предлогом покидал нашу компанию.

С каждым днем сокращалось светлое время суток и неумолимо приближалась полярная ночь. Все чаще слышалось унылое завывание ветра в спальных вантах, оттяжках, которыми закреплена установленная на небольшой площадке перед жилым домом, корабельная мачта.

7 ноября 1941 года для нас, зимовщиков, ознаменовалось первым в эту зиму ураганным ветром со снегом. Намеченная на 17 часов беседа с начальником погранзаставы, на которой он должен был зачитать доклад о 24-й годовщине Октября, не состоялась. Как выяснилось потом, он даже в сопровождении двух бойцов, не рискнул в такой ураган выйти к нам, хотя сама застава находилась от нас в пятистах метрах вдоль морского берега, и так как ветер дул с берега то очень вероятна опасность быть сброшенным в море. Налетевший ураган с беспрерывным усилием и ослаблениями продолжался около десяти суток. Он нам дал хороший урок, как дальше вести себя в этих экстремальных условиях, ведь все эти дни были наглухо занесены все окна и двери - и действующие, и запасные. Хорошо, было предусмотрено, что все двери открывались вовнутрь и, открыв, мы набирали снег для питьевой воды. Из-за сильного ветра снег был так уплотнен, что мы его рубили топорами. Угля нам хватило на все время. Лишь на одиннадцатый день пограничники откапали нам главный вход в здание, и мы, как пленники, вышли на свободу. От глотка свежего воздуха почти у всех, особенно у ребят, первый раз испытавших подобное, закружилась голова.

В нашем доме продукты питания размещались в трех комнатах и ключи от этих комнат находились у начальника зимовки. Надо сказать, набор продуктов был выбран так, что мы были обеспечены всеми видами продуктов, кроме свежих фруктов и овощей, а оленьего и другого свежемороженого мяса нам хватало без всякого ограничения. Были в запасе и вино в деревянных бочках, и спирт. Вообще всего хватало, но пользовались алкогольными напитками строго по указанию Алексея Федоровича, или в дни рождения, или праздники - в основном революционные.

Как-то так повелось, что ко мне постепенно стали обращаться как к профоргу по разным житейским вопросам, что мог я решал, а что не мог - сам обращался к начальнику зимовки. И так получилось, что я стал как бы вторым неофициальным лицом в коллективе. В 15 километрах от нашего поселка находилась фактория, задача которой была через торговлю производить закупку пушнины у местного населения - у чукчей - особенно кочующих по тундре вместе со стадами оленей, снабжать их продуктами питания, другими товарами хозяйственного назначения - спичками, солью, свечами, иголками, капканами и всем, что необходимо для жизни населения. Факторией руководил Павел Бурмистров с женой и еще несколько русских занимались подсобными работами. Начальник зимовки вместе с женой Люсей часто гостили в фактории, и проводил там иногда по несколько дней, а если была пурга, задерживались там и по неделе. Естественно все заботы ложились на меня. Нужно было обеспечить продуктами питания камбуз, для чего тетя Аня - наша повариха - брала с собой в помощь несколько человек. Так как ключи от комнат были у меня, то я открывал, а она брала крупу, консервы, мясо, а ребята в это время запасались спиртным - я строго не следил за ними. По возвращению то в одной, то в другой комнате начинались уже веселые разговоры, а к концу дня бывали и арии из неизвестных опер. Надо заметить никаких ЧП в отсутствие начальника в течение долгой зимы не случалось. Ребята все-таки были дружны, сплачивали людей экстремальные условия жизни, а с большой земли все чаще в эту зиму приходили тревожные вести с фронтов, сводки нам еженедельно зачитывал замполит заставы, а в сводках были и оставленные города и большие потери. Один - два раза за зиму из Анадыря - окружного центра - привозили почту, там были и письма, и газеты, хоть они были и с опозданием на 4-6 месяцев, но читали мы их с огромным интересом.

Начиная с середины декабря, день был настолько коротким, что его почти совсем не было заметно, а к Новому году дня фактически совсем не стало. Это была полярная ночь. Мы потеряли ощущение времени. Люди просыпались тогда, когда не хотелось спать, а когда в других комнатах поднимались несколько человек, поднимали и поварих, и как-то незаметно начинался день, и так же незаметно переходил в ночь. Кроме шахмат и домино заняться было нечем. Иногда игрок в шахматы, сделав ход после длительного размышления, обнаруживал, что его партнер уже спит, тогда он, записав свой последний ход, ложился спать тоже. Вот так монотонно протекало время, но не все же спали за игрой, некоторые все же умудрялись повязать сети часок другой, ладно, что сетка, которую вязали, всегда была привязана к спинке кровати и находилась под рукой.

Незаметно подкрался и Новый 1942 год. Встретили его, конечно, все вместе, и даже Алексей Федорович, изменив свою привычку гостить в праздники у друзей, остался и встретил Новый Год с нами. Готовились целую неделю, так нам казалось, наделали около тысячи штук пельменей, нажарили на несколько дней свежей корюшки, хариуса, ну, и другой закуски. Праздник удался на славу - пришли и приглашенные пограничники со своим баяном и баянистом. Танцевать было не с кем, повариха стара, а жена начальника Люся, что-то, как на грех, приболела. Так, в основном, отделывались "русской барыней" и матросским "яблочко" и, конечно же, песнями и анекдотами.

Так начался новый 1942 год. Что он принесет в нашу жизнь, что изменится на фронтах Отечественной войны? Каждый в душе ожидал, конечно, что всё будет хорошо. Все чаще и чаще после продолжительной пурги нас откапывали наряды пограничников, давали нам возможность выйти наверх, подышать свежим воздухом, заготовить угля и дров, а также проверить состояние построек, здания консервного завода, складов и других зданий с заколоченными окнами и дверьми. Хоть очень редко, но бывали случаи, что проездом останавливались на отдых у нас люди на собачьих упряжках, чаще это бывало в хорошую погоду. Вот тогда у нас возникал стихийный незапланированный праздник. Угощали гостей по всем русским обычаям. Тут тебе и вино, и коньяк и, конечно, веселье. Каждый старался затянуть гостя к себе в комнату, излить свои невеселые мысли о доме, посетовать на скуку и неустроенность быта, но куда ни заходил гость, туда и сходились почти все. Гостя не отпускали по два три дня, но когда проезжий собирался отъезжать, его провожали все. Высыпавшие на улицу, иногда на лыжах, провожали нарты на 3-5 километров. На следующий день жизнь постепенно укладывалась в прежний режим. В марте почтовая нарта привезла очередную почту: много писем и еще больше газет и журналов, и что меня удивило - все газеты и журналы, а также множество разных плакатов, адресованы именно мне как профоргу, и все это бесплатно. Начальник зимовки получил официальное указание своим распоряжением организовать отряд самообороны, провести обучение состава зимовщиков пользоваться противогазами, изучить винтовку, проводить строевые занятия, а также, с помощью пограничников, проводить регулярные - один раз в неделю - стрельбища из боевой винтовки или карабина, выделенных нам для этого пограничниками. Они также обеспечили нас сначала холостыми патронами, а потом и боевыми. В относительно хорошую спокойную погоду можно было наблюдать разношерстный строй, пожалуй, больше похожий на толпу шагающих по сугробам бойцов самообороны во главе с командиром Алексеем Федоровичем Мироновым, впрочем, никогда не служившим до этого в армии. В красном уголке разбирали и собирали старый карабин с просверленной дыркой в стволе, также гранату, вернее корпус гранаты и старый уже, не похожий на себя, противогаз. К майским праздникам провели итоговое занятие, итоговую стрельбу по мишеням, изображающих немцев с рогами. Для удобств и получения хороших результатов, мишени подтянули поближе к стреляющим и блестяще прошагали по насту, твердому снегу, километр вдоль морского берега и обратно. Наблюдавший наши занятия начальник заставы капитан Ус сказал, что мы молодцы, в ответ мы крикнули "Ура!" и разбежались в разные стороны. Так закончился наш всеобуч.

Теперь день становился длиннее, реже стали затяжные пурги. Лед на море в это время года на месте не стоит. Его постоянными береговыми ветрами и течением отгоняет дальше от берега - течением относит на юг, а у берегов вырастает молодой лед. Сейчас май месяц. С северо-востока от Берингова пролива к нам подгоняет постоянным течением айсберги, они не доходят до берега десятки километров, садятся на грунт и долгие недели стоят на месте. На этих льдинах с Ледовитого океана приплывают белые медведи и моржи. По мере приближения полярных льдов к югу, они тают, уменьшаются, тогда все приплывшие с севера обитатели своим ходом уходят опять на север. Медведи, где по суше, где по морю тоже двигаются к северу и такая картина наблюдается с мая по июнь каждый год.

В мае очень заметно тает снег, а особенно там, где появляются темные пятна. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы стараемся шлаком, галькой просыпать снег вдоль здания консервного завода, складов, на дорогах где нам нужно ходить и, будьте уверены, там, где посыпали при солнечной погоде, в день снег протаивает до метра.

Со второй половины мая для нас наступила горячая пора - мы должны были до прихода парохода в первой половине июня подготовить орудия лова - ставные невода. Детали ловушек в прошлом году были привезены вместе с нами, но их нужно было собирать. Этим и занимались те, кто будет работать на неводах. Мы же готовили свои катера, кунгасы, шлюпки, а их нужно подконапатить, подкрасить, то есть подготовить к спуску на воду в начале июня. Часть людей готовила оборудование консервного завода, котлы, расконсервировали станки, прокручивали их вручную, снимали густую смазку - в общем, готовили к пуску завод.

Весна в этом году, по утверждению старожила зимовки Петра Мироненко, была ранняя, в конце мая была получена радиограмма из Владивостока, в которой сообщалось, что комплектация грузов для промрайона (промысловый район, это деление нашей территории Камчатки и Чукотки в период концессий) Майно-Пильгино закончена. Приступили к загрузке парохода "Кула" - это большой пароход грузоподъемностью около 10 тыс. тонн, выход которого на побережье Камчатки и Чукотки намечался на 1 июня. Как и всегда, на борту парохода были различные грузы, в том числе, соль, тара, оборудование для завода, спецодежда, продукты питания и, как всегда, рабочая сила, как их всегда называли, "сезонники". И, конечно же, руководители будущего рыбокомбината всех уровней, начиная от управляющего до мастеров и счетных работников.

Мы стали готовиться к приему с парохода 220 человек сезонников, кстати, никогда раньше мы не принимали такого большого количества людей. Раньше принимали не больше 120-150 человек, на это количество всегда было готово жилье и постельные принадлежности. Нужно было подготовить жилье для них. Срочно было решено, и по письменному распоряжению начальника зимовки, создана бригада из желающих все работы по подготовке жилья вести в свободное от основной работы время. Хоть я, как работник флота, и был освобожден от этого, но принимал непосредственное участие в оборудовании чердачных помещений двух имеющихся жилых бараков. Предполагалось, что для размещения людей нужно было настелить полы, сделать стены, потолки и все это из ящичной клепки - досок просто не было. Эти работы на двух бараках были закончены за неделю, кроме того, оборудовали трапы с перилами для подъема на чердачный этаж. Для отопления чердачных помещений были изготовлены небольшие железные печи. В каждом бараке прибавилось за счет чердаков по 25 мест, итого мы могли разместить человек двести, а для оставшихся людей были подготовлены 5-6 палаток. Полностью была закончена подготовка к размещению прибывающих людей 18 июня. Как вы понимаете, эта работа велась не в ущерб основной работе по подготовке к приему груза с прибывающего 21 июня, согласно телеграмме, парохода "Кула". Оперативность во всех вопросах зависела от связи с администрацией, находящейся на борту судна. Так как радиосвязи у нас не было, а связью пограничников мы могли воспользоваться в экстренных случаях, вся телеграфная переписка велась через радиостанцию Культбазы "Хатырка", а доставка корреспонденции туда и обратно занимала не мало времени зимой на собаках, летом катером, а расстояние до культбазы - 120 км.

Вот в таких условиях мы ожидали подхода парохода. Погода в это время года на Чукотке бывает спокойной, это время бризов, то есть когда ветер днем дует с моря, ночью, наоборот, с суши, и поэтому береговая полоса почти постоянно спокойна. Несмотря на благоприятную погоду, катер и кунгасы спускать на воду считали опасным до появления парохода на рейде. Было установлено круглосуточное дежурство на берегу с биноклем. Как только появится дымок или сам пароход, дежурный должен был дать сигнал боем в металлический баллон. Будь это днем или ночью. По этому сигналу должно быть поднято все население нашего небольшого городка.

И вот долгожданный сигнал прозвучал, к удовлетворению всех зимовщиков, когда мы, позавтракав, к 7 часам утра собирались идти на берег - там еще оставалась работа по очистке дорожек для спуска катера.

Какая была неподдельная радость исключительно всех зимовщиков, когда мы увидели на горизонте уже не дымок, а сам пароход, направляющийся носом прямо на нас. Сомнения не было - это тот пароход, появлением которого мы жили все последние дни и недели. Люди на берегу, а здесь были все, как дети, не стесняясь, обнимались, кидали вверх свои ушанки, кричали непонятно что. От погранзаставы, находящейся недалеко, бежали бойцы и вместе с ними начальник заставы капитан Ус.

Мы увидели, как пароход развернулся, став левым бортом к берегу, и совсем прекратил движение. Под носовой частью вспыхнул столб брызг, и брошенный якорь ушел в воду, потянув за собой громыхающую якорную цепь. Мы без команды бросились к стоявшему на катках катеру, и, заняв каждый свое место, приступили к спуску катера на воду. Не ожидая, когда мы спустим катер и кунгас на воду, от парохода отделилась небольшая точка и направилась к берегу. Через полчаса к берегу, где столпились ожидающие, ткнулась носом шлюпка, на носу которой было написано "п/х Кула". Из шлюпки прямо на накатывающуюся и пенящуюся волну вышел старпом с парохода, это было видно по нашивкам на рукавах, и за ним следом, стройный худощавый мужчина тоже в морском кителе, но без нашивок. Видя, как смело шагнул к этому мужчине Алексей Федорович, как они, обнимая друг друга, трясли руки, мы поняли, что этот человек наш будущий руководитель.

"Это Всеволод Семенович Плютто - наш новый управляющий" - отрекомендовал нам начальник зимовки. Старпом, поговорив о чем-то с начальником зимовки, сел в поджидающую его шлюпку. Рядом с ним сел пограничник. Мы оттолкнули шлюпку от берега, гребцы весело развернули шлюпку, сильными руками налегая на весла, погребли в сторону стоявшего парохода. Через час, может быть, и раньше, нам удалось столкнуть в воду катер "Норд" на котором я уже, в качестве помощника старшины, хозяйничал на палубе. Поздно вечером, когда все три кунгаса, покачиваясь на легких волнах, были приведены в порядок, мы взяли их на буксир и повели под борт парохода "Кула". Сначала на поданные кунгасы началась высадка людей, этой операцией командовал, стоя у борта, старпом. По его распоряжению, на каждый кунгас высаживалось по тридцать человек, и ни одного человека больше. Старпом, опытный в таких делах, понимал, что впервые высаживающиеся в таких условиях люди очень неспокойно себя ведут и легко поддаются панике. При качке они могут беспорядочно бросаться от борта к борту. Поэтому высадка шла спокойно, без лишней спешки. Высадив положенное количество людей, при помощи оборудованной корзины, то есть обыкновенной сетки с настланным на дне щитом, куда становилось по 5-6 человек, стрела лебедки поднимала и выводила за борт этот опасный груз, и плавно опускала на дно кунгаса. По окончании загрузки тридцати человек с их вещами, мы отводили кунгас от борта и, взяв на буксир, тянули к берегу, где нас ждала бригада опытных старых курибанов. Подведя к берегу, мы брали его под борт, и кормой вперед с разгону, подавали в берег, где курибаны подхватывали за сброшенные им в руки концы, подтягивали кунгас к берегу, укрепляли его за береговые специально закопанные столбики и затем ставили тяжелый, длинный трап, по которому сходили, сбегали и иногда при большой волне, поднимающей кунгас то вверх, то вниз сползали на четвереньках прибывшие "сезонники". Женщин же в такой ситуации наши мужчины старались проводить на берег под руки, у некоторых это получалось спокойно, у других получалось неуклюже, тогда раздавался визг и, конечно, хохот. И все это проходило при пристальном взгляде стоящих на берегу мужчин-зимовщиков.

Надо сказать, что, судя по первым высадившимся, женщин было около 80 процентов и лишь двое из десяти пассажиров были мужчины. Да и это понятно, шел второй год войны - причем самый тяжелый год, и основная рабочая сила, которую отдавали рыбной промышленности, были женщины. И с этим приходилось мириться.

К концу дня вся рабочая сила была высажена на сушу, без каких либо ЧП или просто происшествий, разве вот только один курьезный случай. Почти последним высаживался довольно пожилой мужчина, с огромной плетеной корзиной. Она была настолько тяжела, что он ее с трудом передвигал. Здоровый курибан Андросенко подхватил под мышку корзину, прошел по трапу и бросил корзину на сушу, и вдруг набежавшая с шипением волна обдала корзину веером брызг. Увидев это, бежавший сзади владелец корзины закричал: "Что вы делаете ведь там соль!". Услышав это "соль" курибаны как по команде захохотали, а один из бригады, кажется, Вася Казанков показал обиженному на громоздящийся недалеко конусообразный штабель прошлогодней соли и сказал: "Я тебе помогу наполнить твою корзину из этого штабеля". Как он потом рассказал, этот "снабженец" - житель села пензенской области, при выезде с места жительства на Чукотке по оргнабору, услышал от бывавшего уже на севере, что рыбы на севере очень много, но одна беда - не хватает соли, и она там продается за большие деньги. Этот трудяга не обременял себя иллюзиями заработать деньги для покупки коровы, а, подсчитав, решил, что можно, не работая, эту сумму на корову привезти, лишь только провернув операцию с солью, благодаря тому, что по оргнабору можно бесплатно везти багаж в пределах 120 килограмм. Неизвестно мне купил, ли он потом корову, если купил, то не благодаря коммерческой деятельности это уж точно.

Высадив на берег людей, мы сразу же взялись за разгрузку соли, тары и другого груза. Работа на берегу была организована так, что, используя хорошую погоду и продолжительность светлого времени до 22 часов, (а это значит, что приближался полярный день), работа не прекращалась круглые сутки, если на берегу люди были разбиты на две смены, одна работала, другая отдыхала, то на море нам смены не было.

Спущенный на воду с борта парохода, привезенный нам из Владивостока катер, по каким то техническим причинам не мог сразу войти в строй и был нами отбуксирован в речку и поставлен к деревянному причалу для дальнейшего ремонта. Команда этого катера состояла из двух парней-мотористов и они, похоже, сутками не вылазили из машинного отделения, где пытались, пока безуспешно, оживить мотор. По этой причине мы на своем "Норде" со старшиной Володей Клачковым, вынуждены были работать круглосуточно, обеспечивая подачу груженых и порожних кунгасов между бортом парохода и берегом. На берегу при постоянно горевших кострах, все же еще лежал снег и было холодно. Надо заметить, что в грузовых работах на равных работали и женские бригады, и не было никаких скидок на женщин при выгрузке и переноске любых грузов; будь-то соль, или пустые ящики, а также ящики с оборудованием и очень тяжелая тара - мука, крупа, ящики с консервами и бочки с растительным маслом и много другого необходимого нам для работы до осени. Ведь следующий пароход должен прийти только осенью, он возьмет продукцию и людей и до весны следующего года парохода уже не будет.

На пятые сутки грузовые работы уже проходили только из третьего трюма, остальные были уже пустые, а в ночь последний трюм опустел, и как только мы оттянули последний кунгас с грузом от борта парохода, он поднял якорь и, развернувшись в открытое море, дал три продолжительных прощальных гудка. Постепенно, набирая скорость, пароход стал удаляться и скоро совсем скрылся за горизонтом.

После отплытия парохода нам дали короткий отдых, для чего мы завели все плавсредства в речку и сами стали к пирсу в ожидании распоряжения. Через два-три дня предстояла постановка неводов. Чувствовалась усталость - ведь в последние дни сон был случаем редким и непродолжительным, поэтому все время хотелось спать и даже еда ушла куда то на второй план, просто ничего не хотелось.

Воспользовавшись небольшим перерывом в работе на море, бывший начальник зимовки, а теперь технорук лова (синдо) - Алексей Миронов - собрал к себе всех работающих на море молодых моряков, в числе которых был и я. Задача, которую поставил перед нами синдо, заключалась в следующем: пока еще консервный завод готовился к путине и котлы были еще холодные, нужно было покрасить две трубы, вид которых внушал какое-то запустение, ржавчина разъедала трубы снизу до верха. Трубы последний раз, по словам старожил, красили года три назад, а сейчас какие - либо следы покраски обнаружить на них было почти невозможно. При сильном ветре трубы издавали какой-то стонущий звук, который иногда приводил в ужас людей, работающих близко к котельной. Вот эти трубы нужно было пошкрабать и покрасить. Миронов спросил, есть ли желающие выполнить эту работу, но их не оказалось. Тогда он отпустил всех, а оставил меня и еще матроса Васю Казанкова и рыбака, ловца ставного невода Ивана Князева. Свой выбор он объяснил тем, что мы все трое много занимались покрасочными работами при подготовке флота к путине, кроме того, он сказал, что кто же еще как не матросы, люди, не испугавшиеся морской стихии и постоянно подвергавшие себя опасности, особенно в штормовых условиях, могут выполнить столь опасную работу. Особая опасность, как предупредил он, состоит в том, что и блоки, укрепленные на верху труб, и фалы, которые были пропущены через эти блоки, изрядно поизносились и истрепались за длительное время. Фалы конечно можно заменить, не поднимаясь по трубам с земли, а вот на блоки приходится надеяться, не видя их состояние. Он так долго урезонивал нас, стыдил за нерешительность, не называя фамилии, что, наконец, меня заело, да неужели я на самом деле не сделаю это, особенно не задумываясь о последствиях. И я согласился. Кажется, все облегченно вздохнули, кроме, разумеется, меня, а я, почувствовав ответственность, сразу погрузился в мысли. Тут же у Алексея Федоровича договорились, что двое ребят, Вася и Ваня, будут работать вместе со мной, обеспечивая всю подготовку и сам подъем меня наверх. В этот же день бондари изготовили специальную беседку вокруг трубы, закрепили ее к фалу и тут же испытали, сначала подняли и опустили пустую, затем то же сделали, положив на нее груз в два моих веса и убедились, что блоки держат. Начали готовить краску, посуду для нее, кисти, а вернее квачи, и всю остальную мелочь. Вопрос, как ни покажется странным, оплаты труда поднял как всегда расчетливый Иван Князев, хотя по логике это должен был сделать я, ведь рисковать жизнью приходилось мне. Миронов, пока все это готовили, пригласил меня и мы с ним пошли к управляющему. Квартира, она же кабинет Плютто, выходила окнами прямо на котельную, и он, вероятно, наблюдал за приготовлением. Всеволод Семенович встретил нас приветливо, но вместо здравствуй он, поднявшись, спросил, обращаясь ко мне: - "Сколько?" Я не был готов к ответу на вопрос и молчал, переминаясь с ноги на ногу.

- Сто рублей хватит? - спросил управляющий. Надо сказать по тем временам да еще на далекой Чукотке этих денег хватит одному безбедно прожить не менее двух месяцев (сахар стоил 30 коп. килограмм). "Хватит" - выдавил я из себя.

- Ну, вот и договорились, деньги после покраски получишь у меня, а теперь за работу и будь осторожен. Ты еще молод и у тебя все впереди.

После такого напутствия мы вышли на улицу, где нас, казалось, ожидала толпа мужиков человек десять, в основном из барака, где я жил. Было время обеденного перерыва, и мужики не спешили расходиться, вероятно, им очень хотелось знать, за сколько же я подрядился на это опасное дело.

Семен Дьяков - мужчина в годах, всегда не очень разговорчивый - тихо спросил: - Николка, во сколько же оценили твою работу?

- Сто рублей - ответил я, и хотел было пройти мимо ребят.

- Сто? - с недоумением протянул он, - так ты же можешь разбиться, да это же смешно, проси не меньше двухсот, а на сто не соглашайся! - подхватил стоявший тут же Кисель Юра - рыбак из бригады Мироненко Петра.

Так в нерешительности побрел я к котельной, где меня ожидали мои помощники. Когда я им рассказал о разговоре, Ваня сразу спросил, а что нам с Васей? Я пожал плечами и присел на пустую бочку и, не зная, что же делать, задумался.

Миронов, увидев мое замешательство, быстро подошел ко мне с вопросом, в чем дело? Я как мог не совсем внятно объяснил ему ситуацию, но он сразу понял.

- Пошли к управляющему, - как-то с досадой выпалил он, и я машинально пошел за ним. В кабинете управляющий тоже сразу понял, в чем дело и опять без лишних слов спросил: "Что еще?" Я немного осмелел и рассказал, что мне денег мало и еще у меня два помощника и им тоже надо заплатить. Управляющий походил по комнате и, остановившись напротив Миронова, сказал, - Якунину заплатим 250 рублей и по 50 рублей обоим помощникам, и все идите время не ждет, завтра к концу дня котельная должна заработать.

Не буду описывать свои волнения, ведь на высоту я ни разу не поднимался, разве что в детстве, притом совсем недалеком. Я любил лазить по деревьям, благо, что наше село окружали леса. Но разве можно сравнить сучковатое дерево с гладкой высокой трубой, а высота одной трубы была 26 метров, другой около 29 метров (это только над крышей котельной, да высота самой котельной до конька около 9 метров).

Услышав о нашем разговоре, ребята были довольны.

Первый подъем прошел не совсем гладко: то вновь вставленный в блок фал раза два заедал и не хотел проходить, не давали колышки, то неожиданно упали с площадки два квача - приходилось вновь спускаться. Все же подъем состоялся. Когда площадка была поднята до конца, и я огляделся с такой высоты, то оробел - ноги мои почему-то тряслись в коленках, и я никак не мог отцепиться от фала. Понемногу успокоившись, я медленно обошел по площадке вокруг трубы. Первые метры покраски трубы давались с большим трудом. Когда я закрасил трубу кругом на два метра, по команде мои помощники внизу опускали меня ниже опять на 2-3 метра, и я снова красил этот отрезок. Тогда мне казалось, что я становлюсь ближе к земле, и у меня исчезало опасение, что если я сорвусь, то буду уже не так высоко от крыши. Итак, с небольшим отдыхом, метр за метром я опускался. И вот уже крыша, где я, сойдя с площадки, уселся на конек и расслабился. Итак, одну трубу я одолел, оставалась еще одна труба, которая была немного ниже, и это меня успокаивало.

Пока площадку переносили на другую трубу, пока готовили краску для второго подъема, я спустился на землю, недалеко на траве улегся на спину и со страхом смотрел на макушку трубы. Мне казалось на фоне плывущих облаков, что она падает и падает, а упасть так и не может.

Подъем на вторую трубу затягивался: то все ушли на обед, потом очень долго меняли старый фал на новый. Время уже шло к вечеру, и приняли решение продолжить эту работу завтра с утра.

В 8 часов утра, а это было 30 июня 1942 года, приступил к покраске второй трубы. Работа велась как-то легче по отработанной вчера технологии, и сам процесс проходил намного быстрей. У меня уже с утра не тряслись колени, и покраска была закончена до обеда. После обеда мои помощники сняли площадку с трубы и убрали с крыши. Пришел к котельной Всеволод Семенович, поблагодарил нас всех троих за успешную работу и распорядился затопить котлы для опрессовки и испытания теплового паропровода. Через два часа над трубами показался жидкий дымок, а когда в топки забросали уголь, дым сразу пошел густой, черный, и поселок сразу преобразился. Особенно со стороны было видно - поселок живет, работает и готов встретить путину этого тяжелого для страны года.

Дела на фронтах шли с переменным успехом и наша армия, да и вся страна, ожидала от нас рыбу (и соленую, и, особенно, консервы) и мы уже были готовы эту продукцию дать. В этот день управляющий пригласил нас троих к себе, еще раз поблагодарив, он лично выдал ребятам причитающиеся им деньги и, оставив меня одного, отпустил их из кабинета.

"Я почему тебя оставил… Ты получить должен за свою работу большую сумму, и я знаю тебя твои соседи по бараку ждут с этими деньгами. Я решил их тебе все не отдавать, а ты возьмешь сейчас, сколько нужно лично тебе для мелких расходов, а остальные деньги будут лежать в сейфе и будут их выдавать тебе по твоему требованию". И он оказался прав. В нашем бараке ко мне был один вопрос: где деньги? Оказывается, они их уже разделили: одному надо отослать семье, другому купить костюм, третьему отдать долг, проигранный в карты, и кому-то на водку ко дню рождения, а про меня, в основном, забыли. Какое было их возмущение, когда я им сказал, что деньги в сейфе, а я для мелких расходов буду брать 10-15 рублей. Но кроме возмущений никаких действий не последовало, потому что боялись управляющего, ведь он в то время был и суд, и прокурор, и милиционер - тогда еще было время, когда никаких органов на местах не было, и все полномочия сосредоточились в одних руках. Такая жесткая дисциплина позволяла глушить даже небольшие конфликты, которые неизбежно возникали в коллективе. Людей привозили на Чукотку с разных областей и, конечно же, среди них были и жулики, и пьяницы-дебоширы; среди женщин были и легкого поведения - из-за них иногда возникали потасовки. У управляющего всегда имелись с десяток надежных парней, которые могли потушить любой возникший конфликт.

Мне поступило распоряжение принять катер "Норд", так как Володя Клачков был назначен старшиной на вновь прибывший и уже вошедший в строй катер "Ост", а на его место назначался, я как его помощник. Для меня это назначение не явилось неожиданным, так как я готовил себя к этому еще осенью прошлого года, и, казалось, был уже готов. Но все равно, когда я оказался в рубке катера один, и никто не мог мне подсказать, что делать, я растерялся - ведь я теперь отвечаю не только за катер, но и за четырех человек, работающих под моим руководством. Их жизнь, их дальнейшая судьба в немалой степени теперь зависят от меня. Как организую их работу, как, в конечном счете, воспитаю в них чувство ответственности за все, что делается на катере, да и на берегу они остаются членами команды. А нам завтра уже предстоит одна из основных работ по подготовке к путине - постановка ставных морских неводов. Как мы с этим справимся - от этого зависит работа рыбаков и, в конечном счете, судьба государственного плана. Нашему "Норду" предстоит в течение двух суток поставить четыре невода, а я, признаться, еще ни разу не участвовал в этом деле, даже в качестве матроса. Руководит всей этой сложной операцией бригадир невода, а общее руководство осуществляет технорук лова. Он комплектует бригадиров, определяет участки, где какой невод поставить. Или технорук, или бригадир во время постановки невода постоянно находятся на борту катера, отдавая распоряжения мне лично и ловцам на шлюпке, и ловцам, работающим на борту кунгаса с кулями и частями невода. Надо сказать, эта работа требует не только смекалки, но и больших физических усилий: штурвал тут не доверишь матросу, а нужно самому делать постоянные маневры, поворачивая штурвал то до отказа вправо, то до отказа влево, при этом постоянно следить за тем, чтобы в этом сплетении канатов, оттяжек находящихся под водой, не намотать на винт. Приходится постоянно то сбавлять, то прибавлять ход, а то и совсем стопорить и при необходимости давать ход назад. Пока разбросаешь кунгас с кулями и оттяжками, спина становится мокрой и в глазах рябит, руки ноют, ноги устают от этой пляски. Только что закончили постановку последнего невода, поступило сообщение с берега, что в контрольной сетке, поставленной недалеко от поселка, появились первые гонцы, первые экземпляры кеты и красницы. Это значит, что жди ни сегодня, так завтра начала хода рыбы. А о готовности к обработке говорили шлейфы дыма из дымовых труб консервного завода и паровой лебедки, готовой подхватить первый кунгас серебристого лосося, который готовы подать к берегу мы, как только рыбаки поднимут над переборочным кунгасом большое весло с надетой на его конце рыбацкой курткой - знак того, что в неводе рыба. Такой сигнал появился на самом дальнем от поселка неводе. Не только в бинокль, но и простым глазом можно было хорошо различим высокий шест с надетым на конце рыбацким красным шлемом. Он так отчетливо был виден на фоне берега, покрытого еще снегом, что не оставалось сомнения - в неводе рыба. Быстро сбросив буй с носового кнехта, мы полным ходом отправились к неводу. С берега тоже наблюдали за неводами, и вскоре по густому дыму можно было легко догадаться - лебедки готовят к приему кунгаса с рыбой. Пока мы подходили к неводу, рыбаки каплером уже наполняли кунгас серебристой, еще трепещущей рыбой. Не теряя ни минуты, мы взяли под борт кунгас и осторожно повели его к берегу кормой вперед. На берегу, без излишней спешки, курбаны подготовили настил из поката, бригадир, держа длинный трос с гаком на конце, вошел в воду и на ходу подцепил крюк за брагу кунгаса и скомандовал на лебедку "Вира!". Трос медленно потянул груженый кунгас вверх к пристани, где рыба из кунгаса той же лебедкой будет вывернута на площадку разделочной пристани. Отсюда рыба по конвейерной ленте потечет во внутрь консервного завода. Как только мы задним ходом отошли от берега, над поселком протяжно, с шипением потом все громче и громче, загудел гудок. Этот гудок, первый в этом году, означал для всего населения небольшого рыбацкого поселка, что пошла рыба и все, не ожидая приглашения, вышли к площади перед заводом, готовые включиться в работу. Началось то, ради чего ехали сюда люди за тысячи километров, ради чего в течение последних недель трудились, иногда не замечая обеденного перерыва, и заканчивая работу не по звонку, а когда все.

Наблюдали и радовались этому началу и мы, ведь и мы внесли свой вклад в подготовке к этой главной путине года.

Путина началась. Теперь уже два катера таскали кунгасы с рыбой от неводов к берегу, а обратно - пустые к неводам. Мы не признавали закрепления за катерами конкретных неводов, а плыли туда, где маячил сигнал о наличии рыбы. Такая рыбацкая идиллия продолжалась не очень долго. Погода, как на заказ, установилась промысловая, а этот день, который я хочу описать, был на удивление особым. Вдруг к обеду стало совсем тихо, у берега совершенно исчезли волны, и он напоминал берег небольшого озера, где вода стоит как в ложке. Такую перемену в поведении моря заметил опытный технорук лова Алексей Миронов. Он внимательно в бинокль вглядывался в горизонт на востоке, в сторону мыса Наварина, где и я заметил, на первый взгляд, безобидную полоску белого тумана по самому горизонту. Миронов сигналом, известному только нам с ним подозвал, меня к берегу. Он сказал, что ему не нравится эта белая полоса, и чтобы я тоже следил за горизонтом и почаще смотрел на восток, откуда тянул слабый холодный ветерок. Мы по- прежнему подавали рыбу - то Володя подаст, и только оттащит свой опустевший кунгас от берега, тут же подаю свой я. Я постоянно всматривался на восток, с берега мне просигналил Алексей, чтобы я пробежал одну-две мили в туман, который уже подошел ближе. Белая полоса заметно расширилась, закрыла белые снеговые сопки мыса Наварина. Я полным ходом пошел на встречу тумана, пройдя в тумане уже около двух миль, как-то резко пахнуло на нас холодом, и я со страхом обнаружил сначала отдельные льдинки, но по мере удаления, я встречал все более крупные льдины. Некоторые из них были размером с наш катер. Дальше идти становилось опасным, да и бессмысленным, и я, повернув назад, полным ходом подошел к берегу и передал информацию ожидавшему меня Миронову. Он сразу понял все и дал мне команду снимать, в первую очередь людей, и высаживать их на берег. Я сразу приступил к исполнению, но сначала добежал до Володи Клочкова и "Ост" тоже начал снимать людей. А их на каждом неводе было по 6-7 человек. Примерно через час на неводах не осталось ни одного человека. Миронов перебрался ко мне. Мы отошли от берега. Что делать? Мы с ним оказались уже в наплывшем на нас тумане и с болью в сердце с беспомощностью наблюдали как подошедшие льдины, гонимые течением, без задержки рвали попадающиеся на их пути оттяжки. Прямо недалеко от катера солидная льдина, как паутину, подмяла под себя ловушки невода, и державшиеся на поверхности ловушки - деревянные крашеные бочки - отскакивали как пуговицы с куртки. На наших глазах рушилось то, что нами, людьми, создавалось целую длинную зиму. Мы пошли вдоль берега мимо остальных неводов. Картина перед нами была страшная. В течение полутора - двух часов, на берегу оказались все стоявшие на неводах кунгасы. Хорошо, что не было приливной волны и кунгасы были просто вытолканы на берег льдами, даже не получив повреждений, лишь по бортам были заметны полоски содранной с бортов смолы - работа льдин. Ловушки пяти неводов были полностью уничтожены льдами, на месте стоянки этих неводов то там, то тут виднелись наплава с оттяжками. Лишь три невода чудом избежавших разрушительного действия этой стихии. Но на этих трех неводах нужно было кое-что подремонтировать. Характерно, что в одной из оставшихся ловушек было очень много рыбы.

Вся эта жуткая драма прошумела за два часа, а вскоре туман рассеялся и мы, проходя вдоль берега, видели на горизонте с десяток отдельно плавающих льдин на изрядном удалении от берега. А на берег были выброшены мелкие льдины почти сплошной полосой. В течение 4-5 часов мы посдергивали все кунгасы на воду, а позже пошла небольшая зыбь и прибой, который за ночь раскрошил весь выброшенный лед. Для рыбаков настала горячая пора - приходилось около двух суток буквально день и ночь готовить, т. е. собирать из готовых литеров новые ловушки, звенья крыльев, готовить оттяжки и практически заново ставить невода. В помощь рыбакам было разрешено брать любое количество женщин и мужчин, хотя последних было очень мало. К самому рунному ходу рыбы все было восстановлено и завод, и посольный цех начали работать на полную мощность. Надо сказать, завод и не прекращал работу, уцелевшие три невода не подавали рыбу несколько часов, но посольный цех стоял эти дни из-за недостатка сырца. Теперь подача рыбы обеспечивала работу всем в течение суток. Перерыв в работе добывающего цеха, отрицательно сказался на общей обстановке на рыбокомбинате. За это время мы недополучили из-за стихии около трех тысяч центнеров из общего плана 22000 центнеров, кроме того, на собрании коллектива было принято дополнительное задание к плану - еще 5 тысяч центнеров.

Уместно описать структуру управления, сложившуюся к середине 1942 года. Во главе теперь уже рыбокомбината стоял управляющий Плютто Всеволод Семенович, который был в прошлом году техническим директором; главный бухгалтер с двумя рядовыми бухгалтерами; Заведующий хим. лабораторией; мастер консервного цеха; мастер засольного цеха; мастер икорного цеха; мастер или начальник добычи, которому был подчинен флот. Был главный механик, которому подчинялись слесари-наладчики консервного оборудования; мехмастерская; заводская котельная. В штате был главный нарядчик, который по заявкам мастеров каждое утро проводил общий развод рабочей силы. И последнее звено - табельщик, который вел общий табель выхода на работу, в его же обязанность вменялось на специальном вывешенном в столовой списке рабочих, занятых только обработкой рыбы, выставлять к утру сумму, заработанную рабочим за вчерашний день. Например: Иванов Василий Петрович за 10 августа - 8р. 15коп. Это не просто цифра, это суммы, из которых каждый рабочий сам мог сложить и точно сказать свой заработок без вычетов. Будьте уверены, этот заработок не изменится по чьей-то воле. Сумма месячного заработка может в конце месяца измениться в сторону увеличения за счет премии, если она человеку была предоставлена.

Интересным был тот факт, что премии определял за месяц сам управляющий на специальном совещании, где присутствовали все мастера, а точнее все 12 человек инженерно-технических работников, составляющих управленческий персонал. На это совещание в конце каждого месяца приглашался и я, как профорганизатор. Управляющий почти ежедневно, общался с рабочими и знал многих: и хороших, и, конечно, ленивых, нерасторопных, а, бывало, и отлынивающих от тяжелой работы, такие тоже были. Табельщик зачитывал списки по цехам. Затем следовали замечания и, выслушав, Всеволод Семенович определял среднюю сумму премии, например икорному цеху премия по 40 рублей, мастеру 50 и точка. Управляющий тут же подписывал список и отдавал бухгалтеру, и переходили к другому цеху, например к засольному, и так далее. Зарплату и премиальные управляющий выдавал сам, так как сейф с деньгами находился в кабинете-квартире у него. Денег, как правило, завозили на все шесть месяцев, в связи с тем, что ближайший банк находился во Владивостоке. Так что завезенные деньги вращались в обороте, в основном, в нашем поселке, но все-таки часть попадала в магазины фактории, которая не имела к комбинату никакого отношения. Обстановка в стране, а вернее на фронте, оставалась по-прежнему очень трудной. Немцы рвались к Москве и Ленинграду, фронт требовал все больше и больше продукции. На складах комбината количество баночек для изготовления консервов было строго ограничено, и уже запасы подходили к концу, а рыба после возобновления лова шла очень сильным ходом. Завершали план по добыче и взятым дополнительным обязательствам, кончилась баночка, производство консервов вынуждены были остановить. На совещании было принято решение рыбу разделывать и разделанную солить и складывать в штабели (из-за отсутствия баночной тары). Для этого прямо на земле, ближе к морскому берегу, расстилали брезенты и в ряды укладывалась рыба. Завершенный штабель походил на египетские пирамиды, только в маленьком размере. Штабель укрывали рисовыми мешками из-под японской соли и сверху укрывали брезентом. Ни одна технология мира такой вид хранения не знала. Но это позволило принимать и обрабатывать рыбу до полного прекращения хода лосося. В этот год рыбы взяли около полутора планов. Так как на комбинате не было ни партийной, ни комсомольской организации, да и райком не имел никакого влияния, факт перевыполнения никак не рекламировался. Без лишней шумихи управляющий поблагодарил коллектив за хорошую ударную работу, наградив повышенными премиями отдельных руководителей и десятка два рыбообработчиков. Особо отметил рыбаков и состав двух катеров "Норд" и "Ост". Премию в размере 350 рублей получил и я, как старшина катера. Премии получили и остальные члены команды.

После снятия неводов наступил период затишья, как на берегу, так и для рыбаков и команд катеров. На берегу после трехдневного перерыва в работе развернулась подготовка рыбопродукции к отгрузке ее на материк. Мне больше приходилось бывать на берегу, хоть жить я продолжал на катере, так как в общежитии, где была моя койка, жило кроме меня еще четырнадцать ребят, в основном мало мне знакомых. Все чаще мне приходилось вместе с ребятами бывать в женском общежитии, в столовой, служившей местом отдыха молодежи, да и всех обитателей нашего небольшого поселка. Я только недавно смог оценить обстановку: ведь подавляющее большинство в компаниях - это женщины, вернее, молодые девушки в возрасте от 19 до 30 лет, и очень мало нас, ребят.

Каждый день, особенно в выходные дни, то в одном, то в другом бараке праздновали свадьбы. Шумели песни, пляски, пили и за молодых, и за новые знакомства, - в общем, шла жизнь, мало чем напоминающая недалекое прошлое - работа день и ночь. А сейчас, сбросив с плеч тяжелый труд, люди ударились в веселье, как бы нагоняя упущенное за последние два-три месяца время. Местом встреч, свиданий была, в основном тундра и берег моря, хоть и не всегда приветливый. Вечерами, а они были еще белыми, (солнце садилось в 10 часов вечера) можно было видеть пары гуляющих по берегу молодых людей. А желающие уединиться, уходили подальше в тундру, как говорили злые языки "собирали ползуниху".

Администрация потихоньку готовила списки людей, желающих остаться на зимовку. По согласованию с Владивостоком на предстоящую зимовку было решено оставить больше рабочих, в том числе и семейные пары, зарегистрированные в браке, ну и молодых одиноких женщин. В общем, численность установили в шестьдесят пять человек из управленческого состава: начальник зимовки, бухгалтер, мастер консервного цеха, механик, мы - два старшины катеров, все четыре бригадира неводов и главный курибан Петр Мироненко. Об этом человеке стоит рассказать отдельно.

Родом Петя из Абхазии, из рыбацкого поселка Очимчири, потомственный рыбак. О своей профессии и жизни мог рассказывать часами, и послушать его всегда приходило много молодежи. Он нас как-то завораживал своими интересными рассказами. Петя был совершенно неграмотен, он не умел читать, писать, но мог легко рассчитать, как сетное полотно разрезать по диагонали, то есть, сколько ячеек нужно резать по прямой и сколько по косой, чтобы полотно разрезать от одного угла до другого угла. Он любил слушать, когда ему в слух читают интересную книжку. Мы как-то незаметно с ним сдружились, он все чаще приглашал меня к нему домой, а жил он в небольшом домике, где летом всегда отдыхали в перерывах во время работы курибаны. Где-то он достал книгу "Дон Кихот", я ему ее читал. Он, затаив дыхание, вслушивался, и не дай бог в это время заговорит его жена Таня - будет разнос. Поэтому, зная характер своего мужа, Таня, всегда поджав под себя ноги, сидела на койке и слушала вместе с Петей, не роняя ни одного слова. Иногда Петя прерывал мое чтение и начинал рассуждать об услышанном. Он иногда вслух цитировал некоторые места из книги наизусть. Такая у него была память, мне иногда приходилось восхищаться точностью его цитирования, даже не верилось, но это так. Таня иногда рассказывала, что когда я с ребятами поздно ночью, прервав чтение, уходил домой спать, Петя брал книгу и, пальцем водя по страницам, вслух рассуждал, фантазировал исход той или иной ситуации по ходу развития действия романа. Впоследствии зимой мы с ребятами по очереди учили Петра азбуке. В результате к весне Петя по слогам, а затем вполне бегло. Теперь он мог сам читать книги, хоть не так быстро как мы, но все же сам. Больше всего Петю поразил роман "Овод". Читать весь роман пришлось дважды, после чего Мироненко мог часами наизусть, иногда вставляя свои собственные суждения, решения, рассказывать из "Овода" отрывки слушающим его ребятам - курибанам, немало удивляя их своим рассказом, с такой убежденностью, будто это он сам писал эту книгу.

Во время снятия неводов, а это было в августе, ловушки неводов иногда забивались минтаем. Минтай не считался промысловой рыбой и его выпускали в море, и надо было видеть эту картину, когда шлейфы уснувшего, перевернутого вверх брюхом минтая, тянулись от ловушек по течению на несколько километров. Эту картину можно было наблюдать несколько дней, ведь рыбаки еще надеялись дождаться хода промысловой рыбы, когда идет исключительно кета. Вот в ожидании этой рыбы и держали невода в рабочем состоянии, и на них дежурили по несколько рыбаков, они то и выпускали минтай. Перед снятием неводов, когда стало ясно, что еще одного хода рыбы не будет, вдруг в ловушках вместе с минтаем появилась сельдь, да такая крупная, жирная, какой я еще не видел.

Алексей Иванович, наш начальник лова, распорядился набрать сельди в один свободный кунгас, центнеров 15-20. Мы быстро налили хопром полный кунгас и подали его на берег. Рыбы было много, около 50 центнеров. Управляющий, присутствовавший при выгрузке рыбы, распорядился посолить в брезентовом чану эту сельдь для дополнительного питания зимовщикам в предстоящую зимовку. Может быть, мы бы и дальше занимались уничтожением минтая и селедки, но неожиданно поднялась сначала крупная зыбь, говорившая нам о том, что в море, далеко от наших берегов, свирепствует шторм. Срочно стали снимать ловушки с оставшихся дежурных трех неводов. Только успели снять ловушки, как подул северо-восточный ветер, который, особенно в начале осени, всегда приносил шторм с неприятными последствиями.

Трое суток бушевал ветер, срывая вееры брызг с крутой волны, разливая воду по отлогим песчаным берегам. Иногда разливы достигали штабелей выгруженного груза. Тогда подавался тревожный сигнал и объявлялся аврал - на уборку груза выходили почти все жители. А подготовленную рыбопродукцию срочно приходилось убирать дальше от берега. Конечно же, такие шторма не приносили больших разрушений. Но бесполезной работы прибавляли очень много.

Шторм, как водится, прекращался иногда так же быстро, как и начинался, а иногда стихал постепенно.

Картина после этого не выглядела разрушительной, но мы долго по берегу собирали сорванные с якорей наплава, пеньковые тросы, а иногда и оставленный на якоре или буе кунгас, не выдержав такого напора ветра и волны, оказывался выброшенным на песчаный берег. Такие кунгасы мы после шторма снимали на воду и уводили, как правило, затопленными в речку, где его поднимали лебедкой на берег для ремонта и подготовке к путине следующего года. Когда шторм и вызванная им зыбь успокоились, оба катера, взяв на буксир по рыбному кунгасу и десятка полтора рыбаков, вышли в море, и в течение суток собрали все, что осталось на плаву от стоявших неводов. Т.е. зачистили весь рейд и все это увели в реку, где рыбакам предстояло все снятое просушить, рассортировать и привести в порядок.

Вышло распоряжение управляющего о подготовке к зиме рыбокомбината. В этом распоряжении был и список людей, остающихся на зимовку. Список состоял из 65 человек, включая и управление, хотя оно было незначительным - всего 5 человек вместе с начальником зимовки Алексеем Мироновым. В распоряжении были указаны и другие работы, выполнить которые было необходимо до отъезда основной группы рабочих и специалистов во Владивосток.

Так намечалось срочно подготовить жилье, переоборудовать под квартиры одно из общежитий - в числе зимовщиков были и семейные пары, хотя и без детей, но их появление учитывалось. Работа кипела, все было подчинено этой задаче. Большую работу уже проделали в плане подготовки к зиме и по консервации оборудования завода, котельной, лебедки.

Была, в основном, подготовлена к отгрузке рыбопродукция. Пароход должен был подойти 1 октября, к этому времени предполагалось закончить и всю подготовку жилья и рыбопродукции.

Как я уже упоминал, из-за недостатка бочкотары рыбу солили стоповым посолом, навалом. Таким же навалом предполагалась и отгрузка на пароход, и транспортировка в трюме парохода, вплоть до порта назначения во Владивостоке.

Пароход, название которого "Дальстрой" подошел как-то незаметно, хоть его мы ожидали уже давно. Море немного штормило и утром, сквозь дымку, мы увидели довольно большое судно, стоявшее далеко от берега. Борта судна возвышались над водой. Пароход, казалось, был очень большим, наверное, потому, что он был пустой, груз он должен принять у нас первых, затем идти на юг, собирать продукцию в других пунктах. Только через двое суток море успокоилось, и пароход мог подойти ближе к берегу на безопасную для него глубину и стать на якорь. Двумя длинными гудками известил пароход о готовности к погрузке, и пригласил прибыть на борт судна нашего представителя. С первым катером, который потащил уже груженый рыбой кунгас, на борт выехал сам управляющий. Плютто договорился с капитаном, что в связи с тем, что для успешного ведения грузовых работ у нас очень мало мужчин, то нужно выгрузку с кунгасов и укладку рыбы в трюме обеспечить силами команды парохода. За работу команда получала деньги согласно нашим расценкам, с чем и согласилась команда и капитан. Итак, работа началась. Погода стояла спокойная, на берегу работа спорилась, и мы, на двух катерах, еле успевали подводить к борту парохода груженые и отводить к берегу пустые кунгасы. Погода в это время года всегда изменчивая и все чаще ветер поворачивал и дул с моря, погода портилась, начинался дождь и крупная зыбь. Тогда прекращалась погрузка консерв, их в дождь загрузить было нельзя, а при большой волне нельзя грузить и бочки и россыпь рыбы из открытых штабелей. Работа прекращалась до улучшения погоды и мы сутками болтались на рейде, или на якоре, или на специально поставленных на якорях буях. В таких условиях в реку нам уходить не разрешалось, ведь при малейшей возможности - улучшении погоды - опять начинали работать. А если бы мы были в реке выход оттуда возможен не в любое время, а лишь только во время прилива, а это бывает один раз в сутки. В открытом море, вдали от берега, осенью всегда штормило, и у наших берегов, даже при отсутствии ветра, была крупная зыбь и сильный прибой, что мешало грузовым работам.

За состоянием береговой полосы следили все: и мы, с катеров, и круглосуточно дежурившие курибаны, и сам технорук лова, наш шеф Алексей Миронов. Как только высота прибоя уменьшалась, нам сразу давали сигнал или гудком паровой лебедки, или, если была ночь, гудком и зажженным факелом. Мы сразу же подавали кунгас к берегу и опять возобновлялась погрузка. При зыби кунгас, особенно пустой, то поднимало вверх, то резко опускало вниз. И грузчики, и с ними курибаны или катили бочки, или несли ящики, при этом брызги прибоя обдавали людей с ног до головы, а это было осенью, когда ночью бывает минусовая температура.

Опять управляющий распорядился применить испытанный метод - два больших костра по обе стороны дорожки от штабелей рыбы до трапа. Поставили двух женщин - одна подавала желающему кружку с водкой, другая предлагала горячий компот тому, кто не желает спиртного и закуску тому, кто пожелает выпить. Надо заметить, что во время большого прибоя мокрыми были все, но не все пользовались таким способом согреться. Некоторые довольствовались компотом или чаем. Еще раз замечаю, что пьяных при этих работах почти не было. За этим все-таки следили бригадиры, да и люди понимали, что это не тот случай, когда можно себе позволить выпить лишнего.

Перегрузка с небольшими перерывами, в двое-трое суток, длилась около 15 дней. Было погружено рыбопродукции в общем количестве: консервы и соленая рыба в бочкотаре (250-литровая тара), россыпь стопового посола и, наконец, лососевая икра в 50-литровых бочках - около 7,5 тыс. тонн. Последними двумя кунгасами за два рейса посадили всех отъезжающих людей, а их было около 220 человек, тут не обошлось без неприятностей. Большой волной кунгас с людьми так высоко подняло, что веревки, крепящие трап к корме кунгаса, не выдержав, лопнули, и трап с находящимися в это время на нем пятью женщинами обрушился в воду. Но тут курибаны бросились в воду, быстро повытаскивали их на сухой берег, а одна женщина каким-то образом добралась до берега сама, там ее подхватили под руки и привели к костру. Трап был восстановлен и женщин дрожащих и от страха, и от холода под руки проводили по трапу на кунгас. Быстро отдали оттяжки, удерживающие кунгас у берега, и я, с помощью поданного на кунгас буксира, оттащил его от берега и повел к борту парохода. Высадка людей у борта парохода заняла немного времени. Когда я буксиром отводил кунгас от борта, пароход уже подымал свой якорь. Под кормой огромного парохода забурлила вода, сначала малым потом полным ходом пароход "Дальстрой", направляясь в открытое море, дал три длинных гудка, и пока мы дошли до берега, силуэт его постепенно скрывался в дымке, а вскоре его совсем не стало видно. Мы с Володей, старшиной "Веста", взяли на буксиры кунгасы и отправились в реку на отдых, после такого тяжелого, изнурительного труда.

С отходом парохода навигация была завершена. Больше до весны будущего года прибытия судов не планировалось.

На берегу был объявлен двухдневный перерыв.

Жизнь шла своим чередом. Люди, впервые оставшиеся в таких условиях, по- разному готовились к зиме. В окрестностях поселка было очень много ягод, особенно брусники и шикши, черной ягоды, любимой еды медведей. Брусники было так много, что при желании, один человек мог заготовить в день два, а то и три ведра, чем и воспользовались женщины.

Во время объявленного двухдневного отдыха, женщины набросились на ягоду. Особо расчетливые хозяйки запаслись, засыпая ягоду в столитровую бочку, и уже за неделю не было хозяйки без запасов, да и мы, холостяки, не отставали и в каждой квартире в коридоре можно было увидеть бочки, доверху наполненные этой прекрасной ягодой. Достоинство ее заключалось не только в лечебных свойствах, но и в том, что она не требовала сахара, и ее не нужно было консервировать, она могла сохраняться в бочке и зимой, и летом.

Нужно было на длинную зиму запастись дровами, так как одного угля нам бы не хватило. Миронов распорядился организовать своеобразную экспедицию в сопки, где было большое озеро, а по берегам его было много кедрача, сланника, который и надлежало заготовить на топливо.

Нужно было спешить, пока озеро и речка, выходящая из этого озера, не покрылись льдом.

Вывозка дров была поручена мне с моей командой катера "Норд" и двумя грузовыми кунгасами, а для заготовки и погрузки в помощь нам была выделена бригада рыбаков в составе 6 человек, вооруженных топорами и двумя карабинами, ибо в это время года медведи ходили по берегам речушек, доедая отнерестившуюся полуживую горбушу.

До этого времени мне не приходилось быть в этом озере, и я как бы заново для себя должен был открыть путь к нему.

Чтобы попасть туда, нужно было по небольшой речушке, выходящей из этого озера, пройти около пятнадцати километров, и только тогда войти в него.

Речушка была извилистой и мне приходилось затрачивать много времени, чтобы по очереди протащить два свои кунгаса. Эти пятнадцать километров река была все же мелководная, но глубины было достаточно, чтобы наш караван с трудом, но прошел это расстояние и вышел к озеру.

Войдя в это огромное водохранилище, я с удивлением обнаружил, что это целое море: в ширину оно было километров 25-30, а в длину оно врезалось в огромные сопки километров на 30-35. Нам надлежало пересечь его вдоль.

На середине нас ожидал небольшой шторм, ветер и болтанка. Я попробовал замерить глубину этого уникального озера - она оказалась около 50 метров в одном месте, и, пройдя еще немного, замер показал 75 метров.

Когда мы достигли противоположного берега, мы обнаружили очень красивые места, где было тихо. Там росли карликовые деревья в виде тальника, сланника, кедрового дерева. Перед нами открылась панорама большой долины с множеством мелких речушек, ручьев, зарослями кустарника. Большой лес, как на материке, на Чукотке вдоль морского берега не растет. Всюду виднелись следы пребывания здесь большого количества медведей. Об этом свидетельствовало много медвежьего кала, даже свежего, и множество следов на песчаных берегах и илистых полянах между протоками мелких ручьев.

Поставив кунгасы кормой в берег, и пришвартовав катер, мы все высыпали на берег. Я сразу предупредил, чтобы по одному от берега не отходили и держались кучей, на случай появления здесь медведей.

Долго ждать гостей не пришлось: когда ребята приступили к рубке кедрача, видимо, потревоженный нашим вторжением на поляну, вышел медведь, потом поодаль еще два поменьше. Звери с интересом рассматривали нас, ну а ребята, побросав топоры, с испугом наблюдали за медведями. Вася Казанков, было, побежал за карабинами, но я его остановил. Было очень интересно наблюдать за действиями гостей. Большой медведь подошел к двум поменьше. Нас все-таки было 12 человек и нам нечего бояться медведей, если бы даже их было больше. Медведи постояли минут десять-пятнадцать и сначала большой медведь, видимо, мама пошла в сторону зарослей кедрача, а следом и меньшие скрылись из виду.

В этот день близко к нам медведи не подходили - слишком много шума наделали ребята своими криками, громкими переговорами, треском сучьев.

Заготовка и погрузка дров шла до позднего вечера, оба кунгаса были полностью загружены. Высокие сопки, окружающие озеро, давно уже скрыли солнце.

В ночь при ограниченной видимости было опасно отправляться домой, так как выход из озера визуально трудно различим даже в дневное время. Я решил переждать до утра, а в ночь оставаться у берега тоже не безопасно, мы отошли вместе с кунгасами от берега метров на 80-100 и отдали якорь. Оставив вахтенного, все улеглись спать, кто где мог: места и в катере и в кунгасах хватало всем. Ночь прошла спокойно, лишь на рассвете вахтенный неоднократно слышал на берегу рев медведей.

С восходом солнца наш караван, груженный дровами, отправился в обратный путь. По озеру мы прошли спокойно, но найти выход из озера в видневшейся впереди по всему горизонту песчаной полосе, было очень трудно. Не доходя до этой полосы с пол километра, пришлось малым ходом, проходя вдоль берега, всматриваться, выискивая малейшие признаки прохода. Проход был шириной не больше 15 метров и сливался с берегом.

Наконец, сидевший на ходовой рубке матрос Гриша Оленкин, закричал, что впереди по курсу большое стадо нерп - это всегда признак близкого устья любой реки. В устьях всегда резвятся ластоногие: то ли в этом месте всегда бывает рыба, то ли по каким-то другим нам неизвестным причинам.

И действительно: осторожно подходя ближе к берегу, я обнаружил небольшое устье, а за ним и ленту речушки, по которой мы должны пройти, прежде чем попасть в основную реку Майну, на берегу которой в 20 километрах стоял наш рыбозавод.

С небольшими задержками, связанными с посадкой на мель катера, мы все-таки к вечеру благополучно пришвартовались к причалу рыбозавода.

Пришел к нам на катер наш шеф Миронов, расспросил обо всех подробностях рейса, подробно расспросил о поведении медведей. Он высказал предположение, что в ближайшие дни из-за штормовой погоды на море, мороза может не быть еще пять - шесть дней, и неплохо было бы сделать еще рейс, а может и два, ведь привезенных нами 15-20 кубометров - это очень мало, а зима предстоит длинная.

Кроме того, развивая дальше свою мысль, он сказал: оленье мясо мы можем получить лишь в конце ноября, когда будет забой оленей для чукотского населения, а пока мы без свежего мяса и нужно с нами послать Петра Мироненко с карабином и с винчестером Ивана Дьякова, чтобы свалить пару медведей на мясо. "Судя по вашим рассказам, это сделать будет не так сложно" - добавил он. На этом и порешили. Через день мы подготовленные вместе с охотниками вышли в рейс.

Путь, который предстоял нам, мы уже хорошо изучили, и нам не представляло большого труда пройти все извилины 15 километровой речушки, выйти в озеро и, пройдя его, снова остановиться в том же месте. За эти трое суток как мы ушли отсюда, у берега появилась небольшая полоска льда (припая) - все-таки это место было далеко от моря и отгорожено от него высокими сопками, здесь ощущался мороз градусов 4-5, но нам это ничем не грозило.

Охотникам Мироненко и Дьякову предстояло в течение дня поохотиться, для этого они ушли вдоль берега километра на два на север, а остальные ребята занялись заготовкой дров и одновременно погрузкой их на кунгасы.

Через несколько часов мы услышали выстрелы один за одним то из карабина, то из винчестера. Стреляли охотники и по звуку мы определили, что они не так далеко от места нашей стоянки. После этого выстрелы умолкли, и я уже с нетерпением ждал, что же так долго не стреляют. Тут подошел один из охотников, сообщил, что убили большого самца и просили помощи притащить медведя сюда для разделки. Медведя тут же притащили на брезенте. Я попросил желающего разделать медведя, чтобы шкура осталась не испорчена излишними разрезами при разделке. Взялся Гриша - мужик рязанский, который, как он признался, у себя в деревне разделывал и быков и свиней, ну а с медведем он как-нибудь справится, и взялся за дело. Заготовка, погрузка шла своим чередом, как вдруг совсем близко, за ближайшим кедрачом, послышались сначала два (один за другим) выстрела, затем еще три выстрела за небольшое время, и все смолкло. Послышался крик, Мироненко просил двух трех парней подойти к ним. Тут же на крик бросились двое и вскорости они вчетвером тащили огромную тушу медведя на длинных жердях, ноги медведя волочились по земле.

Я поинтересовался: почему они так долго окотились или медведей уже близко нет? Петя Мироненко объяснил, что их очень много видел и близко и не совсем, но им хотелось убить не самку и не молодняк, а матерых медведей, так что они при таком выборе взять могли практически такого, какого считали нужным.

После небольшого отдыха охотники ушли опять за добычей, а мясник Гриша продолжал разделывать добычу. До конца дня охотники убили еще двух поменьше. Пока закончили разделку, дрова уже были погружены. Наступили сумерки, мы отошли от берега и стали на якоре в ожидании светлого времени.

С рассветом мы, взяв на буксир один за другим кунгасы, тронулись в путь. Искать выход из озера на этот раз долго не пришлось: мы благополучно вошли в речушку, очень малым ходом без посадки на мель, прошли эти неудобные пятнадцать километров, вышли на главную речку и вскорости подошли к причалу рыбозавода. Нас встретил Алексей Миронов и группа любопытных, зная, что мы должны привезти медведей, посмотреть хоть на убитых. Предполагая такой интерес, мы одного не стали разделывать, привезли целого.

Итог второго похода был более чем удачный - уложили в два раза больше дров, что было очень важным для нас, и кроме этого, когда медвежатину перетащили на склад, разделали четвертого медведя, завесили мясо со всеми потрохами - оказалось около тонны отличного мяса. Это было очень важно для нашего рациона питания, хотя, как потом выяснилось, что не все принимали мясо медведя к употреблению, некоторые по каким-то им известным поверьям, не признавали, или считали грехом кушать этого зверя, который, в свою очередь, нападает на человека и питается иногда и падалью. Но это, конечно, все выдумки: на самом деле медведь питается чистыми растениями, ягодами и конечно рыбой. Как говорят "аппетит приходит во время еды", - этой пословицей и не преминул воспользоваться начальник зимовки. Поговорив с командой, охотниками, он предложил сходить в еще один последний рейс, т.е. повторить второй рейс в том же объеме, в каком он был выполнен. Ночью мороз был сильным, но, судя по реке, а ледок подернулся только у берега, можно было рискнуть еще раз, чем мы и воспользовались. Утром нас проводил Миронов с напутствиями быть внимательными. Но я уже становился знатоком внутренних водоемов и как-то чувствовал в себе уверенность и с этим настроением мы отошли от причала.

Погода в это время могла меняться только или в сторону смягчения мороза и шторма, или в сторону ясной погоды и большого мороза. В этот день ветер с утра потянул северный, т.е. с берега и ночью был мороз уже около -10. Когда вышли в озеро, мы попали в настоящий шторм, конечно, не так как в море, но все-таки сразу мы попали во встречный ветер и встречную волну, которая при полном ходе ударялась в нос и брызги, веером рассыпаясь, обдавали нас, заливали рубку и лобовое стекло и сразу же от мороза образовывалась пленка льда на стекле на палубе. Пришлось уменьшить ход до малого, - но мы потеряли скорость и по наблюдению, по сопкам вперед мы почти не шли, а топтались на месте. Так, в течение пяти часов, мы, преодолевая ветер, двигались к противоположному берегу, и по мере приближения к нему, ветер становился слабее, а, стало быть, скорость постепенно увеличивалась, и мы быстро стали приближаться к месту назначения. Уже затемно мы подошли к берегу. Я не стал становиться к берегу из-за боязни приморозиться во льду, так как мороз здесь был довольно-таки сильным - градусов 20.

Рано утром, как только стало светать, я поломал прибрежный лед и поставил кунгасы к берегу. Сразу же все взялись за дело и дровозаготовители и охотники. Я же вынужден был с командой оставаться на катере, чтобы во время принять меры, если нас будет зажимать лед. Ребята на берегу развели большущий костер, благо, что дрова здесь было в избытке. У костра попеременно грелись, так как холодный, сильный ветер пронизывал легко одетых мужиков до печенок. Работа хоть и замедлялась обогревом, все же двигалась вперед и к вечеру кунгасы были погружены полностью. Охотники дважды притаскивали на импровизированных носилках по медведю и остановились на этом, потому что я их предупредил, что ночевать здесь нам опасно: можем примерзнуть и уже отсюда катером не выбраться. Разделывать медведей не стали, но шкуры снять успели.

В ночь мы отошли от берега и малым ходом, подгоняемые ветром и усиливающейся волной, пошли к противоположному берегу, в потемках с трудом угадывая то место, где было устье при выходе из озера.

Устья нашли быстро, но, войдя в речушку, мы встретились с другими неприятностями - речушка по берегам покрылась довольно - таки толстым льдом и нам с огромными трудностями пришлось обкалывать лед шестами, и полным ходом протаскивать застревающие то и дело в узких местах кунгасы. Если бы в речушке не было такого сильного течения, нам пришлось бы туго, но течение работало на нас и, по возможности, помогало нам пробраться в этом ледовом крошеве в основную речку. Неимоверным трудом (а долбили по бортам лед все - и грузчики и охотники), мы все же выбрались на главную речку, пошли полным ходом, но тут обнаружилась течь в бортах одного кунгаса. Видно с силой протаскивая кунгасы сквозь лед, мы нарушили конопатку пазов, а, может, и прорезали льдом по целым бортовым доскам обшивки. Попробовали отливать воду на ходу, но убедились, что вода прибывает быстрее, чем мы откачиваем. И когда стало ясно, что кунгас мы не доведем, он заполнится водой и сядет на мель, мне пришлось его поставить к берегу, закрепить за берег якорем, не доходя до рыбозавода, а второй кунгас я дотянул до пирса рыбозавода.

На следующий день, когда я свободный кунгас поставил рядом с оставленным далеко от причала кунгасом, дрова быстро перегрузили на свободный кунгас, а затопленный кунгас мы с Володей Клочковым протащили по реке к тому месту, где вытаскивали на зиму все плавсредства. Этим днем мы и катера поставили на то место, откуда они будут подняты тросами лебедки на зимнюю стоянку. На этом навигация года была завершена без потерь и больших неприятностей. В этот же день на заранее подготовленные площадки наши катера были вытащены.

Проснулся я на катере от удивительной тишины. Не слышно было за бортом привычного журчания воды, катер не покачивало и не терло бортом о причал. В общем, все непривычно, ведь катер стоял на берегу, на выложенных лешках и покатах. Нужно было перебираться на зимнюю квартиру и мне, холостяку, этого совсем не хотелось. Я собрал свои пожитки и отправился на подготовленную мне койку в общежитии, где кроме меня должны будут жить еще трое ребят. Первые дни от такой резкой перемены режима, а, вернее, от безделья, я не находил себе места. Ночами просыпался и уходил на улицу, проходил вдоль морского берега, подолгу смотрел на хаотичное нагромождение льдин на берегу, на шумевший океан, видневшийся за ледовым прибрежным поясом. Вдали гуляли огромные волны с возникающими то там, то там седыми гребешками, срывающимися с вершины волн. В это время года здесь уже не увидать ни одного силуэта парохода, ни его дыма. Горизонт до самой весны не нарушит ни один силуэт, кроме силуэтов огромных айсбергов, льдин-одиночек, занесенных постоянным течением от Берингова пролива и из-за своей громадности, своей огромной осадки, оказавшихся на мели на расстоянии от берега до 10-15 миль и на глубине моря около 100 метров. Такие льдины - айсберги, иногда напоминающие силуэты гигантских фигур, стоят на мели на одном месте до месяца, затем постепенно разрушаются и исчезают, а на их место приплывают другие, иногда меньшего размера. Тогда они подходят ближе к берегу и тоже останавливаются, а иногда еще более крупные льдины, как пустынные призраки, под воздействием рефракции воздуха в течение дня могут преображаться то в небоскребы, то в причудливые силуэты множества мелких судов.

Походив по берегу между льдинами, да еще и в лунную ночь, немного успокоившись, помечтав и пофантазировав, неожиданно осознаешь,- а ведь в действительности, там, где все люди, тебя ждет обыденная земная жизнь со своими горестями и радостями, со всеми житейскими неудобствами.

Пока не было нормальных постельных принадлежностей. Отопление было от большой железной печки; пока ее топят - жарко, остыла - холодно. Уборку комнаты обязана была делать наша повариха тетя Аня Виноградова. Вот она нам часто с юмором рассказывает: прихожу утром рано, все четверо лежите укрытые сверх байкового одеяла телогрейками, удивляюсь, как такие здоровые длинноногие умудряются спрятать под телогрейку и голову и руки и ноги. "Я начинаю растапливать печь, поджигаю и сразу же по комнате начинает расплываться теплый воздух", - рассказывает она, - "с интересом наблюдаю, как постепенно начинают высовываться из - под телогрейки сначала часть ног, руки, и не пройдет и десяти минут как телогрейка укрывает только брюхо, а все руки и ноги и головы уже греются в наплывающих волнах теплого воздуха. Я тихо открываю дверь и ухожу по своим делам. Ну а дальше уже кто сколько любит спать, а топить печь в течение дня это дело дежурного". График дежурства висел на стене при входе в комнату.

Дежурство считалось святым делом, ведь в качестве дежурства были заинтересованы в равной степени все четверо и тут никакие отговорки не проходили. Надо сказать, мне в какой-то степени повезло: со мной в комнате жили ребята дисциплинированные.

Это братья Князевы, Петя и Ваня, хотя они братья были двоюродные, но жили они всегда между собой дружно, держались всегда вместе. Ваня был человек расчетливый, всегда ратовал за справедливость, хоть за время совместного проживания никто несправедливости к нему не проявлял. Петя наоборот, был спокойный, немногословный парень без претензий, кажется, его в противовес брату больше интересовали девушки, а их на зимовке было всего пять человек, и две из числа наших бывших сезонников работали в школе (это в восьми километрах от рыбозавода, там, где находится сельсовет и фактория).

Так вот, Петя встречался с Шурой, работавшей летом в икорном цехе рабочей. Бойкая девушка, казалось, не он с ней познакомился, а она с ним.

Ваня упорно избегал знакомства, по его словам мне надо какую-то особенную, но пока он сам не определил какую. Третий наш житель комнаты - бывший учитель Паша Шевелев - очень интеллигентный парень - даже при нас он никогда не употреблял дурных слов, не употреблял спиртного, девушками не интересовался, был всегда опрятно одет. Правда Паше помогала по бытовым делам его родная сестра, которая жила в женском общежитии, но часто заходила к нему взять белье на стирку, или просто посидеть в нашем обществе. Лена была застенчивой, вроде как несмелой девушкой. Она, как и брат, была на материке учительницей. Что-то случилось у них на родине с их родителями, но они старались не распространяться на этот счет. Да и мы особенно не задевали эту тему в разговоре с ними. Вот такой компанией мы проводили длинную полярную ночь. Паша любил рассказывать истории, вычитанные им из художественной литературы, которая у него имелась в большом количестве. Он давал читать и нам, но я в ту пору как-то не увлекался чтением книг, еще сказывалась деревенская привычка обходиться без них. Иногда, по старой привычке, я брал у Паши книгу, особенно хотелось что-нибудь приключенческое, фантастическое, и шел к Петру Мироненко. Он всегда меня с радостью встречал, жена его, Таня, поила нас чаем, иногда угощала пельменями и, наевшись, напившись чая, усаживались поудобнее, и я начинал читать ему про "Тома Сойера". Надо сказать, Петя уже сам читал такие книги, но у него всегда получалось очень медленно. Таня рассказывала мне, что когда они были дома одни, а детей у них почему-то не было, хоть и живут они уже пять лет, Петя брал книгу и начинал читать вслух и жену заставлял внимательно слушать. Прочитав несколько строк, он останавливался, и начинал вслух спорить с автором книги: вот нужно было сделать не так - Том должен был тете в тесто насыпать не соли, а гвоздей. Порассуждав, он продолжал дальше и так до тех пор, пока Татьяна не засыпала, сидя на корточках на кровати, тогда он прекращал чтение и укладывался спать. Приходя к нему, я вынужден был читать по несколько часов кряду, и мне все чаще хотелось читать в общежитии или идти к Петру. Так я постепенно втягивался, и уже без книги, в свободное время, не находил другого занятия.

Было в скорости открыто еще одно занятие, которое отнимало много времени. Это охота на песца с помощью постановки капканов. Как-то, сидя у Мироненко, он рассказал, как когда-то он увлекся капканами, но удачной охоты было мало. Говорят, на появление тундровых зверьков на побережье океана повлияло наличие пищи. Не каждый год появляются благоприятные условия: иногда они не мигрируют к берегу и тогда охотникам счастья не выпадает. Вот в такой год Петя и пристрастился к капканам. В конце сезона он разочаровался и забросил десяток капканов на чердак, с тех пор он об охоте не думал. Но меня он своим искусным рассказом заразил, и я попросил его одолжить мне капканы, что он с удовольствием сделал, и еще прочитал мне целую лекцию о повадках песцов и как надо начинать.

Когда мы с ребятами ходили на реку проверять есть ли рыба в сети, мы, почти ежедневно, забирая улов, выбрасывали на снег рыбу, которая не идет на еду - это маленькая камбала, бычки и прочая мелочь, а, приходя за рыбой на следующий день, обнаруживали, что рыба исчезала - ее съедали песцы. Вот это обстоятельство я и использовал в своей охоте. Придя однажды на переборку сетки, я специально набросал корюшки и несколько хариусов на снег, а вокруг этой кучи поставил четыре капкана. Это просто: в снегу ножом делается углубление по размеру капкана, затем он заряжается, аккуратно ставится в углубление. А сверху закрывается тонким пластиком снега и все готово.

Надо только было видеть, с каким волнением я рано утром подходил к этому месту, стараясь идти без лишнего шума. Было еще темновато, и я подошел совсем близко, и о, чудо, в одном из капканов прыгал белый зверек. Я раньше никогда песцов не видел: ни живыми, ни даже шкурки, но по описанию и рассказам Петра я сразу догадался, что мне повезло - я поймал настоящего песца. А вот взять и унести зверька было не так просто. Зверек кусался, ведь это та же собака, но только дикая. Петя меня об этом предупреждал, но я от радости забыл об этом. В очередной раз, схватив меня за руку, даже в рукавицах, он мне прокусил край ладони. Тут я вспомнил, что его нужно оглушить. Со мной была лопата. Я сильно, как только мог, нанес несколько ударов по голове. Он обмяк и я свободно вытащил его ногу из капкана. Отбросив его на снег, я перезарядил капкан, вытащил из сетки несколько рыбин и уложил ее для приманки на следующую ночь. Управившись, я взял песца за задние лапы и побрел в сторону поселка, до которого было километра два или чуть больше.

Шел тихо, довольный своей добычей, как заправский охотник. Немного не доходя до первого строения, я почувствовал такой укус в ногу чуть ниже коленки, что сразу я не сообразил и отбросил как-то машинально песца в сторону. Только тут я понял, кто меня так укусил. Песец пытался бежать и барахтался в мягком снегу. Тут я понял свою оплошность и в ярости навалился на этот белый комочек. Я топтал его валенками до тех пор, пока он не стал походить на тряпку. Захватив его за ноги, я понес песца в общежитие. Пришел, увидел ожидавших меня ребят, бросил добычу к печке. Сам стал раздеваться и одновременно рассказывать, как и где он меня покусал. Рана была на икрах правой ноги, на ладони левой руки виднелось кровяное отверстие от зуба. Сразу мне залили йодом обе раны, не успели перевязать, а песец обратно зашевелился, пытаясь бежать, но его опередил Ваня Князев -добил валенком и больше он признаков жизни не подавал. Слух о моей удачной охоте моментально распространился по зимовке и к нам, как бы мимоходом, забегали посмотреть, что за зверя я поймал: кто интересовался, как это я умудрился поймать такую дорогую добычу, кто спрашивал, сколько за него дадут денег и что я буду делать со шкуркой. Я уже в который раз рассказывал, как было дело, и что я не знаю цены шкурки и что с ней делать.

Пришел мой главный наставник в вопросах охоты Мироненко. Он с порога загремел своим громким голосом: "Николай, поздравляю тебя с первой добычей, я всегда знал, что из тебя обязательно выйдет толк и по всему видно - ты далеко пойдешь, если тебя не остановит Паша Бурмистров". Раздался хохот, и посыпались всякие советы, остроты. А Паша Бурмистров был зав. факторией и осуществлял единоначальный прием, закупку пушнины от местного населения. Вот он то и был здесь главный охотовед. Цену за пушнину он устанавливал согласно прейскуранту, которого он не мог показать никому; то ли это было очень большим секретом, то ли ему так было удобно вести заготовку пушнины. Толком никто не знает, но мы примерно знали: писец, вернее, его шкурка, высушенная на специальной распялке, стоила около двухсот рублей. И так как война шла уже второй год и на основные продукты были установлены нормы отпуска, то за сданную в факторию пушнину, по желанию охотника, могут платить деньги, а могут на эту сумму отпустить основные продукты. Но быстро сдать шкурку не получилось, пришлось освоить технологию обработки шкурки с помощью Пети Мироненко. Ну а когда я понес сдавать песца, мне установили цену 180 рублей, и на эту сумму выдали мешок американской муки, килограмм двадцать сахару, ну и очень много конфет. Курить я еще не умел, а к спиртному у меня в то время было отвращение. Этот случай с песцом воодушевил не только меня. Этим начали заниматься многие ребята, отчасти от безделья, некоторые втайне загорались желанием заработать деньги, так же заядлые курильщики могли в порядке отоваривания получить табак, который стал товаром дефицитным. Это слово на севере раньше не знали, а лишь во время войны оно вошло в повседневную жизнь и быстро укоренилось.

Охота на песцов, лис, росомах была разрешена до 1 марта, а затем, как на севере говорили, они "получают паспорта" и за пойманного зверька можешь схлопотать штраф, намного превышающим стоимость самого зверька, так что мы об этом были предупреждены Пашей Бурмистровым. Ну, о результатах охоты в этом году вообще говорили, что год был удачным.

Лично я за этот сезон поймал три с половиной песца, то есть я сдал три шкурки сам и один песец с капканами Герасима Зубакова ушел и попал затем в мои капканы, которые были недалеко от его капканов. Итак, мы пришли к обоюдному согласию шкурку обработать вместе, сдать ее, и деньги поделить поровну. Из других ребята кто-то поймал одного, кто-то два, но основные любители не поймали ничего. У одного не хватило терпения, другие увлеклись другими забавами. В общем, нас, удачливых охотников, считалось четыре человека. Это я, Герасим Пензяк, раньше, как он говорил, у себя в деревне был грозой окрестных заячьих выводков, тоже почти охотник, Петя Князев и мордвин Паша Зайцев. Песцы появлялись в основном до конца декабря, затем зашумели пурги, да еще затяжные иногда бушевали по пятнадцать и больше дней. После такой пурги уже невозможно было найти места подледного лова рыбы, где мы обычно охотились - снежный покров на речках достигал двух - двух с половиной метров. Под тяжестью снега на льду появлялась вода (наледь) и подледный лов прекращался, а вместе с этим становилась почти невозможной охота.

Конец декабря шумел сильной пургой, ураганным ветром вместе со снегом. Работа и жизнь на улице прекращалась, все сидели по домам в общежитиях, столовая не работала, каждый себе готовил пищу сам, особенно семейные и одинокие женщины. Мы в общежитии пекли блины, это самая легкотрудная работа, мы настрополились делать это мастерски. Сковородка с ручкой в этом деле незаменимый инструмент, каким-то хитроумным движением и блин или оладьи на сковородке переворачивался другим боком, и через секунду блин летел в чашку на столе около печи, тут его подхватывали и съедали.

Пекли поочередно, муки хватало, так как я за своих песцов взял три мешка. Кроме нас из этих мешков брали "взаймы", конечно же, без отдачи, женщины, жившие в общежитии у нас за стенкой. Иногда бойкая Нюра приходила к нам в гости и, засучив рукава, пекла блины, что - нибудь варила из консервов. Вот так мы весело и безмятежно проводили длинные полярные ночи, да еще отремонтировали две балалайки и одну гитару, то есть натянули струны и давали такие концерты, что к нам все сходились послушать, а кто не приходил, тот слушал через стены, так как они были звукопроницаемые, так что слышно было всему дому. Под Новый год заглянул к нам Алексей Федорович, завел разговор о том, как будем встречать Новый год. Постучали через стену, пригласили женщин и с другой стенки - собралось уже человек двадцать. Это было похоже уже на общее собрание, где был и председателем и секретарем и докладчиком сам начальник зимовки. Было высказано много предложений, пожеланий и в основном они сходились в том, что встретить Новый год нужно по - настоящему.

Продуты были все, кроме, разумеется, фруктов, но их могли заменить конфеты и шоколад.

Было и вино, и водка, и спирт, но не было шампанского. Женщины взяли это на себя, с этим должна была справиться Нюра - наша соседка.

Подготовить заменитель елки поручили братьям Князевым. Закуски взяла на себя жена Алексея Федоровича, Люся, вместе с поварихой Анной Сергеевной. Было решено откопать, хоть это было и трудно, вход в столовую, а она располагалась в соседнем домике. Протопить там дня два, прогреть, накрыть столы и поставить елку. Кедрач мы заготовили, когда возили дрова.

31 декабря с утра, а это по часам, так как на улице уже много дней сплошная темень, ведь солнце в это время не появляется почти совсем, даже если оно и появляется на несколько минут, то только когда чистое небо, а если бушевала пурга, то его не было видно.

В назначенное время в столовую по веревке, специально натянутой от дома к дому в два ряда, образуя как бы коридор, начали пробираться люди. На длинном столе, сбитым наспех из досок, накрытых белыми простынями, стояли закуски. Ассортимент закусок был очень ограничен. Но всё искупало мастерство женщин, вложивших в сервировку стола не только свое умение, но и душу. Так все было красиво сделано, что диву давались, откуда это все появилось. Обстановка была какая-то домашняя, все вели себя спокойно, улыбались друг другу, с уважением относились к немногочисленному женскому обществу.

Алексей Федорович за десять минут до полуночи сказал несколько теплых слов о присутствующих и предложил тост за уходящий год, тяжелый год на фронтах Великой Отечественной, закончив свою речь словами: "..вечная память павшим на фронтах"; он предложил выпить стоя, а после предложил двухминутным молчанием почтить память павших за Родину, а среди зимовщиков были люди, у которых родные тоже не вернулись с войны.

Часы показали 12, когда я, по поручению Алексея Федоровича, поздравил всех с наступающим Новым 1943 годом, пожелал здоровья, счастья, благополучной зимовки, ну и, конечно, скорой победы над врагом, немецким фашизмом. Дальше пошли тосты, но эти тосты уже наступившего нового года в основном состояли из пожеланий спокойной зимовки, личного благополучия. Веселье продолжалось так долго, что никто не мог определить начала следующего дня, просто за этим никто не следил.

За Мироновым приехала упряжка, чудом пробравшаяся в такой кромешной тьме. Мы не видели когда они уехали, но записку и ключи мне позже передала Анна Сергеевна. Гулянка постепенно переместилась по комнатам, в общежитиях. В записке Алексей разрешал мне отпустить спиртное, но в разумных пределах, что я и исполнил. Наконец, может быть, на пятые или шестые сутки постепенно все стихло, склад я до приезда начальника зимовки не открывал. Пурга по-прежнему свирепствовала, но мы уже не слышали ее завывания, так как мы все оказались в плену у снежной стихии. Занесены были все возможные пути выхода на улицу, и мы теперь могли рассчитывать на помощь пограничников и то только после того, как стихнет пурга.

Надо отметить, что за время этого празднования никаких сколько-нибудь серьезных происшествий не случилось. Люди постепенно приходили в нормальное состояние.

Вскоре нас откопали пограничники, пурга, вроде, стала стихать, видимость на улице увеличилась и можно было даже увидеть звезды и северное сияние.

Посмотреть на это уникальное природное явление вышли все обитатели нашей зимовки. Особенно в северной стороне неба, и даже как бы сразу за нашим поселком, возникали, переливались всеми красками радуги, огромные столбы. Столбы не оставались на месте, а перемещались, исчезали и возникали вновь, но уже в виде гигантских занавесок, шевелящихся беспрерывно, занимая половину неба. И тишина, и, вроде, слышен шорох этих занавесок и потрескивание мороза. Эту картину очень трудно точно описать - это нужно только видеть самому. Это явление всегда почему-то возникает или после большой продолжительной пурги, или в хорошую, но очень морозную ночь, но почему-то всегда при отсутствии ветра. Сияние не такое частое явление и оно обязательно происходит в зимний период. Это только мое личное наблюдение, а наука объясняет это очень туманными непонятными причинами, загромождая объяснение научными терминами, поэтому и непонятными.

Постепенно жизнь на зимовке приходила в обычный режим.

Понемногу и поселок преображался, на улице иногда появлялись собачьи упряжки: то пограничники, то чукчи проездом в тундру останавливались "по чай пить" - так они называли любой отдых на час или два.

Давно вернулся Алексей Федорович, с женой: они гостили у Бурмистровых. Жена была беременна, и, видно, в гостях им долго быть не хотелось. Однажды Алексей Федорович собрал всех в столовой. Когда все собрались, пришедший с ним начальник погранзаставы Ус Анатолий Павлович, стал в обычной беседе рассказывать о положении на фронтах в последние месяцы, о разгроме немцев под Москвой, о боях в блокадном Ленинграде, о положении на подступах к Волге, о Сталинграде, о больших потерях немцев, рвущихся на Кавказ к Бакинской нефти. О, конечно, немалых потерях и среди наших Советских вооруженных силах.

Начальник зимовки предложил подписаться под пожертвованиями в фонд обороны из своей зарплаты, сколько кто пожелает. Тут же, в заранее подготовленной ведомости, он своей рукой поставил цифру 500 рублей, следом мне, как профорганизатору, предложил определиться. Я тоже сам поставил цифру 400 рублей. Дальше ведомость положили на стол, и Алексей Федорович призвал всех остальных последовать примеру и поставить сумму. Не откладывая на потом, тут же стали подходить и расписываться все остальные.

Надо сказать, отказывающихся не было, но суммы, естественно, были разные: от пятидесяти рублей и до пятисот, но подписались все. Анатолий Павлович поблагодарил всех за внимание, за желание оказать помощь фронту и ушел к себе.

Оставшиеся еще долго не расходились. Воспользовавшись этим, Алексей рассказал о последних новостях, полученных по почте из Владивостока от нашего акционерного общества "Дальрыбопродукт" с председателем Кулаженко А.А. В телеграммах сообщалось о реорганизации нашей зимовки, о преобразовании ее в Майно-Пымтенский рыбокомбинат. Директором был назначен Плютто Всеволод Семенович, ранее приезжавший сюда в качестве управляющего и представителя АО "Дальрыбопродукт", как член его совета, как соучредитель.

Кроме этих новостей были и другие: например, из Анадыря было сообщение о том, что в начале зимы (в январе или феврале) к нам должен прибыть второй секретарь райкома партии Сидоренко Иван Федорович. Никто из нашего коллектива его не знал, так как до этого года ни райком, даже ни райисполком, а, следовательно, ни суд, ни прокуратура и милиция, к нам отношения не имели. Никогда сюда не приезжали ни один представитель местных органов власти и теперь, видно, этому решили положить конец и взять в руки власть над нашим небольшим коллективом.

Естественно люди по-разному реагировали на это сообщение. В разговорах выяснилось, что среди нас были и члены партии, и бывшие на материке комсомольцы, а, приехав сюда, порвали связь и с партией и с комсомолом, как бы в связи с обстоятельствами, а вот теперь у них появилась возможность это возродить. Некоторые, особенно приехавшие сюда из деревень, считали, что не нужны здесь эти организации - без них работали не плохо, будем, мол, работать так и дальше.

Жизнь на зимовке шла своим чередом, вскорости у Миронова родилась дочь - это первый ребенок, который родился в этом поселке, раньше этого не могло быть, ведь на зимовках обычно оставались мужчины и лишь одна женщина, нынешняя зимовщица Анна Сергеевна, но ей было уже под пятьдесят, да и мужу столько же. Даже в молодые годы детей у них не было, ну а сейчас тем более.

И вот рождение ребенка в этих экстремальных условиях напомнило всем, что для продолжения человечества нет никаких преград. Поздравляли Алексея Федоровича все, а уж наши женщины наперебой предлагали свои услуги: кто хотел постирать, кто убрать квартиру, ну а понянчиться хотели все, видно по природе своей женщины скучают по детям, ведь они уехали и некоторые уже второй год не видели своих младших сестренок или братишек. Так что Люся в трудностях особенно не оставалась одинокой.

Крестины Алексей и Люся решили отметить 8 марта: ребенок уже окреп, и стало немного теплей, день прибавился. Торжество провели в столовой, а на второй день молодые родители пригласили к себе в квартиру немногих, в числе которых был и я, единственный холостяк, а все остальные были или в возрасте, или с женами. Отметили скромно, но с подарками, у меня подарка не было, я даже не представлял, что от меня потребуется, поэтому предложил деньги. Люся деньги мне вернула, поблагодарив за участие. Веселье продолжалось до глубокой ночи, и чтобы оградить новорожденную от шума и суеты Люся, отправилась ночевать в соседнюю квартиру. Итак, в нашем коллективе стало на одного человека больше.

Числа пятнадцатого марта, в один из хороших, солнечных дней, в поселке появилась нарта - собачья упряжка, да не одна, а целых три. Видно было, что собаки проделали большой путь - от них валил пар. Собаки с высунутыми языками падали на снег, как только каюры втыкали в землю свои остола, закрепив за них конец упряжки. От нарт к нам на встречу подошли два пассажира. Пожилой подошел и, узнав, кто начальник зимовки, поздоровался сначала с ним. Он представился : "Сидоренко Иван Федорович, работник анадырьского райкома партии", и представил своего молодого спутника, - "а это секретарь райкома комсомола Синицкий Вадим". После представления Сидоренко с каждым находящимся здесь, а тут было большинство населения, поздоровался отдельно. После непродолжительного знакомства Алексей Федорович увел обоих к себе, а мне поручил побеспокоиться о каюрах, ребятах управляющих упряжками.

Ребят, а это были чукчи, но хорошо говорящие по-русски (в последствие оказалось, что все трое бывшие воспитанники школы-интерната), молодые здоровые, веселые. Их я по одному определил в каждое из трех общежитий, так что они тоже были устроены.

Алексей Федорович и Иван Федорович договорились вечером сегодня весь коллектив собрать в столовой и провести совещание. На этом совещании Федоренко должен был рассказать о международном положении, о работе райкома по мобилизации жителей района на выполнение основных задач в условиях войны, уже второй год ведущего Советским народом, о трудностях, которые переживает вся страна в связи с потерей огромной территории, занятой немецко-фашистскими захватчиками.

Об этом и говорил второй секретарь райкома. Проинформировав о положении на фронтах, он перешел к конкретным задачам, которые предстоит решить нашему коллективу. А задачи для нас сформулированы коротко - подготовить к путине 1943 года орудия лова, флот и особенно подготовить жилье для прибытия пятисот человек на путину - это почти вдвое больше того, что мы когда либо имели. План установлен почти в два раза больше прошлогоднего и это еще не все. Федоренко предупредил: по известным причинам, пятьсот человек мы можем не получить, и поэтому мы должны быть к этому готовы, а план никто нам не уменьшит, и мы должны с помощью райкома привлечь на путину местное население в том качестве, какого нам недодадут с материка. Эта последняя задача привлечь население, в основном занимающееся оленеводством, очень трудна, но к выполнению нужно готовиться задолго до весны. Секретарь ответил на немногочисленные вопросы и обратился к собравшимся с просьбой: если кто-то состоит или, вернее, состоял в партии и в комсомоле до приезда на Чукотку, тот пусть останется для дальнейшего разговора. Собрание закончило свою работу и люди разошлись. Оказалось в партии состояло всего три человека: Андросенко Андрей Васильевич, Дьяков Иван и Князев Петр, последний вступил в партию только перед самим отъездом на Чукотку. Тут же был избран партгрупорг. Из-за малочисленности эта организация получила название партгруппа.

Секретарь комсомола создал тут же комсомольскую организацию в количестве 8 комсомольцев, и Яша Баранов был избран комсоргом. Он работал секретарем комсомольской организации своего колхоза на Рязанщине.

Секретарь пригласил на беседу и меня. О том, что я выполнял функцию профорганизатора и распространял добровольно, присылаемую сюда почту, газеты, плакаты районным почтовым отделением, секретарь узнал еще в Анадыре и решил со мной побеседовать. Правда, он мне понравился своим простым, уважительным обращением ко мне, молодому неопытному деревенскому парню. Его интересовало, что я думаю делать дальше, когда уеду на материк, что думаю делать здесь, думаю ли я учиться, ведь у меня было всего 7 классов и половина курса лесного техникума. Когда мы остались одни, он долго рассказывал о себе, как он восемнадцатилетним мальчишкой уехал из дома и после скитаний по Украине устроился на завод, работал слесарем, учился, избирался секретарем комсомола и так далее. Его путь немного походил на мой и мне с ним было легко разговаривать. Он посоветовал мне вступить в комсомол, что я вскорости и сделал.

Гости прожили у нас три дня и когда они поехали дальше на юг, а затем по тундровым стойбищам, провожать их вышло все наше небольшое население. Погода была на редкость хорошая, на тундре установился крепкий наст, собаки и нарты совсем не проваливались, быстро и легко скользили, почти не оставляя следа. Вскоре нарты скрылись из вида, и мы разошлись по домам каждый со своими мыслями, и каждый по-своему переживал все услышанное и увиденное за эти три дня.

Алексей Федорович однажды пригласил меня поехать с ним на собаках к устью реки Майна, где располагался небольшой поселок, в котором жили, в основном, чукчи и составляли небольшую артель, в последствии названную колхозом. При этой артели, состоящей из десятка яранг, изготовленных из оленьих шкур, стояло две яранги, когда-то завезенные сюда с материка сборные деревянные яранги более капитально сделанные, в одной из которых была школа на 9 учеников и сельский совет в другой яранге. Нас встретил председатель чукча Айэ, хорошо говоривший по-русски. Цель нашего разговора - как организовать вербовку или добровольный набор мужчин - чукчей и совершеннолетних подростков для работы на заводе по обработке рыбы. Работа эта, начиная с июня и по август, требовала набрать из числа чукчей не менее 50-60 человек. Айэ уже имел указания из райисполкома из Анадыря оказать нам всяческую помощь в мобилизации местного населения, поэтому мы быстро договорились о деталях. В общем, операция выглядела так: я, командированный рыбозаводом с определенными полномочиями, подписывал договора и выдавал аванс нуждающимся, и сам председатель согласился ехать и переводчиком, и представителем власти. Выезжать в эту экспедицию нужно было не позже пятнадцатого апреля, чтобы до мая знать количество мобилизуемых людей, чтобы приготовить для них спецодежду и нижнее белье, так как чукчи, особенно тундровые, носили одежду, пошитую из шкур, прямо на голое тело. Мы считали это нарушением охраны труда и поэтому должны были людей одеть по-русски, а также обеспечить их спецодеждой наравне с сезонными рабочими, согласно существующим нормам по охране труда.

Работу по подготовке одежды взял под свой контроль сам начальник зимовки и поручил выполнить группу женщин.

По поручению Николая Федоровича мне подготовили нарту, укомплектованную всем необходимым: спальный мешок, брезентовую палатку и 10 хороших собак, и, конечно, снабдили кормом на десять дней

(сухой юколой, сушеной несоленой рыбой, в основном, горбушей и немного нерпичьего жира).

В дорогу мне выдали пятьдесят тысяч рублей - это и на аванс, и на приобретение корма собакам, на случай если мы из-за погоды где-то задержимся. Мне также вручили печать, и начальник заставы снабдил пистолетом и патронами к нему, но предупредил, что лучше, чтобы о пистолете никто не знал, особенно местное население. Если по неосторожности чукчи будут знать, то могут по-своему истолковать наличие оружия и моя задача будет усложнена. Это я хорошее понимал и мне не нужен был особый инструктаж.

Предварительно я съездил к председателю совета, поговорил с ним о дне выезда, он практически был готов и назавтра я заехал за ним. Выехали мы около обеда.

Я плохо знал технику управления собачьей упряжкой, собаки меня не понимали, и я с трудом управлял ими. Все же собаки к концу дня весело бежали за бегущей упряжкой Айэ, и поздно вечером мы остановились на ночевку в пастушеской яранге, распрягая и привязывая собак, каждую в отдельности, и давая им положенную одну юколину, я видел на противоположной сопке на ее склоне пасущийся табун оленей. Хозяйка быстро сварила нам мясо оленя, а чайник, видимо, всегда стоящий у костра, был горячим. Мы с мороза плотно поели недоваренного мяса и напились чая. В пологе было жарко, а особенно после выпитого чая нас разморило, и я вскоре уснул, даже не снимая кухлянки. За день без привычки так набегался, намерзся, что, не просыпаясь, я проспал до утра. Утром меня растолкал Айэ, мы поели мяса, напились чая и поспешили запрячь собак. Нам в этот день, по определению Айэ, предстояло проехать не меньше пятидесяти километров между сопок. Прежде чем мы достигнем большого стойбища, где нам предстояло начало работы, ради которой мы и едем. Погода была сносная и мы с одной остановкой у небольшой речки, где мы пили чай, добрались до стойбища, раскинувшегося на небольшом склоне сопки, недалеко от маленькой речушки без названия. Приехали мы рано, поэтому, поужинав, попили чай и сразу решили заняться делами. Айэ разослал малышей по ярангам созывать взрослых мужчин и женщин на беседу. Примерно через час начали сходиться люди, но их было не так много, всего собралось не больше пятнадцати человек, не считая хозяев яранги, где мы остановились. Дело было так: я рассказывал, зачем нам нужны люди, какие условия работы, какая оплата и что могут получить вперед аванс те, кто согласится подписать договор на работу. Все это Айэ рассказывал на своем родном языке, а мне приходилось только довериться председателю и ждать результат. Айэ должен был в начале беседы объяснить, что чукчи должны помогать, потому что война и пока людей мало рыбу надо для фронта и что если они помогут обработать рыбу, то этим они помогут победить фашистов. Очень долго говорил председатель, потом в основном говорил за всех хозяин стойбища, а стада оленей принадлежат ему, а люди пастухи и другие работники чума это его работники и они не могли решать без хозяина, что он скажет, то и будет. Я чувствовал, что Айэ ведет разговор лишь с ним и больше в разговор никто не вступал. У меня создалось впечатление, что все кроме двоих, спали, сидя с закрытыми глазами. Я несколько раз хотел прервать их беседу. Узнать в чем дело, но председатель мне велел подождать. Лишь часа через два председатель мне объяснил ситуацию: дело было в том, что хозяин все время говорил, что пастухов у него мало, а женщины не могут ехать - они с детьми. Я посоветовал ему настойчиво потребовать выделить несколько человек, сослаться на решение райисполкома, что за невыполнение решения советов в военное время их могут судить, конфисковать оленей, применить и другие меры, вплоть до того, что могут хозяина взять на войну. После этого перевода, а я просил переводить дословно, хозяин засуетился, начал какой-то оживленный разговор с другими сидящим у него людьми. Еще долго велись разговоры между хозяином и Айэ и уже поздно ночью люди не спеша разошлись по своим ярангам, а мы остались вдвоем, хозяин тоже полез в полог спать. Долго он мне объяснял, что тут народу мало, но все - таки хозяин обещал завтра днем собрать шесть человек (четыре мужчины и две женщины), они завтра подпишут договора и мы отправимся дальше. Утром обещанные шесть человек пришли в ярангу. Приготовленные заполненные договора они подписывать отказались, как объяснил мне Айэ они не хотят прикладывать палец к бумаге, пусть это за них делает их хозяин, который с удовольствием и сделал это. Я ему помазал чернилами большой палец правой руки и с важностью и достоинством он приложил палец то к одной бумаге, то к другой и так все двенадцать экземпляров. По одному экземпляру с двумя печатями я передал опять же хозяину, так как будущие рыбодобытчики взять в руки бумаги отказались. Для меня это было даже удобней, ведь законопослушный хозяин теперь уже взял обязанность лично сопроводить людей на рыбозавод в указанный в договоре срок. Я в этом был уверен, он свое обещание выполнит. В отличие от нас, русских, чукчи всегда отличались своей обязательностью.

Дальше наш путь лежал между больших сопок по долинам маленьких и больших речушек, от стойбища к стойбищу, от табуна к табуну. Собачий корм давно уже был съеден, собакам пришлось покупать, где мясо, где потроха от забитых оленей, а то и сушеную и кислую рыбу, называемую капалька.

Количество понаймных договоров все прибавлялось и вот уже их стало пятьдесят пять. Мы считали свою задачу выполненной и начали движение в сторону дома. Мы выбрали путь короче, не заезжая в стойбище, лежащее в стороне от нашего пути.

Погода нам последние дни не мешала двигаться, и мы ехали примерно 70-80 километров в день. Нас прихватила пурга почти около дома.

Начало смеркаться и тут подул такой сильный ветер! По определению он был северный и дул с берега в море. При таком ветре от берега уносило ледовые поля в открытое море и вероятность оказаться в это время близко к берегу была большая. А это случалось и раньше, тогда ни собак, ни людей не находили - все скрывало море. Вот в такой обстановке собаки что-то почувствовали, рванули как по команде, и мы оказались около небольшого холма снега. Присмотревшись, мы обнаружили торчащие из снега шесты, что означало что-то похожее на землянку. Вход был занесен снегом, но все-таки просматривался. Отгребли руками вход вниз. Мы решили привязать собак к остолам, вбитым в твердый снег. Когда собаки были надежно привязаны, мы отвязали одного передовика и начали толкать его в нору. Сначала собака рычала и не хотела идти, затем все же полезла, мы за ней - сначала я, потом и Айэ.

Я незаметно приготовил пистолет на случай, если там зверь, а в том, что в землянке кто-то есть, я не сомневался, чувствуя поведение собаки. И когда я нащупал что-то похожее на дверь и дернул за ее угол, собака стала сильнее рычать. Из глубины землянки послышался глухой кашель и человеческая речь в виде "эй"; я понял - там человек и это чукча, "мэй" произнес я, и он тоже ответил.

Мы смело спустились, я зажег спичку и увидел скрюченного на полу в углу человека. Он поднялся, и когда мы зажгли свечу, Айэ его узнал - это их колхозник, он ходил проверять лунки подледного лова и задержался - его застала пурга, и он решил тут переночевать.

Эта землянка стояла в сотне метров от берега моря, и мы чудом не проскочили мимо. Если бы это случилось, наша участь могла бы оказаться трагической, этого же боялся чукча, прятавшийся здесь. Мы были все-таки одеты очень тепло и решили тут же переночевать, а утром подумать, что делать. Спать в этом "люксе" пришлось урывками, надо было по очереди выходить на улицу смотреть, как там собаки и залазить обратно и пытаться заснуть. И это, надо сказать, нам удавалось - настолько мы были уставшие. К обеду пурга начала стихать, вернее сказать, стихал снегопад, а ветер, теперь уже почти без снега, дул с прежней скоростью, но это нас уже задержать не могло и мы начали готовить собак в дорогу. Оглядевшись, мы с удивлением обнаружили, что мы почти дома.

Если ехать по реке, то в 10 километрах будет ее устье: тут и колхоз, и фактория, а, проехав еще 7 километров, будет и рыбозавод. Захватив с собой горе-рыбака, мы отправились в путь. Собаки, хоть и голодные, но все же веселые, трусили, почуяв приближение жилья, и, наверное, предстоящего отдыха. Я не стал задерживаться у Айэ - он приглашал попить чай - и без остановок поехал дальше. Эти семь километров собаки бежали, не выдавая усталости и голода. Они бежали дружно, если впереди или с боку вылезет из норки евраша, такой полевой зверек, собаки дружно рвали вперёд - тогда только тормози и не зевай - выбросит из нарты. Вот на такой скорости собаки вынесли меня из речки на центральную площадку поселка. Собак распрячь мне помогли братья Князевы. Сбрую всю я собрал, и мы унесли ее домой. На этом моя первая и, увы, не последняя, экспедиция по чукотской тундре закончилась.

На второй день меня пригласил к себе начальник зимовки. Мы обстоятельно с ним обсудили результаты моей поездки. Результатами остались довольны, по деньгам я отчитался нормально, претензий ко мне не было. Алексей Федоров разрешил мне отдохнуть дней пять, после чего я буду работать со всеми, заниматься подготовкой к новой путине. Наступила пора рутинной работы, т.е. обычные ничем не примечательные дни и ночи. Солнце было уже высоко и светило больше половины суток, т.е. время шло к наступлению полярного дня. Появились непривычные в нашей жизни обновления, как то: "Состоится комсомольское собрание", явка только комсомольцев, "Состоится профсоюзное собрание с информацией начальника зимовки "о подготовке к путине", после собрания танцы". Коммунисты заседали без лишней шумихи. Посидели, поговорили, записали все в протоколе, все трое расписались и разошлись. То, о чем они говорили, для остальных осталось глубокой тайной. У меня возникало не раз любопытство, чем же занимается такая организация, и я однажды не вытерпел и завел разговор с партгрупоргом Андросенко. Он меня, видно, понял сразу и спокойно пояснил, что людей в таком возрасте в партию принимают только через комсомол, а раз я даже не комсомолец, то надо подумать о комсомоле. Нужно обратиться в комсомольскую организацию, а как только меня примут, я поработаю в комсомоле, тогда будет разговор о приеме меня в партию. "Между прочим, тебя рекомендует Федоренко, второй секретарь райкома, а этой рекомендацией нужно дорожить" - добавил он.

За повседневной суетой, за этой экспедицией, незаметно прошли зимние месяцы, и уже весна дала о себе знать длинными днями, а стало быть, и теплом. В мае начал подтаивать снег у зданий в месте стоянки флота, и можно было потихоньку готовить корпуса катеров, кунгасов, рыбацких лодок. Вся эта работа возлагалась на нас, работников флота, на рыбаков. В мае в солнечные дни снег садился иногда до 20 или 30 сантиметров за день, а если эти места посыпать черным угольным шлаком, то проталины достигают до метра в день. Этим мы пользовались и раньше, и вот теперь дело шло очень быстро. Параллельно подготовке основного производства шла подготовка к встрече сезонных рабочих, готовились пастельные принадлежности, ремонтировалась спецодежда. Особую заботу наши женщины проявили при подготовке одежды для прибывающих в скором времени чукчей. Было нашито рубашек и кальсон на мужчин и на женщин. Белого материала на белье не хватило, пришлось шить из цветастого хлопчатобумажного материала.

На одном из очередных комсомольских собраний, меня приняли в комсомол. Теперь я, как все комсомольцы, в передних рядах трудового фронта.

Ближе к 1 мая весна проявлялась все отчетливей, так на море, между льдинами, появились прилетевшие утки, гагары и очень много другой мелочи. С раннего утра и до позднего вечера на море стоял крик, гвалт прилетевших птиц Ал - Алла, Ал-Алла - это кричали Аллоки (татары), так их называли за крик Ал-Ал-Алла.

Мы понемногу готовились к спуску на воду нашего флота. Получено было сообщение о выходе к нам из Владивостока парохода "Магнитогорска" с грузом и сезонными рабочими, время прихода пока не известно, так как до подхода к нам, он будет заходить еще в несколько пунктов.

С очередной почтой из Анадыря я получил письмо, которое меня на время вывело из спокойного состояния. До сих пор мне иногда приходилось беседовать с людьми, потерявших своих близких на фронте, успокаивать, находить слова, в которых нуждается человек, постигший такое горе. Тут я сам оказался на их месте. Из письма я узнал, что погиб на фронте, где-то под Москвой, мой старший брат Вася. У него осталась жена с дочкой. Горе было, конечно, огромное, ведь я его почему-то любил больше всех остальных братьев. И вот теперь его нет. Да и остальные два брата, один старше его, Петр, и моложе его - Тимофей, находились на фронте, и можно было ждать всё, что угодно. Война есть война, тем более такая жестокая, можно считать - мировая, так как в нее втянут почти весь мир. Переживал я эту потерю очень тяжело. Я иногда не спал ночами, все думал, думал. Но все в жизни меняется, и когда катера были спущены на воду, я полностью погрузился в работу. Постепенно грустные мысли отходили на второй план. Работа меня спасала от тяжелых размышлений. Мне стало немного полегче, я тоже помогал воюющим братьям своим скромным трудом. Это придавало больше сил и помогало в нелегкой морской жизни.

В этом году было принято решение, не ожидая прихода парохода, поставить два невода. Людей на два невода хватало, и бригады были давно сформированы. Кроме того, если судно задержится или задержится ход рыбы, что раньше бывало не раз, решили выставить основу, т.е. все, кроме ловушек и крыльев еще на два невода. Таким образом, с подходом рыбы два невода могут давать рыбу сразу без задержек, а два невода будут оснащены ловушками, как только прибудут люди. А еще четыре невода будут полностью поставлены только с прибытием снаряжения на пароходе.

Пароход ожидали со дня на день, но уже в ловушке одного из неводов появилась рыба. Это были, как говорят, гонцы и теперь следовало ожидать основной подход. Рыбу в небольшом количестве - сто - сто пятьдесят центнеров, обрабатывали на посол тут же. Привлекались на эту работу все без исключения. По договоренности с начальником погранзаставы, он выделял для грузовых работ при засолке рыбы пять-семь бойцов, которые с удовольствием бежали на эту работу. Кроме этого, уже подъезжал и наш резерв, сагитированных мною зимой чукчей из тундры, они приехали почти все.

Таким образом, еще до подхода судна с народом лососевая путина 1943 года началась, и ежедневно на разделочную пристань поступала серебристым потоком рыба. По технологии первая рыба всегда шла на изготовление консервов, но из-за отсутствия баночки приходилось такую рыбу просто солить крепкосолом. Конечно, страна нуждалась в любой рыбопродукции, да и план все равно нужно было выполнять любой продукцией. Пароход подошел как-то незаметно поздно вечером, но мы-то, моряки, ждали его постоянно и сразу же подали под борт три грузовых кунгаса. Погода все же летняя, благоприятная, и высадка людей хоть шла быстро, но только утром последняя партия сезонных рабочих была доставлена на берег. Тут же пошёл груз. Вместе с выгрузкой баночки из трюмов, выгружались тяжеловесы. Первым сняли с палубы катер. Вслед сняли огромный ящик с радиостанцией. Прибыла радиостанция американского производства СР-399 с автономной электростанцией. Выгрузили еще оборудование для консервного завода. Надо сказать, что в свете решения АО "Дальрыбопродукта" об образовании рыбокомбината, на пароходе прибыла и часть администрации. Теперь у нас был директор Плютто В.С., гл. бухгалтер Радченко, заведующий лабораторией, зав. снабжением Воробьев. На доске в столовой появились уже не распоряжения, как раньше, а приказы за подписью директора рыбокомбината. Сразу был вывешен приказ о строгом распорядке рабочего времени. Был установлен рабочий день 8 часов, а работа сверхурочная так же допускалась по согласию с профсоюзом, который я и представлял. Сверхурочные работы оплачивались согласно трудовому законодательству. Не изменились лишь распорядок дня работников флота. Для нас был разработан особый распорядок: так как мы работали круглые сутки, нам, кроме окладов, платили 50% за переработку времени, и в свободное время, обычно в зиму, предоставляли платные выходные дни и продленный отпуск. Так устанавливался обычный распорядок дня, а на выходные, при наличии рыбы, объявлялись рабочие дни с последующим отгулом или оплата в удвоенном размере. Это, конечно, не касалось нас, работников флота, и рыбаков, находящихся на неводах в период хода рыбы. Пока мы обработали пароход, и грузы были доставлены на берег, последние четыре невода были поставлены вовремя и пошел массовым ходом лосось. На полную мощность работал консервный завод и посольный цех. Надо отметить, что ни разу не было случая, чтобы необработанная рыба оставалась до завтра, такого вообще не было и, не смотря на усталость и позднее время, рыба обрабатывалась вся, а через четыре - пять часов уже подавалась свежая.

Оба катера, и мой, и Володин, без формального соревнования старались подать к берегу кунгас с рыбой первым, и тут даже можно было проиграть на лишнем развороте и он тут как тут и подает раньше меня. Трудно сказать, кто из нас выигрывал за прошедшие сутки такой интенсивной работы, но, как выразился однажды наш директор, выиграл весь рыбокомбинат. Так бесперебойная подача рыбы на берег обеспечивала выполнение плана и взятых социалистических обязательств, а они были, как все нам говорили, повышенные. В разгар путины произошел случай, который отложил свой отпечаток в моей личной жизни.

Недалеко от поселка рыбозавода стояла пограничная застава, на которой в то время служило около 30 человек вместе с начальником заставы с женой, и старшиной с женой и сыном. Среди рядового состава был паренек, уже отслуживший свой срок, и ожидавший демобилизацию. В связи с войной, демобилизация откладывалась на неопределенное время. Среди женщин, работавших на рыбозаводе, были две подруги - Тася и Аня. Тася была моложе Ани года на три, но выглядели они обе очень симпатичными. Так как я о женитьбе тогда даже не мечтал, все же меня тянуло как в длинные зимние вечера, так и сейчас, к их обществу, поэтому я часто навещал девчат в свободное от работы время, так как Аня работала продавцом в магазине. Я часто в короткие свободные минуты заглядывал и туда. Приду, постою, поговорю и бегом к морю, где мой катер швартовался к кунгасу, и стоял пока выгружался груз, а я вот бегал, проведал Аню. Было как, наверное, и у всех молодых парней желание поговорить. Так и у меня всегда получалось: с Аней мы больше говорили о Тасе, а с Тасей, если случалось встретиться, больше говорили об Ане. Так длилось уже около года. У меня, почему-то, не возникало желания серьезно остановить свой выбор на ком-то из них. И, наверное, так бы и продолжалось еще неизвестно сколько времени, если бы один трагический случай не изменил все. Дело в том, что служивший на заставе Коля Горнаков, оказывается, незаметно для меня ухаживал за Аней, и у них, как потом выяснилось, был план: после демобилизации она с ним уедет к его родителям и там они поженятся. Может, оно так бы и получилось, если бы Аня повела себя по серьезному. А она вела себя так, что во время встречи она была с ним ласкова, ну а как поссорятся (а ссорились, как обычно, по пустякам), она всегда в таких случаях искала встречи со мной и давала ему понять, что он ей не нужен. То есть она играла непонятно для чего, а меня она использовала как игрушку в этой бестолковой игре. Я, конечно, этого ничего не знал, поскольку я жениться не собирался и вел себя с ними обоими одинаково. И вот в один солнечный день я подал груженый кунгас к берегу, пришвартовал катер к носу кунгаса, и так как море было спокойное и времени у меня свободного было много, я вышел на берег и решил полежать на зеленой траве. Солнце палило очень сильно, я решил лечь под затененным бортом стоявшего на клетках кунгаса. Пролежав некоторое время, я увидел подбежавшего на берег Колю Горнакова, он был возбужденным, с красной повязкой на рукаве и с пистолетом на поясе. Я подумал, что Коля дежурный по заставе и кого-то ищет. Меня подмывало окрикнуть его, но что-то меня остановило. Я промолчал. Я лежал так, что я его видел, а он меня нет, если бы я его окрикнул, то он бы меня увидел. Он стоял и явно кого-то искал глазами, поворачивая головой то в одну, то в другую сторону. Так длилось недолго: он круто повернулся и побежал к недалеко стоящему магазину, где работала Аня. Я еще полежал минут десять поднялся и пошел на свой катер. Так как кунгас был уже пустой, я взял его на буксир и повел к борту парохода. Часа через два я подвел к берегу под разгрузку очередной груженый кунгас. Как только поставили трап, я увидел на берегу пограничника и опять подумал, что это был опять Коля. Но это был другой пограничник, тоже с повязкой на рукаве и с пистолетом на ремне. Какая-то непонятная мысль пронзила меня, глядя на этого парня, а это был мой знакомый, Леша Лещинский, комсорг заставы. Он быстро подошел ко мне и скороговоркой сказал: "Застрелился Коля Горнаков, и тебе нужно прийти на заставу в канцелярию к 6 часам вечера". Я попытался узнать что - нибудь подробнуу, но он махнул рукой и побежал в сторону заставы. До времени вызова у меня было еще пол часа, я пошел на катер, отогнал его и поставил на якорь в стороне, чтобы он не мешал грузовым работам. Сам я сошел на берег, разыскал Алексея Федоровича и рассказал ему, что случилось. Он мне сказал, что он в курсе дела и ему о вызове известно, что он отпускает и вместо меня поработает катер Володи Клочкова, а что именно случилось он толком не знает, и просил, как только я освобожусь, разыскать его и рассказать, по возможности, подробности случившегося. Я потихоньку шел к заставе вдоль берега и мысли мои сверлил вопрос, зачем им я, что я им могу рассказать. В мозге сверлила мысль об Ане, что что-то произошло между Аней и Колей, но причем здесь я? Подходя к заставе, я увидел заплаканную Аню. Я остановился. Она кинулась ко мне, обхватила меня руками, всхлипывая, проговорила: "Он дурочек, причем здесь я". Я, как мог, успокаивал ее, но меня уже звали, я сказал ей: "Успокойся, все обойдется, ни ты, ни я ни в чем не виноваты…" - и она, посмотрев на меня, как мне показалось c надеждой, побрела в сторону поселка. Я вошел в канцелярию, где меня ждали начальник заставы и этот же Леша, что за мной приходил. Я поздоровался, начальник встал из-за стола, подошел, подал мне руку, поздоровался еще раз. Он предложил мне сесть на диван, стоящий вдоль стены. Он начал так: "Ты уже, наверное, знаешь, что Гарнаков покончил с собой. Как мы выяснили, он собирался покончить и с тобой и с Черниковой, а получилось, что Черникова, увидев его, с пистолетом в руке, вошедшего в магазин, где кроме нее никого не было, успела убежать через открытую дверь в склад, где был завскладом Воробьев. Он захлопнул дверь в магазин и Горнаков остался один. Тут он бегом побежал на берег моря, очевидно, хотел посчитаться с тобой, но тебя он не нашел и после этого ушел на берег реки и под крутым обрывам покончил с собой. Там он и был найден нашим нарядом после сообщения женщины, которая видела Колю и слышала выстрел.

Мы тебя пригласили затем, чтобы выяснить: были ли у вас с Черниковой связи, и вообще, расскажи о ваших отношениях с Черниковой и Горнаковым.

Я немного успокоился и рассказал, что о намерениях Горнакова жениться не знал. Сам жениться не собирался, с Черниковой отношения были только дружеские, и никаких планов на будущее у нас с ней не было. Были вопросы об отношениях, или о ссорах у меня с Горнаковым. Беседа с начальником длилась около двух часов. Это какая-то беспредметная затяжная беседа, то уводила куда-то в предысторию, то явно склонялась к мысли, что я что-то скрываю. Может, были ссоры, ну и что, что были - это же не предлог, чтобы стреляться. Вообще ничего не выяснив, начальник предупредил, что, вероятно, я им еще буду нужен, когда из Анадыря прилетит следственная группа, и я должен быть к этому готов. На том и разошлись.

Возвращаясь к себе, я все думал: ну и что бы он имел, убив ее и меня, ему же потом самому бы жить не пришлось. А если бы и пришлось жить, то с таким грузом душевных мук ему бы пришлось столкнуться, убив двух невинных людей, ему бы и на том свете не было покоя. Смалодушничал из-за кого? Вокруг были такие прекрасные девушки, хоть их немного, но все же не разведенная девушка, кем считала себя Аня. Я старался уйти в работу, старался не думать обо всем этом кошмаре, я не стал появляться на берегу, старался не встречаться ни с Аней, ни с Тасей, да что я им буду говорить, все так некрасиво, все так мерзко, когда мне сказали что часть вещей Коли Аня хранила у себя, видно все-таки думала, что поженятся. Так зачем же морочить мозги парню? Через месяца два я встретился с Тасей. Мы много говорили о чем угодно, только не об этой истории. Была штормовая погода, я был свободен, и мы с ней целый день ходили вдоль морского берега, говорили и говорили обо всем, кроме нас. Чем больше мы молчали о главном: о наших отношениях в будущем, тем больше у меня утверждалась мысль, что мы могли быть хорошими мужем и женой, если мы преодолеем скованность в наших отношениях. Это, конечно, виновата наша молодость, неопытность, не в пример Ане, которая осенью неожиданно вышла замуж за престарелого радиста с Культбазы Францкевича, приехавшего к нам погостить за сто километров от рыбозавода. Она не то, что вышла замуж, в нашем понятии, а просто уехала к нему, когда он ей это предложил.

В конце лета, неожиданно на реке приводнился гидросамолет и из него вышли двое военных. Один, как оказалось, следователь военной прокуратуры, а другой - замполит пограничного отряда. Самолет тут же улетел, а офицеры начали разбирательство дела о самоубийстве Горнакова. Первая версия, возникшая у следователей, - самоубийство. Но следователь не будет следователем, если у него не возникнет и другая версия. И она у них возникла. А сам ли он стрелял в себя? Следствие коснулось многих, видевших Горнакова людей. Все показания свидетелей говорили об одном: он шел рассчитаться сначала с нами, потом сам с собой, об этом он в горячке говорил, встретившим его в этот день женщинам. Так что никто не дал повод предполагать, что его кто-то убил. Эта версия, в конце концов, отпала. Офицеры улетели, постепенно все успокоилось. Жизнь продолжалась, все страсти вокруг этого дела и вокруг нас улеглись. До конца лета ничего особенного не произошло. Продукцию и часть людей, это по заключению врачей по болезни, мы отправили с подошедшим за рыбой пароходом "Днепропетровск" судном из Владивостока, которое перевозило воинскую часть на Анадырь и Проведение. На обратном пути оно имело задание снять у нас всю продукцию, дать нам на зимнее отопление двести тонн угля из своего запаса, взять людей и доставить все это во Владивосток.

Уже наступила осень со штормовой погодой. Практически посадка людей проходила в условиях уже начинающегося шторма. Хотя людей было всего двадцать человек, можно было посадку приостановить, тогда из-за ограниченного срока плавания, судно могло уйти, не приняв на борт людей, и больные люди могли не пережить суровую зимовку. С берегом связи в то время еще не было и мне было поручено посадить людей во что бы то ни стало. Я должен был принять решение самостоятельно, так как люди были уже посажены на кунгас, который я буксирую. Я принял решение, подошел к борту и попросил капитана принять людей на борт. Я ему объяснил, что на берег их высадить я уже не могу из-за большой волны. Пройти через устье в такую погоду, да еще имея на кунгасе такое количество людей, я не могу. Остается один выход: посадить на борт судна этих людей. Капитан понял мое безвыходное положение и принял решение снять людей с кунгаса на малом ходу, подняв якорь. Малым ходом, став лагом к волне, он мне открыл свой правый борт, и я с подветренной стороны подвел кунгас и тоже на ходу начал прижимать кунгас к борту. В это время по команде старпома сетка опустилась на кунгас. Я передал штурвал матросу и сам стал регулировать порядок при посадке. На первую сетку посадил семейных мужчин и женщин - восемь человек, больше нельзя - поломают ноги. Подъем прошел быстро, опустили сетку. Посадили пять человек, потому что один был больной, последним подъемом посадили всех остальных. Я очень быстро отошел от борта и оттащил кунгас, снял с него рулевого к себе на борт, привязали руль в нейтральном положении. В это время пароход дал полный ход, развернулся носом в море, дал три длинных гудка и стал постепенно исчезать в туманной дымке надвигающихся сумерек. Быстро потемнело, мне стало ясно, что в устье я не пройду из-за сильной волны и очень плохой видимости. Мое решение было ждать до утра, но стать на якорь невозможно - сорвет. Оставалось одно: уйти дальше в море, ходить малым ходом до утра. На берегу Миронов понял мое положение, лебедка дымила большим черным шлейфом, значит, готовили лебедку к приему нас. Я подошел близко, насколько позволила рвущаяся волна, и руками показал, что пускаю в берег кунгас. С большим трудом кунгас отпустил к берегу, и хорошо, что волна и ветер подталкивали кунгас на самый гребень. Следующей волной он был выброшен на песчаный берег. Курибаны с большим риском зацепили гаком за петлю и лебедка, извергаясь белыми клубами пара, потащила кунгас на берег. Такую же команду дал Алексей Иванович и мне. Я побоялся, что деревянный корпус катера не выдержит удара о песчаный берег, может переломиться, и тогда, считай, что катера нет. Алексей понял мой сигнал, я показал, что пойду подальше от берега, он одобрительно махнул рукой.

Пока проходила эта операция, стало уже почти темно, и ветер все крепчал и посвистывал на вантах мачты. Я знаю по прошлым штормам: осенью они могут разыграться за два три часа. Я хорошего не ждал, я понимал, что, избавившись от кунгаса, я имел больше шансов отыграться на крутой волне, чем с буксиром. Это меня успокаивало и настораживало: ночь есть ночь, и нужно быть внимательным. Оглядываясь на берег, долго я еще видел шлейф черного дыма от котельной подъемной лебедки, это значит, что котел будет под парами до тех пор, пока наш катер "Норд" не войдет в речку, или, при необходимости, мы сами не выбросимся на берег против лебедки. Но мы не делали ни первого, ни второго. Мы ушли далеко от берега. Огни рыбозавода долго нам виделись, а потом мерцали, закрываемые огромными волнами. В тумане признаки берега исчезли совсем. Мы остались наедине со стихией. Нас было четыре человека на маленькой скорлупке с двигателем 40 лошадиных сил, и океан, с его огромными волнами и со свистящим ветром. Мне не в первый раз приходилось попадать в шторм на такой же скорлупе, но эта ночь мне показалась особой по своей темноте, по шуму по реву ветра. Порой казалось, что со всех сторон на нас обрушиваются такие огромные волны, что сомкнись они над нами, нам уже не видать больше белого света. Но катерок весь в струях воды выныривал, словно пробка из горлышка, мотор чихал, порой развивая бешеные обороты, оказавшись в воздухе, делал холостые бешеные обороты, а затем, резко погружаясь кормой в воду, мотор как бы на время останавливался. Но это повторяется с каждой волной и так час, другой и вот уже скоро сутки, а ветер не прекращается. Горючего остается часов на 10-12 и тогда, что? Мы все уже устали, измотанные изнурительной качкой, да это, пожалуй, качкой трудно назвать - это сплошная тряска. Впечатление, что мы, находясь в железной бочке, кубарем летим в пропасть. Уже был полдень, а для нас казались сумерки. Вот я рассмотрел уже белевшие снегом верхушки гор. Мы уже несколько часов шли к берегу. Наконец, и берег показался, но это место много южнее рыбозавода. Пришлось несколько часов идти вдоль берега. Близко к берегу подходить нельзя, - выбросит. Вижу, лебедка дымит, и это значит, что нас ждут. Слышу два длинных гудка лебедки и вижу два клубка белого пара - это приглашают нас выбрасываться, зная, что горючее у нас на исходе. Сделал один круг, говоря, что их понял, и сам направился в сторону устья, сделать попытку войти в речку. Выбрасывание на берег своим ходом - это огромный риск для жизни команды, и, конечно, безусловная гибель для корпуса катера, так как он при сильном ударе о грунт, а этот удар обязательно будет, не выдержит и рассыпется на куски. В этих условиях, попытка войти в устье реки более разумная, и это понимали, следившие за нами с берега, и директор, и другие специалисты. Я рассчитывал, что по реке к устьям обязательно пошлют другой катер для нашей страховки. Когда мы оказались хоть и далековато от берега, но все-таки напротив устья, я увидел дымок работающего катера в речке, он подходил к устьям. Хотя условия плавания у нас и у него были разные, но моральную поддержку в это время я ощущал большую. Нам всем: и мне, и членам команды, стало легче, что за нами следят, нам готовы помочь наши товарищи, а это, скажу вам, важнее любой другой поддержки в этих условиях. Итак, передо мной один выход: только заход в реку. Но прежде чем решиться входить, мне необходимо установить, что в это время происходит в устьях - прилив или отлив. Если отлив, входить нельзя -перевернет. Входить можно только с приливом, т.е. когда вода из моря идет в речку, а определить на таком расстоянии очень сложно, но другого выхода нет и надо набраться терпения и ждать и наблюдать. Я продолжал ходить вдоль берега то на север, то на юг и все всматривался. Увидел я и второй катер в речке. Он тоже там ходил, наблюдая за нами. Преследовала мысль о том, что вот в любое время у нас кончится топливо, вот тогда и все, помочь нам будет некому, и мы будем предоставлены только на милость бешеных волн. Я в то время не думал о Боге и не понимал, что можно обратиться и к нему на всякий случай, а это, наверное, зря. Я стал замечать, что по устью в сторону реки тянулась полоса пены, идущая с моря в речку - это признак прилива. С момента подхода сюда, к бару устья, прошло около четырех часов, и я уже больше ни минуты не мог оставаться в море. Горючее было на исходе, мне нужно было решиться на последний шаг, и я его сделал.

Я дал в машину сигнал полного хода, ребят пригласил в рубку - вместе легче, и отсюда, в случае беды, мы легко выберемся наружу. Но полный ход выбрасывал корпус вперед волны, а это опасно, пришлось дать средний ход и мы, оседлав самую большую волну, направились в горловину входа в устье. Но эта волна как-то ушла вперед, и я не заметил, как нас накрыла другая, еще более сильная волна. Накрыла - это почти в прямом смысле, на какое-то мгновение стало темно. Я понял, что крутить баранку в таком случае бесполезно - я сжал штурвал онемевшими пальцами и присел. Волна быстро выбросила катер сначала вверх и когда вода сошла, она потащила нас с такой силой, что мы быстро оказались в самом устье. Когда скорость волны спала, начал действовать наш винт, я еле успел переложить руль вправо, катер выровнялся, и мы оказались уже в начале реки на спокойной воде. Я не сразу осознал, что мы спасены, мы вне опасности, и я, или от радости, или от волнения, даже не дал сигнала стоп и продолжал машинально двигаться в сторону рыбозавода. Катер с Володей и с Алексеем Федоровичем в недоумении следовал за нами до самой речной пристани, где мы уже заглушив машину, швартовались к пристани. Я сидел в рубке, откинувшись головой к задней стенке, и некоторое время молчал, а с пристани на меня с доброй улыбкой смотрел мой начальник, рядом с ним стоял старшина второго катера - бывший мой учитель и наставник Володя Клочков. Я только сейчас ощутил такую усталость, что даже не хватало сил встать и выйти на пристань к людям. Ребята мои были уже на берегу, окруженные своими друзьями и близкими. Выйдя на пристань, я сразу попал в объятья двух здоровых мужиков: они по очереди трясли мои руки и лишь немного времени спустя Алексей, как бы спохватившись, вдруг спросил: "А сколько у тебя горючего?" Я подозвал Витю, своего моториста, и он, слыша вопрос, выпалил: "Почти ничего!" Немая сцена.

Действительно, ничего не скажешь. Горючее было на исходе, и я постоянно об этом помнил. Решение войти в речку, если бы оно было принято раньше хотя бы часом, могло окончиться трагично - был отлив часом позже, уже не было бы горючего, и мы бы болтались в волнах беспомощными. Так что вопрос сам по себе без ответа. Ответ - это случившийся факт - мы вошли.

Понемногу успокоившись, я рассказал все по-порядку. Вопросов мне не задавали: Володя сам бывал в таких переплетах, а Алексей Федорович тоже не новичок. Володя утащил меня, чуть ли не силком, к себе домой, где жена его, Лена, приготовила хороший обед с рюмкой, которую я до этого года не особенно жаловал. Угостившись хорошим обедом с рюмкой, меня потянуло в сон, так как я больше суток не отдыхал. Улегся я у него и тут же заснул сном праведника и проспал около суток. Шторм в море не утихал уже несколько суток. Времени у меня свободного было много, и я его употреблял, как хотел - ходил по гостям. А сколько восторженных слов я наслушался за это время, от женщин особенно. Воспользовавшись временем, мы с командой подремонтировали рулевое управление, заменили тросы рулевой тяги на новые, поконопатили швы в бортах и на палубе, подкрасили борта, рубку, сменили постель, заправились горючим, водой, в общем, подготовились к выходу в море, так как нужно было еще сходить в Хатырку, привезти оттуда радиоспециалиста, помочь смонтировать привезенную к нам установку, так же собирались сходить в Апуку за стройматериалом. Погода все-таки наладилась, и как только позволили устья с приливом, я ушел в Хатырку, где и стоит культбаза. Погода стояла осенняя: небольшой морозец, легкий ветерок, безоблачное небо. Пришел, как раньше было оговорено, Махнырь Володя - радиотехник, сел к нам на катер со своими инструментами и приборами, и поздно ночью мы вернулись домой.

К нам неожиданно из Анадыря пришел катер "Аскольд" под командованием капитана Новоселова Димы. Катер типа "Ж" - сто пятьдесят лошадиных сил - проделал путь из Анадыря за 10 часов. На катере привезли почту и очень много журналов, а мне лично пришло два письма. Одно письмо я получил из дома, в котором мне с прискорбием извещали о гибели на фронте моего двоюродного брата Ивана, воевавшего уже в звании майора. Подробности гибели не писали, в последствие были неофициальные слухи, что он служил в особых войсках и его гибель была связана с партизанами, т.е. или он погиб там, в тылу врага или при десантировании.

Второе письмо я получил от второго секретаря райкома партии Федоренко, который раньше, зимой 42 года, приезжал создавать партгруппу и комсомол.

Иван Федорович писал, что следит за моей работой, как среди местного населения, так и среди своего коллектива. Он написал рекомендацию для вступления меня в партию, заверил ее в райкоме и порекомендовал не тянуть, а брать вторую рекомендацию в комсомоле и третью у наших коммунистов. Если они будут готовы, сдать в партгруппу Андросенко Андрея. Для того чтобы оформить документы, много времени не потребовалось, и на очередном собрании партгруппы нас стало уже четверо, правда, это еще теоретически, пока я не был принят на бюро райкома. Таким образом, я стал серьезно думать, что я тоже могу влиять на жизнь коллектива через членство в партии. Незаметно закончилось время навигации, флот вытащили на зимовку, производство, в том числе консервный завод, забили, в общем, законсервировали и, пока еще не было сильной пурги, все силы были брошены на строительство жилья. Ведь людей на зимовку оставляли уже больше, а жилья не хватало, и эту задачу мы решали выполнить все вместе: и рыбаки, и флотские, и служащие, и инженерно-технические работники.

Наш директор по состоянию здоровья его жены и детей вынужден был с пароходом выехать во Владивосток, а вместо себя он оставил Миронова Алексея Федоровича. Строительных материалов не хватало, и в дело шли остатки старых японских кунгасов. Их разбирали, из них делали каркасы домов, засыпали шлаком стены, штукатурили жилье. Получалось, на первое время, сносно. В зимнее время я стал много заниматься литературой, сначала любил читать приключенческие романы, вроде "Дон Кихота" или "Острова сокровищ", потом появилась литература по морским путешествиям, этими книгами я зачитывался, но библиотека у нас была бедноватая, и скоро там читать уже было нечего. В книжных шкафах в красном уголке я обнаружил несколько учебных пособий по навигации, основы судовождения. Я на них навалился с огромным интересом. Мало иметь практику, нужна еще и теория, чем я и занимался зимой. Я подумал, может, мне привлечь к изучению теории вождения и других ребят. Я поговорил с Володей Клочковым, у которого хоть диплома и не было, но практики было больше, он поддержал мою идею и мы пошли за поддержкой к Алексею Федоровичу, который тоже поддержал нас. Он даже пошел дальше и предложил нам организовать спецкурсы, где бы молодежь могла изучить:

1. Такелажные работы, вязки узлов;

2. Сетевязальное дело;

3. Судостроение теория;

4. Строение ставного невода.

Очень быстро был издан приказ, где был список желающих, определено место занятий, назначен ответственный, конечно же, инициатор этого дела - я Якунин Николай, в качестве преподавателей выступали сам начальник, Володя Клочков и я.

Курсы заработали, курсантов набралось и из рыбаков, и из флотских 24 человека. Все для удобства обучения разбились на две группы: с рыбаками занимался сам технорук лова Алексей Федорович, с такелажниками поручили заниматься Володе Клочкову, я занимался по навигации и теории устройства корабля.

Занятия проводили три раза в неделю по три часа в день. Посещаемость была очень активная. Людей заинтересовал наш пример, и по просьбе женщин среди них была создана группа рыбообработчиков, с ними занимался Казимир Казловский, один из обладателей диплома по технологии обработки рыбопродукции и морепродуктов. На курсах женщин обработчиков обучались практически все женское население - их было 18 человек. Кроме того, комсомольцы изучали историю партии и основы ленинизма.

Важным событием в нашей жизни стал приезд двух нарт из Анадыря, которые привезли киномеханика с киноаппаратурой, причем эта установка была звуковая, и привез он всего десять картин.

Это была поистине революция в жизни людей, ведь среди нас было много тех, которые живут здесь по 5-6 лет, и, естественно кино не видели, да и нам всем было очень интересно, ведь к каждой картине в то время шел журнал с пятнадцатиминутным показом. В основном это были эпизоды о военных боевых действий и о героическом труде рабочих и колхозников в тылах Великой Отечественной войны.

Запомнился первый показ: аппаратура что то не ладилась, то горела лампа, то рвалась лента, но, не смотря на эти неполадки, первый сеанс прошел, как говорят, с успехом. Люди настолько соскучились по кино, что малейшую неполадку переживали вместе с механиком, и никто не смел кричать "Сапожник" - этого никто бы не позволил, даже если бы кто и осмелился. В порядке исключения, как сказал механик, - он в этот вечер прокрутит еще один сеанс. Показывали "Ленин в Октябре" и "Чапаев". Ежедневно приезжали на собаках специально "на кино" и работники фактории, и работники школы-интерната и даже чукчи-колхозники, а среди них были те, кто по-русски не знал ни слова.

Кино, тем более, звуковое, было событием, и после просмотра всех привезенных картин по одному разу, посылались устные, конечно, заявки-просьбы повторить ту или иную картину. Так, фильм "Чапаев", совсем по непонятным причинам просили повторить раз пять, хотя на материке они видели его не по разу. Через месяц, когда содержание каждой картины, казалось, знали уже наизусть, картину показывали уже через день, но зрителей всегда хватало. Празднования Нового года было как-то незаметно в этот раз. Этот праздник, говорят, семейный, и его встречали по квартирам, а мы, холостяки, встречали его просмотром кино, после были танцы, ну и после танцев, кто желал, гулял по морозному воздуху и любовался северным сиянием, которое в этом году было особо ярким, красочным, то ли от хорошей погоды и мороза, то ли в честь нового года.

Сколько ни радовались этому празднику кино, но все имеет и начало и конец. Яша Григорьев, командированный к нам на месяц, собирался выезжать обратно, в Анадырь, и, соответственно, увозил аппаратуру. Вот тут наш партгрупорг Андросенко обратился с письмом к секретарю райкома партии Елисеенко, чтобы тот решил вопрос о посылке к нам киноустановки и, желательно, с киномехаником на постоянное время. Подписаться под этим письмом предложили и мне, как профорганизатору. Письмо послали вместе с отъезжающим Яшей.

Нам оставалось только ждать, когда решат вопрос с киноустановкой.

В середине января у нашего поселка появилась первая связь с материком. Вошла в строй наша ведомственная радиостанция. Появилась устойчивая связь с Владивостоком, Анадырем, Хатыркой с бухтой Угольная.

Кроме того, наша станция могла иметь устойчивую связь с судами, выходящими к нам, прямо с момента выхода в море - мощность радиостанции это позволяла. Сразу стал вопрос радиотрансляции Москвы в квартирах и общежитиях. Этот вопрос был решен. Теперь каждый из нас мог слушать радиостанцию Москвы с 8 часов утра и до 12 часов ночи, когда останавливается наша электростанция.

В период так называемого кинопраздника, я познакомился с девушкой, своей землячкой, Тасей Егоровой. Она приехала, как и я, в сорок первом, но она была с братом Васей. Осенью 41-го Вася уехал, а Тася осталась работать в школе-интернате у чукчей. В 1942 году Вася погиб на фронте, о чем она узнала из письма. Работа в интернате ее угнетала, там русских было всего одна семья, а бегать на рыбозавод было далеко, и она решила переехать к нам после отъезда Ани Черниковой, чтобы занять ее место продавца в магазине. Дружили мы еще тогда, когда была с нами Аня, но особенно наша дружба укрепилась, когда Аня уехала. Встречались мы и на политзанятиях, а она, как и я, была комсомолка. Она жила вместе с семьей бондаря Плесовского, у него была жена, дочь, ну и Тася с ними. В гости я заходил по ее приглашению часто, но подолгу никогда не засиживался.

Весной сорок четвертого наш коллектив потрясло самоубийство начальника зимовки, технорука лова Алексея Федоровича Миронова. Это случилось рано утром в понедельник, а на кануне в субботу он с семьей (а у него были уже две дочки) уехал гостить в гости к лучшему другу, заведующему факторией Бурмистрову Паше.

Нам не известно, как они провели там время, но вернулись они вечером в воскресенье, а утром он ушел на работу в кабинет, в здание радиостанции, и там он произвел этот роковой выстрел из малокалиберной винтовки, сидя за столом.

Трудно описать горе, которое свалилось на людей, ведь его уважали все: и старые и молодые.

Еще трудней переживала Люся и ее уже большие девочки - одной лет 7, другой около четырех. Дня два до самих похорон Люся была в какой то прострации, она не кричала не плакала, а, не отходя от гроба, молчала уставившись в одну точку, и только качала головой, прижимая детей к себе. Тяжело было смотреть на эту картину. Женщины, как могли, уговаривали Люсю пойти отдохнуть, но это было бесполезно. И так до самых похорон она просидела без слов.

Только когда гроб опустили в могилу, детей увели, она бросилась на землю, разрыдалась, так, словно очнулась и только сейчас увидела мужа в гробу.

Тяжелое это было прощание и для нас всех, он нам был как брат, а особенно для меня, он мне был и учитель, и товарищ, и пример преданного труженика моря. Таким он мне помнится до сих пор, какие бы причины не побудили его к этому поступку.

Очень тяжело переживали эту утрату все, и не только семья.

Рыбозавод не мог долго функционировать без руководителя и мы, коммунисты, собрались обсудить, как быть. К нам, конечно, приедет директор из Владивостока, но это еще не известно когда, а работать, готовиться к путине надо уже сейчас.

Все четверо решили, что руководство нужно возложить на Андросенко Андрея Владимировича: он старший коммунист по стажу, и старше других по возрасту.

Тут же составили телеграмму в "Дальрыбопродукт" и в Анадырь. В телеграмме сообщали о смерти исполняющего обязанности, и о временном возложении его обязанностей на товарища Андросенко, и просили поддержать наше решение.

В этот же день мы получили одобрение райкома партии, предложенной кандидатуры.

Дня через два пришла радиограмма, в которой сообщалось, что временно исполнять обязанности директора до приезда назначенного директора рыбокомбината Галлера Георгия Григорьевича, возлагается на Андросенко Андрея Васильевича.

После похорон Алексея, жена Люся долго ходила сама не своя, в прямом смысле этого слова, даже заговаривалась, когда с ней начинали говорить. Женщины, посоветовавшись, решили прикрепить на первое время к ней трёх женщин по суткам; нужно было присмотреть за детьми, за ней самой, ну и, конечно, стараться отвлечь ее от горьких мыслей.

Как ни говорите, а время все-таки самый лучший лекарь.

Люся постепенно приходила в себя и уже через месяц - полтора, она впервые заговорила о своем выезде на материк.

В кабинете, куда она пришла, был и я. Я хотел оставить их вдвоем, но она попросила меня выслушать ее: "Андрей Васильевич, вы не присылайте ко мне женщин, я прихожу в себя после этого и сама могу заниматься с девочками, а лучше найдите мне работу, чтобы до отъезда я была среди людей, и чем-то занята, мне это поможет лучше". Работу, конечно, ей нашли на второй день. Долго мы с Андреем перебирали небольшое разнообразие у нас работ и решили сделать ее учетчицей, т.е. переписывать выходящих ежедневно на работу рабочих. Это позволит ей находиться ежедневно среди людей и не отпускать от себя детей, в то же время у неё появится какая-то ежедневная обязанность и ответственность перед рыбозаводом. До этого она работала только в самый пик рыбы, когда был на учете каждый человек, а в остальное время, при муже, она еле управлялась с детьми - они были еще так малы, а детского сада тогда не было, потому что и детей, кроме ее девочек, не было.

Была получена радиограмма и установилась постоянная радиосвязь с идущим к нам пароходом "Валерий Чкалов". Сообщалась ориентировочная дата подхода - восемнадцатое - двадцатое июня. Итак, до подхода груза и людей оставалось еще 8-10 дней.

В это время стали поступать к нам на работу по договорам чукчи, которые с моей легкой руки ежегодно приезжали до 80 человек. Как правило, это были одни и те же люди. В основном, это резчики рыбы, которые научились так быстро пластать рыбу, что приезжие сезонные рабочие учились у чукчанок быстро и правильно резать рыбу. Надо сказать, зарабатывали они хорошо, были этим довольны и тут же, по окончании путины, подписывали договора на следующий год. Это было экономически и политически выгодно для нашего предприятия, так как затрат на них нет ни транспортных, ни других, даже уже ехать за ними и агитировать их, как когда то делал я, не нужно.

Райком, а в последствии и райисполком, всячески содействовали привлечению коренного населения к работе в промышленности (в этом они видели возможность проведения воспитательной работы с ними), вовлечению местного населения в цивилизацию, в какой-то степени и в культуру.

Эти местные резервы сыграли огромную роль в выполнении и перевыполнении планов добычи и обработки рыбы, в экономии средств, в такое ответственное для страны время.

С фронтов ежедневно приходили вести об освобождении городов, целых областей от фашистского порабощения.

Чаще появлялись сообщения о выходе наших доблестных войск к государственной границе СССР. Мы, как и весь народ, понимали, что наши войска не должны останавливаться на государственной границе, что они должны добить дикого зверя в его собственном логове - Берлине - и закончить эту войну полной победой.

Для победы работали труженики тыла всего Советского Союза, в том числе, на эту победу работали и мы здесь, на берегу Берингова моря, на Чукотке.

Теперь можно было часто по радио слышать, что страна начинает восстанавливать народное хозяйство в освобожденных от фашистов районах. Враг оставлял после себя выжженное пространство, а что мог, увозил в Германию.

В этих условиях от нас требовался самоотверженный труд. И мы трудились.

Со спуском на воду катера, у меня все меньше оставалось времени побывать на берегу, увидеться с Тасей. Когда такая возможность появлялась, то это были очень короткие минуты, и мне кажется, у меня ни разу не получался нужный разговор и мы опять разбегались - она в магазин, я в море, и так все лето.

С резким ростом добычи рыбы возрастало население поселка, также резко вырастал грузопоток, завозимый пароходами. Стали очень много выгружать угля, соли, строительных материалов. В этих условиях все меньше приходилось заходить в речку, все больше штормовали вдали от берега, или на буксире у стоявшего на якоре парохода.

Лето, как всегда, быстро пробежало, начали сворачивать работы на ставных неводах. В связи с возросшим объемом рыбопродукции, наше руководство в "Дальрыбопродукте" решило вывоз продукции осуществлять не как раньше, когда посылали специально за продукцией пароход, и он зачастую шел из Владивостока порожняком, что, естественно, удорожало продукцию. Теперь от такой практики отказались и стали организовывать попутные идущие с Заполярья грузовые суда, отдавшие свой груз в бухте Тикси, Провидении или в других заполярных портах. Такие суда заходили, брали продукцию и, в случае шторма, не закончив погрузку, снимались с якоря и шли прямо во Владивосток. По этой причине вывозили продукцию не одним судном, а двумя или тремя, и это очень затрудняло работу.

Наконец, продукция была вывезена, а люди, в основном, вывезены понемногу на трех судах. Осталась группа заболевших цингой, а это было 18 человек. Они как-то оказались не выехавшими, их обещало вывезти управление, но навигация подошла к концу, флот дальше держать на воде было опасно. Река покрыта толстым льдом, на море из-за частых осенних штормов флот держать невозможно, катер пришлось поднять на берег. Люди со слезами просили вывезти их хоть в Петропавловск Камчатский, куда угодно, лишь бы выехать.

В такой ситуации мы понимали, что если эти больные останутся и с ними что - нибудь случится, виноваты будем мы, что не смогли добиться их вывоза. Я составил радиограмму в Кремль Сталину, с изложением сути просьбы, и пошел к директору. Надо сказать, директор оказался не из робких, и предложил поставить его подпись первой, ну а моя как профорга вторая. Партгрупорг эту затею не поддержал. Так телеграмма пошла. Через три дня мы получили ответ из канцелярии Кремля от заведующего полярным сектором, где сообщалось, что дано указание пароходу "Степану Халтурину", идущему из восточного сектора Арктики, взять на борт больных.

Такое сообщение обрадовало отъезжающих, да и нас тоже. В разыгравшийся шторм, мы уже не надеялись на приход судна, но оно пришло. То есть пароход появился и держал связь с нашим радистом, находился в дрейфе на большом удалении от берега, ходил малым ходом, то скрываясь за горизонтом, то вновь появляясь. Мы готовили берег к спуску катера. На берегу был толстый слой льда, выброшенного штормом.

Однажды капитан сообщил, что у него ограничено топливо, и он вынужден уйти на пополнение углей в бухту Угольную, после чего будет пытаться снять людей.

Томительное ожидание улучшения погоды и прихода парохода утомляли больных. Мы ничего сделать для них, кроме организации усиленного питания, не могли, оставалось ждать погоды.

Капитан сообщил, что подойдет к нашему рейду, но из-за шторма, продолжающегося уже девятые сутки, едва ли сможет снять людей, но пытаться будет. И так, еще около шести суток, маячил на горизонте "Степан Халтурин", о подходе к берегу и речи не могло быть.

Дальше появились большие льдины, идущие с севера, судну это грозило большими неприятностями. Кроме того, надвигалась полярная ночь, а был уже конец октября, улучшения обстановки не предвиделось. Капитан, понимая бессмысленность своего нахождения в нашем районе, принял решение идти прежним курсом на Владивосток, о чем официально дал телеграмму нам и в Москву. На этом эпопея с попыткой отправить людей на большую землю закончилась. Люди, тоже понимая сложную обстановку, понемногу успокоились.

Эта нервотрепка с попыткой навязать природе свои приемы работы в условиях открытого морского берега, измотала и физически, и морально. С девушкой встречаться приходилось урывками, что чуть не привело к полному разрыву с ней. Мне уже в это время было двадцать один год, и я серьезно задумался о дальнейшей семейной жизни. Набравшись смелости, я отправился на объяснение. Встретив ее, когда она шла домой с работы, я смело остановил ее и стал путано оправдываться и объясняться одновременно. Она все поняла и говорит, подожди я пойду домой, оденусь потеплей, а ты меня здесь подожди . Конечно я ждал, а сам все повторял, что я должен сказать, словом, репетировал.

Когда я встретил ее, мы пошли на морской берег, где под шум ветра и грохот волн о выброшенные на берег льдины, я сказал коротко: "Давай поженимся и свадьбу сделаем на октябрьские дни". Она ждала давно, наверное, это предложение, но чтобы так быстро свадьбу сыграть, для нее это было неожиданным. Мне пришлось развить предложение дальше. Что касается меня, то мне готовиться нечего: все, что нужно мужчине - костюм, рубашка, валенки (ботинки в нашем обиходе как-то не приживались) у меня есть. Тася сказала: "Я думаю о твоем возможном предложении давно и поэтому мне больше времени не нужно, но нужно кое-что подготовить из одежды, и я надеюсь до шестого ноября все будет готово". Я, конечно, был обрадован тем, что все оказалось так просто, а не так как я себе фантазировал последние длинные ночи раздумья. Побродив по берегу, окончательно замерзнув, она предложила пойти к ней домой и сказать ее хозяевам по квартире о нашем важном решении.

Мы не пришли, а ворвались в квартиру, словно нас втолкнул ураганный ветер. Никифор Романович - человек с юмором крикнул: "Кто это вас так догонял, что вы так влетели? Может, что нашли и хотите поделиться с нами, так давайте!"

- Вот мы пришли к вам сказать, что мы решили пожениться.

- Так это сурово, Ксеня, слышишь, что они решили. Так это хорошо, давно бы так, а то ходите в гости.

- Мы то давно уже думаем об этом, - вставила Ксения Федоровна, тихая скромная супруга Никифора Романовича. Супруга Никифора угостила нас хорошим ужином, а сам хозяин вытащил бутылку. Выпили они с женой, а мы отказались и, счастливые, убежали снова на морской берег, где и бродили. Ни завывания ветра, ни шум прибоя, ни сугробы были нам не помеха. Мы мечтали о будущем в слух, а мысли были всякие, причем очень высокие. Тася, как бы опуская меня с небес на землю, вдруг заявила, а где мы будем жить? Я сначала растерялся, а потом подумал и сказал: "Пойду к директору, он что-нибудь придумает".

Весть о том, что мы собираемся пожениться, да еще сделать свадьбу на октябрьские праздники, молнией разлетелась по нашему маленькому поселку. Утром меня и Тасю пригласил к себе домой, так как кабинета у него не было, сам директор Галлер Георгий Григорьевич и сказал, что если это правда, что мы собираемся пожениться, то он нас с этим поздравляет, и пожал нам обоим руки. Я, волнуясь, сказал, что это правда, что мы хотим пожениться, и не знаем, что для этого нужно и где мы будем жить, ну и вообще с чего начинать, не знаем.

Георгий Григорьевич с каким то задором заходил по комнате и заявил, это очень правильно, что вы пришли ко мне, хоть это я вас пригласил, вы все равно пришли бы. Кто как не старшие по возрасту и опыту должны вам помочь, мы с женой Елизаветой возьмем инициативу по организации в свои руки, да и помощники найдутся, тем более до октябрьских праздников остаются считанные дни, и все равно каждая семья готовится к празднику. А мы возьмем да соединим всех желающих свадьбу сделать в столовой, правда, Лиза?

Елизавета Петровна вся просияла, видно, эта затея пришлась ей по душе. Она заявила: "Ну, вы, мужчины, поговорите здесь о мужских делах, а мы с Тасей пойдем в другую комнату решим свои дела, дела предсвадебные".

Не могу знать, о чем говорили женщины, но у нас разговор взял в свои руки директор. Во-первых, о жилье: "Мы что-нибудь за оставшиеся дни придумаем, а вот от тебя требуются только деньги, да не пугайся, деньги нужны, чтобы взять на складе новые постельные принадлежности, одежду, обувь, т.е. то, чего у вас нет. Как ты хочешь сделать свадьбу: тихую или с размахом? Ведь ты моряк, и свадьба должна быть настоящая". Конечно, свадьбу хотелось сделать настоящую, и я сказал, что денег у меня только пятьсот рублей. Он предложил взять еще пятьсот аванса, это только на водку и покупку вещей, а закуска будет от женщин, они все это организуют. Георгий Григорьевич посоветовал завтра же отправляться на склад обоим и подобрать все, что нужно, деньги на это не жалеть. Кроме всего, директор предупредил, что мы должны перед свадьбой поехать в сельсовет, расположенный в десяти километрах от рыбокомбината, зарегистрировать брак как это положено, по закону. Как только нужно собачьи нарты для этого приготовим.

Мы вышли из квартиры директора, окрыленные таким его участием в организации свадьбы. До свадьбы оставалось всего четыре дня. На следующий день мы с Тасей пошли на склад. Заведующий был предупрежден о нас и разложил перед нами все, что могло нас интересовать. Мы набрали все, что нам нужно на четыреста пятьдесят рублей и все это мы с ней оставили на складе, так как нам нести было некуда, но деньги заплатили.

В общежитии нас жило четверо, и ребята решили, что они втроем уйдут по другим общежитиям, а нам оставят комнату. Я считал, что это будет неверно, пусть ребята живут, как жили, а раз директор обещал, он свое слово сдержит, так я объяснил своим друзьям. Они, конечно, были очень довольны нашим решением, но все согласились, что если что-то не получится, то они готовы хоть на время, переехать. Я, конечно, был очень тронут предложением ребят и выразил им свою признательность, и предупредил их, что они наши самые дорогие гости на предстоящей свадьбе.

Время пробежало незаметно в ежедневных хлопотах, хотя основные хлопоты взяли на себя многие семьи, которые были внесены в список участвовавших в торжестве.

Шестого ноября 1944 года мы на трех собачьих упряжках отправились в сельсовет. Хотя день был почти праздничным, нас встретил там председатель Айэ и его секретарь, предупрежденные еще вчера о нашем приезде. Процедура хоть и считалась торжественно-серьезным мероприятием, но прошла как-то буднично, без какой-либо помпезности. Просто нам дали расписаться в книге регистрации бракосочетаний, вручили мне свидетельство о браке, как будущей главе семьи, и братья Князевы, Петя и Ваня, предложили выпить по бокалу шампанского, что мы и сделали под веселый шумок присутствующих. Закончив эту процедуру, мы, разгоряченные выпитым шампанским, уселись на нарты и с колокольчиками, неизвестно кем подвешенными на дуге нарты, помчались по тундре к себе на рыбозавод, где нас ожидал пышно накрытый стол в столовой и около полсотни празднично одетых мужчин и женщин.

Когда все расселись и усадили нас в центре стола, к присутствующим обратился директор рыбокомбината Георгий Григорьевич:

"Во-первых, товарищи, разрешите вас всех, в том числе и молодоженов, поздравить с 27 годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции, пожелать вам здоровья, бодрости успехов в труде на благо нашей Родины, за победу над Немецко-фашистскими захватчиками, за скорую победу, товарищи!" Ура, ура, ура! - дружно прокричали стоящие за столами.

"Во-вторых, к этому празднику приурочено бракосочетание наших молодых людей - Николая и Таси Якуниных. Разрешите мне, от имени всех тружеников поселка, от себя лично, поздравить молодых с их законным бракосочетанием, пожелать им самого хорошего настроения, здоровья, счастья и всех благ, а также пожелать им жить дружно, невесте нарожать детей, да побольше!"

Все дружно захлопали, кто-то закричал "Горько!", ну и в сплошном шуме было исполнено их желание, все выпили первую рюмку. Затем поздравить всех пришел начальник погранзаставы - и с праздником, и с законным браком, и с пожеланиями дать Родине новое пополнение защитников границы. Потом поздравил также и парторг и наш комсорг, затем пошло обычное веселье и поздравляли и нас, и каждый друг друга, в общем, веселье шло своим ходом: были танцы, были песни, ну и все, что бывает в таких случаях.

Директор сдержал свое слово и нам предоставили сразу же комнату, где было уже все готово так, что нам не пришлось жить на квартире и стеснять моих друзей. Мы были приятно удивлены таким изобилием подарков, что и не знали, кого за это благодарить. Тут было всё: от детской соски до пальто и шапок мне и Тасе, от игрушек будущим деткам, до железной койки с блестящим шарами, и до ящика с разной посудой. В общем, опытные в житейских делах женщины, предусмотрели почти все.

Так началась жизнь в семье, где потом были и детки и внуки и все, что сопровождает счастливых людей в их длинной семейной жизни.

Вместе с тем, жизнь шла своим чередом: после октябрьских праздников подходил и Новый 1945 год. Дела на фронтах Великой Отечественной войны шли неплохо. Наши войска вели бои уже не на своей территории, а на немецкой земле и на землях стран, которые вели войну на стороне фашистов. Цель наших войск, определенная верховным главнокомандованием, лично Сталиным, - добить немецко-фашистские полчища на их территории и закончить войну в Берлине.

Страна уже сейчас ставила задачу - восстановление разрушенного народного хозяйства, для чего был выпущен заем восстановления народного хозяйства.

К нам приехал представитель райкома партии Партнов Петр Иванович, специально для реализации этого постановления. Среди коллектива подписку на заем организовали быстро. Для этого созвали собрание, проголосовали за подписку каждым тружеником рыбозавода на двухмесячную ставку, не меньше, а больше - кто сколько пожелает.

А вот организацию этой работы в тундре с местным населением, опять поручили мне, считая меня то ли в шутку, то ли всерьез "знатоком по тундре".

При том, что у чукчей наличных денег может не быть, со мной в группе был послан представитель по заготовке оленьего мяса товарищ Мухин, который должен будет для нужд райкома закупить оленей, а деньги, таким образом, пойдут на оплату облигаций, которые я им должен буду реализовать. Вот такая механика этой компании была разработана еще в райкоме и доведена до нас.

Имея ясную задачу, мы выезжали на трех оленьих упряжках. Кроме нас с Мухиным, ехал как проводник, и переводчик, и как представитель советской власти, председатель Сельсовета, известный вам Айэ Миша, как окрестил его наш русский люд.

На этот раз я ехал не в качестве и каюра и пассажира в одном лице, а ехал я только как пассажир. Все заботы по уходу за собаками и нартой были на совести Володи - он потомственный рыбак с приморья, но, работая здесь, он, как большой любитель ездовых собак, имел свою собственную упряжку из шести собак, а для поездки мы подобрали на помойках еще четыре бесхозные собаки. Он перед этим на всех десяти собаках сделал несколько пробных выездов просто по тундре. Так что в свой рейс мы выехали вполне подготовленные. Мухин же выехал тоже с каюром чукчей Керчинто - Женя, парнем, неплохо знающим русский язык. Особенно, как мне говорил потом Мухин, хорошо матерился на собак по-русски, говорил, что собаки его эмоции хорошо понимали, без переводчика. Выехали мы все вместе и условились не терять друг друга из виду - так лучше ехать, веселей бегут собаки. День выдался очень удачным: небо было голубым, небольшой, градусов 10-12 мороз, ветра почти не было, сопки на всем горизонте были словно нарисованные. На море вода парила прямо от берегового прибоя и до видневшейся на горизонте полосы льда. Вид, прямо скажем, чудесный для художника.

Собаки бежали дружно, временами повизгивая от ударов постолом по спине ленивой собаки, старающейся не тянуть поводок, а просто рядом бежать. Такие собаки, получив или ремнем, или иногда просто остовом по боку, сразу натягивали поводок, и нарта заметно увеличивала скорость.

Иногда собака, особенно давно работающая в нарте, сама наказывала недобросовестно тянущую, или совсем не тянущую поводок собаку - кусала ее за зад или за бок, и тогда та взвизгивала и начинала по-настоящему работать.

Как относительно опытный каюр Володя иногда останавливал нарту и начинал перестановку собак так, чтобы собака, плохо работающая впереди, переводилась назад, ближе к нарте, как каюры говорят "под баран", а отсюда собаку, хорошо работающую, на ее место впереди.

Под бараном собака легко достается каюром и он частенько бьет ее по ребрам и она начинает уже работать с усилием.

Таким образом, в течение дня почти все собаки побывают у барана, этим каюр воспитывает у собак уважение к труду, страх у ленивой собаки.

Уже поздно, когда было темно, наши собаки как по команде рванули вперед и минут через сорок вынесли нас на пригорок, за которым виднелись яранги, а их было всего четыре. Из верхушек яранг столбиком шел дымок. Минут через пятнадцать мы подъехали к стойбищу. Пока Айэ договаривался, кого в какую ярангу поселить на ночлег, я помог Володи распрячь собак, привязать их так, чтобы они не доставали друг друга, выдали им корм, который составлял по одной юколине на собаку (это разрезанная на две части горбуша и засушенная на солнце без применения соли). Нам с Володей досталась яранга побольше и стоявшая чуть в стороне.

Надо сказать, на тот период, о котором я пишу, колхозная система в оленеводстве Чукотского национального округа еще только начинала развиваться, в основном же, существовали единоличные хозяйства, а, вернее, по-нашему, кулаки, имеющие в личном владении от 500 голов до 1800 голов у самого богатого. В горах были единоличники, имевшие у себя по два и три табуна, по одной или две тысячи в табуне. Колхозные табуны были не многочисленные, в том, в который мы сегодня приехали, было около семисот голов общественных и около четырехсот личных. По решению ЦК и Совета Министров, колхозник, работающий в колхозном табуне, имел право иметь в личном пользовании, но пасти вместе с колхозными по 35 голов на одного хозяина семьи. Вот эти до 35 голов и были предметом нашего внимания.

В этом стойбище, где мы сегодня ночуем, Айэ часа два объяснял цель нашего приезда.

Все-таки он смог уговорить четырех пастухов подписаться каждому по пятьсот рублей. Я выдал им облигации, а деньги от заготовителя я получу на месте уже в сельсовете. Оленей же купленных заготовителем у чукчей, оставляли пока на сохранении у хозяина до осени этого года, а потом, при общем забое, их заберут уже в виде мяса, причем, если за это время эти олени дадут приплод, т.е. олененка, то они остаются у хозяина на правах его собственности. Вот на таких, можно сказать, выгодных для хозяина условиях, и производилась закупка во время подписной компании. Деньги за реализованные мной облигации займа я сдавал в бюджет через сельский совет.

Первая наша остановка принесла нам не очень хорошие результаты: мы реализовали всего на 2000 рублей.

Следующим стойбищем стало довольно - таки большое количество яранг - здесь кочевал единоличник, у него было два небольших стада: одно 350 голов, другое 500 голов, и было пятнадцать яранг, в двух жил хозяин с большой семьей, в остальных жили пастухи с женами и детьми.

Здесь мы прожили три дня, была очень плохая погода, ехать дальше мы не рискнули, да и переговоры шли как-то странно.

В первый день он подписался, т.е. продал всего 20 оленей, этого было явно мало, на второй день, после длинной беседы, он согласился продать еще 50 голов. На третий день еще 25 голов и, таким образом, за 95 голов я реализовал им облигации на сумму 25 тысяч рублей; и это был весомый вклад в дело восстановления народного хозяйства. Дня через три мы забрались далеко в горы по какой-то нам неизвестной речушке.

Никто, даже Айэ, не знал, но это были люди, подведомственные нашему сельсовету. Просто они сами закачивали так далеко, как говорил сам хозяин, в поисках хорошего пастбища, а там, где они кочевали, они попали в гололед, при котором олени не могут пробить своими копытами снег до ягеля, которым они питаются и начали гибнуть, вот они и заночевали так далеко. Здесь корм очень хороший, олени начали поправляться, и хозяин был доволен, от чего и настроение было веселым, он с нами весь вечер провел. Угощали нас свежей олениной, чаем и как ни удивительно, он подписался, но оленей продавать отказался, а говорит, отдам бумажками, т.е. деньгами сорок пять тысяч. Нас, конечно, удивило и обрадовало что так все просто. На эту сумму я ему выдал облигации, конечно же, более мелкими купюрами, т.е. облигациями мелкого достоинства, и вызвал восторг и у него и его семейства. Каждый член семьи дотрагивался до бумажки и, цокая языком, непременно говорили како-мэй, како-мэй.

По пути в сторону дома мы останавливались еще в двух небольших кочевьях, где в результате бесед сумели реализовать облигаций еще на пятнадцать тысяч. Здесь были люди победней, да и еще они были члены колхоза "Дружба". Это колхоз, расположенный на нашей территории, а, может быть, и мы находились на территории колхоза "Дружба", для меня лично это не имело никакого значения.

По приезду домой, я, прежде всего, сдал 45 тысяч наличных денег в кассу сельсовета, отчитался об израсходованных облигациях на сумму 195 тысяч рублей, и на этом мое задание было признано выполненным.

В общей сложности моя командировка длилась около месяца, за это время пурговые дни исчислялись примерно в количестве двадцати, двадцати двух, остальные дни можно было с натяжкой считать рабочими. Я путешествовал в самую неблагоприятную пору зимы.

В работе рыбозавода ничего примечательного не произошло. Меня обрадовало то, что сконструированный мною ткацкий станок по принципу деревенского ткацкого стана, опробовали и на нем ткали кули для постановки неводов.

Дело в том, что прошлые годы мы получали соль из Японии, Китая в соломенных мешках, и после использования соли собирали в них гальку и ставили на них невода, причем, на каждый невод приходилось использовать примерно тысячу мешков.

С прошлого года нам соль стали поставлять россыпью, притом нашу отечественную, японцы поставлять соль отказались совсем, китайцы тоже.

Вот и пришлось прибегнуть к самообеспечению мешками самодельными, для чего использовали всю старую отработанную сеть, ну и все, что подходило для изготовления мешков - траву и прочий материал.

Эта рационализация приносила производству экономию, да и самое главное, что найден выход из создавшегося положения.

Семейные наши дела шли, как положено: первые месяцы были и неурядицы, и холодновато было в комнате, ведь комнату готовили наспех. Но ничего нам не страшно было: дрова есть, вода на улице, т.е. мы брали снег и делали из него воду, и пили, и варили. Работает Тася в магазине, за день намерзнется, ну я к ее приходу натоплю печь, приготовлю воды, а она приходит, варит, ужинаем. Часто уходим к соседям в гости слушать патефон, старинные русские романсы, а я их всегда с удовольствием слушал, да и Тася очень хотела их слушать, а при возможности, танцевали; в то время было в моде танго, и под песню В. Козина, Ляли Черной, Александра Вертинского, да очень много было пластинок и у Козловских, и у Андросенко, так что до позднего вечера было очень весело, потом шли домой спать… Так проходили наши дни.

С фронтов шли обнадеживающие вести - война шла уже вокруг Берлина и это всех радовало, хоть и погибшие родственники не забывались: при каждом сообщении об очередной успешной операции у нас в мыслях возникали наши братья, как живые, и с этим ощущением, казалось, расстаться нельзя. Уверен, что это чувство испытывал весь наш коллектив. Ведь в редкой семье, живущей в поселке, нет убитых или пропавших без вести, не говоря уже о раненых - они были в каждой семье. И всё-таки радость приближающейся победы светилась в глазах у каждого, когда вечером люди сидели у приемников и с нетерпением ждали сообщения ТАСС о положении на фронте, или, как передача называлась, "В последний час".

Дни уже стали длинней, солнце, особенно, в ясные дни припекало по- весеннему.

Наступил апрель 1945 года. Люди с нетерпением ждали сообщений с фронта, шли завершающие бои в Берлине и в окрестностях Берлина, со дня на день ждали сообщения о капитуляции фашистского зверя. Гитлер в конце апреля был уже загнан в подвалы Рейхстага, исход был ясен каждому здравомыслящему человеку, но Гитлер - это сверхчеловек, сверхзверь, ему еще мало было пролитой человеческой крови, ему нужны были жертвы.… И жертвы были при штурме Берлина, и при ликвидации окруженных бесчисленных группировок немцев, находящихся в тылу наших войск и войск союзников.

Но сколько не корчился в агонии враг, этот недочеловек, наделавший столько несчастий, столько горя принесший, все равно конец ему уже был уготован.

Наконец, восьмого мая, наша радиостанция уловила сообщение о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии перед нашими войсками и войсками союзников.

На территории нашего поселка стояла давно кем-то установленная в незапамятные времена судовая мачта. Когда-то она имела назначение оповещать о приближении шторма или приближении льда. Но время шло, потребность в этих сигналах отпала, но мачта стояла, также напоминая те времена. На мачте уже от времени сгнили все фалы, остались одни блоки, на рее и на клотике мачты.

Меня срочно вызвал к себе директор. Когда я вышел на улицу, чтобы идти к нему, я его увидел стоявшего у мачты, и смотревшего вверх.

Я подошел, поздоровался, с радостью поздравил его с победой - тогда это звучало в поселке вместе со словом "здравствуй", настолько эти слова были выстраданы народом, что воспринимались, как сбывшаяся надежда, мечта миллионов в нашей стране, да и миллионов на всём земном шаре.

Георгий Григорьевич сразу перешел к делу. "Вот что, Коля, нужно протянуть фал в блок, находящийся на самом клотике. Можешь ли ты это сделать?"

"Конечно!" - с горяча ответил я, а сам, глядя вверх, увидел, что до реи идут вбитые в мачту скобы, по ним легко подняться, а дальше идет гладкое пространство, оно скользкое, обледеневшее и его нужно преодолеть; до клотика расстояние метров пять. И эту задачу надо решить для того, чтобы на этом фале поднять вверх государственный флаг. Задача и почетная, и трудная, а вокруг нас уже собирались болельщики, конечно, всем хотелось, чтобы у меня получилось, но вот как это сделать, еще не знал ни я, никто.

Тут уж у меня появилась гордость, и я, конечно, не мог себе позволить отказаться, а наоборот я хотел хоть с трудом, но все-таки добраться до злополучного клотика, воткнуть в блок этот конец фала и протянуть его, спускаясь вместе с ним в низ. Я попросил кого-то принести из заводской кладовой немного канифоли, зная, что канифолью натирали приводные ремни трансмиссии на заводе для лучшего сцепления и для того, чтобы не было скольжения на шкивах. Несколько человек бросились бегом и через несколько минут у ног уже валялось куска три золотистой канифоли, а механик Миша Пошелюзиный, зная толк в канифоли, тут же раскрошил его в песок и предложил мне натереть руки ноги и живот.

Мне пришлось раздеться. Пока меня натирали этим порошком, откуда-то появилась Тася и кричит: Коля! Куда ты, ведь холодно! Но я уже подходил к мачте в майке и в кальсонах. Мне подали конец фала, вернее, не конец, а несколько колец, набранных в ладошку левой руки, а конец взял в правую руку.

До реи я поднимался как по штормтрапу, ну а дальше, обхватив скользкую часть мачты, я остановился и посмотрел вниз. Внизу собрались, казалось, все население, и даже бегущие от погранзаставы трое солдат. Во мне сразу возникла воля подняться любым способом, и я полез.

Первые мои действия не дали ожидаемого результата, моя нога запуталась в тянувшемся за мной фале, и рывок вверх не получился. У меня появилось какое то спокойствие: я освободил ногу от фала, снова обнял мачту руками и ногами и начал понемногу подниматься. Были раза два небольшие срывы вниз, но я изо всех сил прижимался к мачте, и каждый раз удерживался и двигался к заветному клотику. Вот он и клотик, заметно, конечно, только для меня, дрожащей правой рукой я воткнул конец фала в блок, протолкал его с полметра и перехватил конец с другой стороны; все, дело сделано. За моими действиями внизу следили, затаив дыхание. И вот я быстро соскользнул вниз и тут же ощутил под ногами опору - это была рея. Дальше я мог бы спускаться как по лестнице, но некоторое время я не мог пошевелиться и стоял на рее, обхватив и, по-прежнему, обнимая мачту покрасневшим руками. Когда я услышал обрадованные возгласы внизу и аплодисменты, я понял, что сделал работу и люди меня за это благодарили - это придало мне больше смелости и уверенности.

Я нащупал босыми, озябшими ногами скобу, начал спускаться вниз, в самом низу меня подхватили; кто накрывал шубой, кто давал валенки, кто-то вырывал из правого кулака конец фала, ради которого я поднимался вверх.

Когда я, уже обутый в валенки и укутанный шубой, огляделся, мне уже давали в руку кружку с водкой, толкают, чуть ли не в рот, кричали: "Пей, пей!" - это мой друг Петя Князев меня так подбадривал.

А около мачты, уже с подвязанными обоими концами фала к флагу, парторг Андросенко посмотрел на меня, протянул мне флаг и говорит: "Это твое право - первым поднять государственный флаг в честь великой победы!" Я уже, не чувствуя холода, согретый кружкой вина, взял в руки оба фала и, не спеша, начал медленно поднимать флаг. Он медленно поднимался вверх, всё выше и выше, и вот, красное полотнище государственного флага раскрылось и заполоскало на ветру, ознаменовав победу, именно нашу и нашего коллектива победу над врагом, известил о мире на Земле, о мире на всей Планете. Победным криком, аплодисментами, встретили появление красного флага наши люди, подбежала Тася, обняла меня и потащила скорее домой. "Ведь ты же полчаса был на таком холоде почти раздетый, пойдем быстрее!" Меня никто не задерживал, все расступились, и мы прошли к себе домой, и я, довольный исполненным долгом, еще раз оглянулся на раскрытый и трепещущийся на ветру красный флаг, и подумал: какая радость - победа!

Первый раз мы решили отпраздновать у себя дома. Тася загадочно сказала: "У нас будет два праздника…", и когда она приготовила на стол что положено для праздника, тихо сказала "а у нас будет лялька". Меня, как током, пронзила радость, повеяло каким то особым теплом по всему моему телу, я обнял жену, мы долго сидели молча, думая каждый по-своему, но об одном. Да, у нас будет ребенок, но кто: сын или дочь? Тася всегда мечтала иметь первой дочь, я же почему-то думал о сыне. Мы молча просидели долго, пока она не встрепенулась: "Ну, что же сидим так, давай отпразднуем победу и, конечно, рождение нового человека! Я это почувствовала, но была не совсем уверена, а сегодня утром сходила к Галине Васильевне, врачу нашему, она просмотрела и определила, что уже больше трех месяцев, может, чуть больше, и вот я тебе хотела сказать сразу, да тебя дома не было, а когда пошла тебя искать, то увидела на мачте. Я забеспокоилась о тебе - ведь простынешь, и так ждала вот этого момента, и теперь вот сказала, так легче, будем ждать вместе". Мы покушали, она со мной тоже немножко выпила и сказала, что теперь нам надо думать о нем, а я могу выпить, сколько хочу, а она уже больше не будет, наверное, до рождения. А мне она натерла спиртом спину и ноги, руки и шею и, заставила еще выпить два стакана чистого спирта. Я выпил, закусил, завалился и моментально уснул как подкошенный. Проснулся далеко около обеда, сразу вспомнил о "ляльке", и сразу поднялось настроение, и я бодро поднялся, привел себя в порядок. Тася была на работе. Я оделся и побежал к ней: как она там, на работе, но там было все в порядке. На улице встретил Георгия Григорьевича, он пригласил меня зайти к нему домой. Жена его, веселая добрая женщина, начала нас угощать сибирскими пельменями, поставила водку, спирт, кому что. Мы выпили по стопке, поздравили друг друга с победой, они с женой больше пить не пожелали, а мне одному было неудобно, мы посидели, поговорили, вспомнили погибших родственников, и я пошел за женой в магазин, так как время было обеденное, нужно звать жену на обед.

Вот так прошел первый послевоенный день. Как-то непривычно было первые дни слушать радио, где уже не говорят о жестоких боях, о наступлении, а больше о восстановлении разрушенных войной домов, школ, детских учреждений. Страна потихоньку приходила в себя, но впереди уже маячили огромные планы строек, новых пятилеток, так и называнных "пятилеток восстановления и развития народного хозяйства в послевоенный период". Для нас не было исключений - перед нами стояла задача дать больше рыбы стране и подешевле, этого требовала обстановка.

После победы над Японскими самураями стал вопрос о реорганизации акционерного общества "Дальрыбопродукт", так как большая часть акций была у японских рыбопромышленников. К концу 1945 года все промыслы, где работали одни японцы, перешли к нашей рыбной промышленности благодаря ежегодной аукционной торговли, где интересы Советского Cоюза защищал "Дальрыбопродукт", который при поддержке государства полностью вытеснил японцев с наших берегов. При ликвидации "Дальрыбопродукта" во Владивостоке, к нам прибыла комиссия от АКО (Акционерное Камчатское Общество) в составе трех человек. Их задача была оценить состояния основных средств, оборудования, транспорта, конечно морского, другого просто не было, не считая собачьих упряжек.

В задачу комиссии входило сделать приемо-передачу рыбокомбината, и председатель комиссии, после подписания акта обоими сторонами, издал приказ №1 о вхождении рыбокомбината в систему АКО и приказ №2 о назначении на должность директора Галлера Георгия Григорьевича. Переход в государственную, каковой ее считала комиссия, систему управления, мы, а, вернее, рыбокомбинат, почувствовали летом 1945 года.

Если раньше приходило, как правило, два парохода: весной с промснаряжением и людьми, осенью за рыбопродукцией и людьми, то теперь шли один за одним суда, один с солью, другой с горючим, третий вез тару, четвертый уголь и так все лето, хотя грузы, как правило, поступали малыми партиями, все же обработка судов отвлекала и людей, и флот от основной работы по добыче и обработке рыбы. По этой причине постепенно падала добыча, а, стало быть, появилось недовыполнение плана и финансовых показателей. Первый год к концу сезона 1945 года пришел с убытками, хоть и небольшими.

Летом 1945 года рыбокомбинат имел такую структуру производства: консервный завод, икорное производство, посольный цех, механическая мастерская, цех добычи рыбы и флот. Хозяйственными делами, в основном, занимались после рыбной путины. Осенью, когда прекращена всякая добыча рыбы, все переключались на ремонт жилья и строительство и, конечно же, на ремонт цехов и оборудования. Численность постоянного состава рабочих и служащих, а также ИТР были доведены уже до двухсот человек, причем руководство и инженерно-технические работники составляли чуть меньше десяти процентов.

Состав флота к этому времени насчитывал пять катеров: два только на грузовых работах, три занимались обслуживанием рыбаков, т.е. ставные невода. Как только добыча прекращалась, эти катера поднимали на берег, ремонтировали и консервировали на зиму до следующего года. Такое отношение к части флота давало большую экономию и возможность держать в постоянной готовности эти катера, на случай дополнительной потребности в них. Что удивительно: на рыбокомбинат никогда не завозили колесного транспорта, автомобилей и тракторов. До сих пор подъем и спуск флота на воду осуществлялся при помощи ручного ворота конструкции Петра Первого, или даже древних греков, использование знаний которых позволяло строить большие объекты и перемещать тяжелые грузы на большие расстояния. Никакой другой техники не применялось. Ручной труд заменял все: и транспортеры, и всякие подъемники.

Центральная лебедка с котельной выполняла функцию подъема флота только вблизи, около себя, и работала только на море.

На реке, где готовились к подъему кунгасы, да и катера, подъем обеспечивался только ручными воротами описанной конструкции.

Навигационные приборы вообще отсутствовали, на катерах были одни магнитные компасы, девиацию никогда не проходил ни один катер, все определялось интуицией и практикой. Катера ходили почти по видимости берегов, отрываться от которых старались меньше, благо, что скалистых берегов до Хатырки не было. На север могли по берегу пройти не дальше мыса Наварина.

Вот в таком техническом состоянии был и весь рыбокомбинат, и флот в частности. При таких условиях оставалось только удивляться, как из года в год флот работал, рыбокомбинат почти все годы выполнял план без каких либо особых происшествий и аварий. За военные годы был только один случай со смертельным исходом. Это случай, когда на бору в устьях при неблагоприятной погоде перевернулся груженый солью кунгас и рулевой, по неопытности, привязал себя к банке, и вместе с кунгасом оказался в воде и помочь ему уже никто не мог. В последствии труп его был выброшен на берег. Если бы он не был привязан к кунгасу, его бы выбросило на берег живым. Медицинское обслуживание до этого года фактически отсутствовало. Когда-то в 1943 году, каким то умным человеком во Владивостоке был направлен к нам на медобслуживание фельдшер Иван Иванович - старичок с бородой клинышком в головном уборе, похожий на доктора "Айболита". Иван Иванович, по его рассказам, плавал фельдшером на военном корабле, когда на них еще были судовые священники, т.е. до революции. Его любимый неизменный метод лечения всех болезней - это мензурка с неизвестной никому, кроме Ивана Ивановича жидкостью. Он предлагал это зелье всем, кто обращался к нему за помощью, будь-то головная боль в животе или боль в спине, или боль в ногах, руках, и, если человек принимал без ропота эту мензурку, доктор писал справку об освобождении от работы и провожал больного одним напутствием: "Хуже будет - еще придешь", а если больной отказывался пить микстуру, Иван Иванович сердился и говорил, раз не пьешь лекарство, значит симулянт, иди домой и работай. Так вот, ребята, узнав его метод, приходили к нему с просьбой, "налей мензурку" и он, не спрашивая, что болит, сразу выписывал справку об освобождении, что мнимому больному и нужно.

Об Иване Ивановиче, как о докторе, ходили легенды; одна из них такая: чукча, работающий на рыбозаводе, все ходил к доктору с жалобой на поясницу; что только он ему не советовал: и лежать, и греть спину горячим булыжником, он все ходит и ходит. Тогда Иван Иванович прибегнул к радикальному, как он определил, средству. Заставив больного нагнуться, он в желобок ниже спины налил немного скипидара и заставил разогнуться, когда скипидар достал определенного места, чукча закричал, сорвался с места, выскочил на улицу и больше в санчасти его не видели.

Второй случай: жена моториста электростанции Шишко Ивана Федорова собралась рожать, начались схватки, муж, не зная, что делать, срочно побежал к доктору. Дело было ночью, доктор, видимо спал, Шишко начал стучать в окно. Иван Иванович, разбуженный таким бесцеремонным способом, приоткрыл дверь и спросил, - что случилось? "Жена хочет рожать", - дрожащим голосом ответил будущий папаша, "прошу помочь…" Доктор выпалил: "Нечего людей поднимать ночью, не к спеху, приводи утром!", и захлопнул дверь перед носом ошарашенного Шишко. Делать нечего, он вернулся домой, ничего жене не сказал, но видит, что она, вроде, немного успокоилась. Утром ей стало опять плохо, он посадил жену на санки и привез в больницу, доктор принял больную, выгнал отца на улицу, а около обеда родился сын. Обрадованный отец, на радостях выпил бутылку водки тут же в приемной, даже не угостив доктора. Вот такой легендарной личностью был этот доктор. И то, что за годы войны в коллективе никто серьезно не болел, и не было больших потерь рабочего времени по нетрудоспособности, это, конечно, ничего не говорило о хорошем медицинском обслуживании, а только показывало какие здоровые люди обживали эти суровые северные места. Постоянная борьба за выживаемость, свежий воздух и, конечно, питание, делали свое дело - закаляли человека и болезни как-то отступали от нас.

Летом 1945 года на рыбокомбинат на одном из пароходов к нам приехала группа рабочих - это были бывшие фронтовики и среди них - Клавдия Сергеевна, воевавшая в конце войны медсестрой в одном из медсанбатов. Оказалось, она имела направление Крайздрава к нам на постоянную работу в качестве фельдшера. Теперь у нас стало два фельдшера, а это уже неплохо. Старшей после их небольшого спора стала Клавдия Сергеевна, она привезла с собой много медикаментов, инструментов, навела порядок в своем хозяйстве, заставила Иван Ивановича освободить палату, где он проживал, и переселиться за пределы больницы. Мы с Георгием Григорьевичем были приглашены осмотреть обновленный медицинский пункт, увидели порядок, наведенный женской рукой, ну и, конечно, у нее было много разных просьб. Все это директор записал, обещал помочь и мы, довольные порядком, покинули медпункт.

Надо сказать, что медпункт развернул огромную работу по предупреждению заболевания гриппом, который еще до нас не дошел, но уже свирепствовал в других местах Чукотки, особенно в тундровых поселениях, стойбищах, где вообще отсутствовала медицинская помощь. Забегая вперед, при выезде на места эпидемий зимой я видел результаты, трагические результаты эпидемии "гонконгского" гриппа, как его окрестили медики. Это грипп вирусный и унёс много жизней, особенно среди аборигенов. О моей поездке в тундру с группой врачей и представителями районных властей я напишу чуть позже.

Шло время, и скоро, наверное, очень скоро, как заверяла меня жена, я стану отцом. У меня скоро родится ребенок. Я не совсем ясно представлял себя отцом ребенка, которого я жду уже много месяцев. Тася готовила для первенца все, что ему нужно будет в первые дни, в первые месяцы. Она показывала мне распашонки разного цвета, какие-то шапочки, и сама при этом смущалась и прятала глаза, как будто кого-то стеснялась. Она, также как и я, не представляла, как войдет в нашу жизнь первый ребенок. Этот маленький человечек, он, наверное, потребует к себе какого то особого внимания, нас это радовало и немного пугало. Наступила чукотская зима, в квартире не всегда было тепло, и мы боялись, как он будет реагировать на холод, а ведь его надо будет купать каждый день и не будет ли он болеть от холода. Все эти вопросы оставались без ответа. Конечно, старые, опытные в вопросах воспитания детей женщины, успокаивали Тасю. Глядя на нее, успокаивался и я, но это на время, а потом опять становилось холодно и у нас опять возникали сомнения, сможем ли мы уберечь будущее дитя от невзгод, подстерегающих нас с наступлением зимы. В комнате размером 3 метра на 4 метра, где стояла кровать, железная печка с железной трубой и столик, где мы ели. Пока топилась печка, в комнате стояла жара, а только прогорят дрова, в комнате становилось так же холодно, как и в коридоре. И вот в этих условиях должен появиться новый человек; какой он будет, кто он - мальчик или девочка? Хотя последнее не имело никакого значения. Наверное, наша молодость, наши крепкие нервы позволяли нам быть внешне спокойными, уверенными в своих возможностях встретить рождение нового члена семьи и справиться со всеми трудностями, ожидающими нас с появлением на свет ребенка.

Наконец, Тася почувствовала что-то, какие-то приступы, но пришедшая к нам Ксения Ивановна, в прошлом хозяйка квартиры, где до свадьбы жила Тася, подбодрила нас, особенно Тасю, что это так и должно быть и послала меня в больницу. Клавдия Сергеевна пришла сразу же, посмотрела и сказала, что нужно ее доставить в палату под ее просмотр, что я и сделал с помощью Ксении Ивановны. Мы укутали Тасю, посадили на санки и увезли в больницу. А когда я, работавший на катере на разгрузке парохода, подошел к берегу, директор меня срочно послал в Хатырку за врачом, "там что-то не ладится" - объяснил директор. Я, было, хотел пойти повидаться с женой, но он меня отговорил, что, во-первых, меня туда не допустят, во-вторых, не надо терять время.

Доктора я доставил на второй день и сразу мне сообщили, что у меня уже сын, с Тасей, все в порядке, но меня пустят к ней не раньше вечера. С этой радостной вестью я вернулся на катер и до вечера работал с таким подъемом, что и не заметил, как он пришел. На погрузке парохода меня подменил Володя, а я вошел в реку, поставил катер к причалу и что есть духу побежал в больницу. Через несколько минут я был уже в приемной. Встретившая меня Клавдия Сергеевна, с немного усталым видом, поздравила меня с сыном, сказала, предупреждая мои вопросы, что с мамой все в порядке, она немного намучалась с родами, ведь ребенок шел боком, пока его не вправили в нужное положение. Роды проходили сложно, она объяснила, что на фронте родов она не принимала, и поэтому навыков акушерских у нее мало, а приехавший врач, он же хирург, тоже принимавший за свою жизнь немало родов и нормальных и ненормальных, все же опоздал, ребенок был уже принят, но все же дал ряд ценных медицинских, акушерских советов, что очень нам пригодилось.

После таких сложных родов Тася спала, но видно не крепко, и, услышав наш тихий разговор, подозвала Клавдию Сергеевну и попросила впустить меня и показать сына. Когда я вошел в палату, то увидел закутанную в несколько одеял Тасю и рядом тоже закутанного в одеяло ребенка.

Мне показали только носик, губы и глаза закутанного человека, но дальше разворачивать не стали, так как в палате было прохладно. Я обратил внимание на измученное, но все же сияющее счастьем лицо жены, потихоньку поздравил ее с рождением сына, пожелал скорее выздоравливать и прийти домой с новым человечком, где я их жду с нетерпением.

Так закончился, счастливо закончился период многомесячного ожидания долгожданного третьего члена семьи. Теперь я уже почувствовал себя по - настоящему отцом и я уже по другому увидел себя - готовым отдать все, что нужно сейчас маленькому сыну: тепло, любовь, заботу, отказывая, порой, себе в праве спокойно спать.

Наступила свирепая зима, она в этом году в моей памяти была такой холодной впервые. В декабре пурги бушевали весь месяц с перерывами на несколько дней. Хорошо, что успели забить подогнанных к нам оленей. Мясом мы запаслись полностью. Только успели убрать обработанное мясо, шкуры с места забоя, как разразилась такая буря, что мы первые дни сидели без электричества, порвало и перепутало всю наружную проводку.

Отбушевала и эта пурга, наступили относительно спокойные дни. Вскоре нагрянула к нам из Анадыря целая делегация: это два врача, здоровые мужчины и представитель райисполкома. Приехали они на четырех нартах. На одну из нарт были загружены медикаменты. Дело в том, что вот уже как два месяца на территории Анадырского района, куда мы и относимся, свирепствовал грипп, да какой то особый, "гонконгский", да еще вирусный, так объяснил нам один из врачей. К директору были приглашены партгрупорг, комсорг и я, профорг. Георгий Григорьевич нам объяснил ситуацию, особенно в табунах, в тундровых поселках, где о медицинском обслуживании никогда не знали. Выезжать в тундру медработников райздрава никто никогда не посылал, а вот когда эпидемия начала косить местное население, то, по словам немногочисленных свидетелей, сразу направили целую делегацию. Цель нашей поездки, как объяснил представитель райисполкома Мухин Владимир Петрович, выяснить обстановку на месте, определить каковы фактические последствия этой эпидемии. Кроме того, помочь лекарствами. Мы знали, что до последнего времени, захоронение умерших у чукчей было по своим обычаям, то есть труп просто сжигали на костре. Постановлением партии и правительства в прошлом году этот ритуал был запрещен, надлежало в этом разобраться, навести порядок и если есть смертельные случаи, помочь местному населению похоронить людей, согласно закону.

Выезжали мы через несколько дней, предварительно разработав маршрут следования. К нашим пяти нартам присоединились еще три нарты от сельсовета. Таким солидным караваном мы отправились в трудный и скорбный путь.

По приезду в первый населенный пункт, а это была основная база трех оленьих табунов, мы обнаружили такую картину: два пастуха были мертвы и лежали в углу яранги под шкурами. Несколько металось в жару при высокой температуре. Выяснилось что те, двое, что уже мертвы, при большой температуре раздевались, натирали головы и груди снегом, избавляясь как бы от жара, результат известен. Попытку избавиться от жара при помощи снега предпринимали до нас и другие. Врачи сразу же развернули пункт лечения в одной из пустующих яранг. Распаковали медикаменты и почти все жители этих яранг были осмотрены, через переводчиков, а их было пять человек чукчей из поссовета, врачи рассказали, что нужно делать с таблетками и порошками и категорически запретили лечение снегом. Мы, разумеется, в этот же вечер помогли захоронить двоих умерших от гриппа пастухов. Председатель сельсовета провел беседу с оставшимися пастухами, разъяснил, как надо хоронить, если случится такое еще и мы, не долго оставаясь, тронулись дальше. До следующего табуна нужно было проехать еще километров двадцать. К вечеру мы подъехали к небольшому, состоящему из трех яранг, стойбищу. Подъехав, мы не увидели никого встречающих, лишь несколько собак бродили в стороне, как-то сторонясь яранг. В ярангах мы обнаружили всего три человека, но уже застывших. Врачи внимательно обследовали каждого, но никаких признаков жизни у них не обнаружилось. Переночевали, утром чукчи из сельсовета произвели захоронение. Председатель сельсовета Керчинто занес очередные жертвы гриппа в толстый журнал. Как и вчера, при захоронении двоих и сегодня троих чукчей, были составлены акты за подписью всей нашей экспедиции. Подписывались все для большей авторитетности документа.

Таким образом, врачи констатировали, что все умершие умерли по причине осложнений при самолечении таким диким способом.

Мы проехали еще не одну сотню километров, посетили десяток больших стойбищ и везде почти одно и то же. В больших стойбищах были видны признаки захоронений по своим ритуалам, т.е. сжигание. Там, где они сжечь не успели, при помощи наших ребят и с привлечением самих жителей, были организованы захоронения по новому закону. Некоторые были недовольны новым обрядом, но им разъяснили закон, а некоторые вообще молча соглашались с новым законом, ничему не препятствовали. Медикаменты были почти все розданы, но как они будут ими пользоваться после нашего отъезда, сказать никто не мог.

Мы проездили по тундре около месяца, захоронили за это время 55 человек, а сколько еще не выжили после нашего отъезда, это мне не известно. После нашего возвращения в тундру было направлена еще одна экспедиция, состоящая из троих медработников, приехавших из Анадыря на замену двух врачей, которые были в поездке со мной. Эти трое были рангом пониже, и снабжены были в большом количестве только лекарствами от гриппа. С этой экспедицией я уже не поехал. Просто там мне делать было нечего, я насмотрелся этого на всю жизнь. Я увидел, как мало защищен человек, особенно местное население, от стихий природы, как мало ему надо, чтобы от него ничего не осталось. На этом фоне особенно четко вырисовывается та грань, та черта между тем, о чем трещат газеты, радио и заботе о человеке. Для этой категории людей ничего не делалось и не делается. Забота о людях, если считать нашу помощь в захоронении, выглядит кощунством, а ведь это одна, хоть и ничтожная часть нашего великого могущественного союза.

Домой я вернулся каким-то другим, больным, душевно разбитым человеком. Единственной радостью было то, что дома я увидел здоровую семью. Тася чувствовала себя счастливой мамашей, сын, а его мы назвали Валерой, был тоже здоров, он что-то гугукал, махал ручками, уже мог сидеть, обложенный подушками с надетым на голову теплым колпаком и в распашонке с длинными рукавами. Конечно, им было очень плохо без меня: надо было топить печку, заготавливать дрова, готовить воду и другие хозяйственные работы, ходить в магазин. И это надо было успеть, пока ребенок спит, а спать он хотел все реже, чаще требовал к себе внимания, хотел, чтобы с ним играли. Ну, Тася не жаловалась, она понимала, что и не поехать я не мог - это не в моем характере. Работа есть работа, как бы трудно не было, ее надо выполнять при любых обстоятельствах, так требовала обстановка: к этому приучил нас север. Зато когда я вернулся, директор разрешил мне побыть с семьей и не выходить на работу в течение пятнадцати дней, а согласился он с этим из-за того, что не было никакого напряжения, работы еще было мало, подготовка к весне не наступила, люди работали в полсилы; дни были короткими, да и месячное путешествие по тундре давало мне некоторые права использовать это время для семьи. Нужно было заготовить много дров, чтобы отапливать квартиру.

На дворе стояли сильные морозы, дул ветер. Целыми днями я сидел с ребенком, давая тем самым Тасе больше времени на хозяйственные работы: пока рубашечку постирает - пеленка высохла, тут уже опять появилась мокрая, и так целый день. Дни шли своим чередом, приближалась весна, хоть и не в таком материковом виде, когда бегут ручьи. В наших местах они не бегут. По-прежнему иногда дула пурга, да и морозы в апреле не становились менее суровыми.

С очередной почтовой нартой приходили письма: большинству пишут, что возвращаются из госпиталей безногие, безрукие родственники, очень редко появляются без вести пропавшие, приходят демобилизованные, отслужившие по 7-9 лет в армии. Люди делятся своими радостями, да и горестями тоже. Мой брат Петр - это старший, числящийся пропавшим без вести, вернулся домой весь израненный, но бодрый, а дома его ожидали трое детей, все три - дочери, уже летом у него родился еще и сын. Жизнь брала свое, несмотря на тяжелые послевоенные годы. Рождение детей все чаще напоминало людям, что жизнь не останавливается, и ничто не может помешать человеку наслаждаться жизнью, рожать детей, создавать семьи.

В конце весны я получил печальное письмо из дома. Умер мой отец. Я получил сообщение фактически через два месяца после его смерти. Отец, как видно, никогда особенно не болел, только иногда в письмах проходило сообщение, что отец болеет радикулитом - у него болели ноги. И мы все понимали, что это от тяжелого труда, который приходился на его долю.

Он в свое время не пошел в колхоз, а работал плотником на стройке, как тогда считалось, был шабашником. Ходил по селам, кому-то строил дом, кому-то коровник, кому-то еще что-то. Этими заработками, порой очень маленькими, он кормил нас, а нас, кроме матери, было еще четверо и все еще только потребляли. Мать нигде не работала, а кормила, одевала, обмывала, обстирывала нас, ведь две сестры были тяжело больны, а я и еще один брат Тимофей были нетрудоспособные. Вот отец, видно, и надорвал свое здоровье. Умер он, как мне написали, тихо, без стона. Просто лег спать на печку, с вечера что-то занемог, да так и не проснулся. Я, конечно, мог помочь матери, а она осталась одна живет у Тимофея, там тоже семья, могла пожить у Петра, хоть там тоже семья в пять человек, пока никто из них не отказывался принять её, ей сейчас трудно, и к тому же мне не светит скоро ее увидеть. Ведь сейчас просто поехать даже в отпуск - очень большая проблема, отсюда отпускают пока только по болезни, но я, к счастью, здоров. Буду ждать лучших времен, а пока сделал маме перевод в пятьсот рублей, конечно, это горю не поможет, но для поддержки будет то, что надо. Одиночество матери усугубляется еще вот каким обстоятельством: дом, в котором мы когда-то жили, весь теперь находится в распоряжении Тимофея, и у него трое детей уже было в то время и матери, конечно же, места всегда не хватало, в доме всего одна комната и кухня с печкой. У Петра же был дом побольше, но он казенный и детей к этому времени было трое. Вот в таком бездомном состоянии и оказалась мать. После я узнал, что мать переехала жить к Петру, там отношение невестки было гораздо лучше, чем у жены Тимофея.

Таким образом, если бы я и захотел жить с матерью, то мы были бы оба бездомные, или мне нужно было начинать все с начала, на что у меня не было денег. Так и пришлось настраивать себя и Тасю на постоянную жизнь на Чукотке, конечно, с обязательным выездом в отпуск на свою родину, когда это позволят обстоятельства.

Сыну исполнилось уже около семи месяцев. Он очень подвижный, ходить - пока не ходит, но ползает по полу. Мы получили к этому времени большую комнату, где можно было ему разгуляться - у него не сходили с лица синяки. Но они как-то быстро заживали, но лицо его и ноги всегда были раскрашены зеленкой, а на месте старых синяков появлялись новые. Мальчик рос здоровым, потому что с момента рождения он питался материнским молоком и к семи месяцам мог кушать кашу и даже суп. Квартира наша была теперь в административном доме, окна выходили на площадку перед заводом, и Тася, работая на заводе, часто заглядывала в окно, как там сын. Ни сада, ни яслей тогда еще не было, так как детишек было очень мало.

Однажды Тася с площади увидела, что сын сидит на окне с внутренней стороны, как он туда попал, осталось загадкой, ведь у окна в комнате стояла только табуретка. Вот сначала на нее, а затем на подоконник и забрался наш "клоун". Мать в испуге бросилась в дом, повторяя про себя, хоть бы не упал, на цыпочках вошла в дом, боясь, что он с испуга повернется и свалится на пол. Но он так внимательно рассматривал что-то на улице, что не увидел как мать подкралась сзади, схватила его прижала к себе и тогда только заплакала, причитая "милый мальчик, ну разве так можно, котик ты мой, зачем ты залез на окно", от этих причитаний сын тоже расплакался, обнимая за шею мать и повторяя, - мам, мама. Так они оба обнявшись, просидели на койке с час. Успокоившись сама и успокоив сына, она убрала от окна табуретки, затолкала их под койку, покормила сына. Уложила его на кровать, постояла, посмотрела на него и пошла на работу.

После смерти начальника добычи Миронова, его обязанности были возложены на меня. При этом от работы на катере "Норд", где я проработал уже 4 года, меня никто не освободил. Я руководил процессом спуска катера на воду, отвечал за своевременное обеспечение спуска, а эта работа была ответственная, тем более, что приспособление для спуска ручного ворота всегда таила в себе опасность несчастных случаев, что и подтверждалось неоднократными поломками, которые, к счастью, заканчивались незначительными ушибами. Спуск катеров на воду мы произвели вовремя, когда погода позволила работать при спуске у самой воды, не встречая помех от волн. Пароход еще не подошел, а наши рыбаки, имея в наличии спущенные на воду два катера и два кунгаса, сразу же приступили к постановке ставных неводов, а их в этом году планировалось десять, так как план добычи был выше, чем в прошлом году - такова была политика руководства. А в прошлом году была самая большая добыча - это около ста тридцати процентов плана. Вот с учетом десяти процентов прибавки к этой добычи и составлялся план этого года. Когда уже основа всех неводов была выставлена, пришел пароход, он привез только пять тысяч тонн соли в китайской таре в рисовых мешках. Это, конечно, радовало нас: во-первых, не нужно было больше готовить самодельные мешки для постановки неводов в следующем году, во-вторых, это количество соли нам хватит даже на два наших плана, если мы столько выловим. Однако приход парохода "Днепрострой" с солью ставил нас в невыгодное положение, так как контрольные сети указывали на появление рыбы и надо было уже укомплектовывать бригады для добычи рыбы, комплектовать консервную линию, а бригады на морские невода комплектуются исключительно из мужчин. А кто будет выгружать соль? Ведь там годятся лишь мужчины. Что же делать? Срочно созвали общее собрание, где директор обрисовал обстановку. Высказывались многие, например рыбаки предложили разделить их на две группы: одна работает на неводах, задействовав всего пять неводов и обеспечивая подачу на берег необходимое количество сырца, а остальные рыбаки выгружают соль. Через двое суток они меняются местами. Такой режим работы изнурял людей, ведь и на неводах, и на выгрузке соли работа тяжелая. Но рыбаки заверили, что они выдержат такую нагрузку. На помощь при выгрузке соли с каждого из трех катеров мы выделили по два человека, а это уже шесть здоровых парней, кроме того, мы подобрали человек десять из руководящих мужиков, вплоть до заведующего лабораторией Германа, тоже здорового парня, который при желании мог разогнуть подкову. Вот так и началась работа на два фронта: полным ходом при хорошей летней погоде шла выгрузка, а одновременно с этим рыбаки с пяти неводов давали рыбы столько, сколько можно было обработать. Консервный завод работал на полную мощность, так же с полной загрузкой работал и засольный цех. Застаивался только икорный цех - туда пришлось направить несколько мужчин из числа приглашенных. На наши сложности с рабочей силой откликнулся и начальник погранзаставы, и капитан УС. Он прислал шесть парней во главе со старшиной. Работа пошла веселей. Кроме того, по договоренности, капитан "Днепростроя" работу в трюме взялся обеспечить своими силами, конечно, за отдельную плату согласно нашим расценкам по трудовому договору. Конечно, не все шло гладко: то тут, то там возникали заторы, там не хватало людей на подачу банкотары, там не хватало спецодежды при работе в посольном цехе, в общем, везде чего-то не хватало. В этой обстановке Георгий Григорьевич - наш директор - был хоть и уже был в возрасте, но, казалось, совсем не спал и его можно было видеть и ночью, и днем.

На пятые сутки, когда в трюмах парохода оставалось еще не меньше двух тысяч тонн, подул нехороший, как мы всегда считали, ветерок восточного направления. Он нагнал большую волну, выгрузку соли пришлось временно прекратить, но рыбу подавали по-прежнему в достаточном для обработки количестве. Пароход отошел подальше от берега на безопасное расстояние и встал на якорь. Освободившееся мужчины помогали в обработку, из них создали бригаду по дополнительной подаче соли к месту посола, облегчив тем самым работу засольщиков. Ветер к утру второго дня усилился, и пришлось прекратить и подачу рыбы. У берега поднялась волна и от прибоя и сильного раската вода начала подходить к штабелю соли, который при выгрузке складировали не так далеко от берега. Директору пришлось объявить аврал. Всему мужскому населению вместо предполагаемого отдыха в связи со штормовой погодой пришлось спасать уже выгруженную соль. Часть соли, которой грозила волна, переместили дальше от воды, ближе к посольной площадке.

И все-таки люди еще больше суток отдыхали - море пока не успокоилось. А, как известно, летом море успокаивалось быстрее, чем осенью, поэтому уже через сутки опять возобновилась выгрузка и пошла на берег рыба. Отдохнувшие люди с огоньком возобновили ходки с мешком соли на горбу и женщины - обработчицы с веселым смехом и шутками взялись за обработку рыбы.

Вращаясь в этом круговороте путинного времени, я иногда по суткам и больше не имел возможности побывать дома, поиграть с малышом, а он уже лопотал, кое-что говорил внятно ("пап", "мама", "пап дуду"). Тася тоже ходила на работу, но ей старались предоставлять такую работу, чтобы она могла почаще проведать малыша. Я же приходил на два-три часа, и тогда мальчик был постоянно со мной. Мы ходили с ним гулять по улице, я его носил ближе к морю, показывал катера, пароход и, конечно, водил в консервный цех, где работала мама, он всегда даже в спецовке узнавал маму и кричал "мама!" и показывал туда рукой. Но когда наступало время уходить на работу, я оставлял его иногда хныкавшего, а иногда успокоившегося. Он, видно, постепенно привыкал к этому одиночеству: иногда, заигравшись самодельными игрушками, он засыпал даже на полу, не дождавшись прихода матери.

Наконец, соль с парохода была выгружена и пароход, отнимавший у комбината много времени и рабочей силы, поднял якорь и ушел с рейда. Казалось бы, все есть для посола рыбы и можно было бы обрушиться на прием рыбы, но не тут-то было. На рейде появился пароход "Якут" с грузом ящичной тары для тарировки в нее по новой технологии крепко соленой рыбы: кеты, красницы, а горбуши там ловилось очень мало. Хоть и не так много было этого груза, все же больше суток мы обрабатывали судно и две бригады грузчиков опять были сняты с обработки на эту выгрузку. Неожиданно, без предупреждения, на рейде отдал якорь морской траулер "Альбатрос". Он, как выяснилось, привез на комбинат восемь бочек растительного масла. Каким бы глупым это не казалось, но нам забыли весной вместе с основным снабжением отправить эти злосчастные бочки, и пришлось снимать с промысла траулер и отправлять нам масло. Кто считал, во что обошлась доставка этих бочек комбинату? В то время никто не считал. А эти дополнительные транспортные расходы легли на себестоимость выпускаемой нами продукции. Надо сказать таких неожиданных, никем не планируемых расходов, в течение путины этого года было много. При акционерной структуре такая расточительность могла бы привести к банкротству предприятия, а вот государство все это покрывало без анализа причин такого "хозяйствования".

Несмотря на частый и беспорядочный подход судов на рейд в период рунного хода рыбы и отвлечения на обработку рабочей силы, план добычи рыбы уже завершался, осталось добыть не больше двух тысяч центнеров и рапортовать в райком и "Камчатрыбпром". Нам, однако, помешал небольшой шторм, который, к всеобщему облегчению, через сутки уже прекратился. В неводах подход рыбы после шторма резко сократился, но все-таки дня через три обязательства были выполнены. По указанию райкома партии был организован митинг на площади перед консервным цехом. С сообщением выступил директор Галлер Георгий Григорьевич, он говорил о слаженной работе рыбаков по добычи рыбы, отметил многих в приказе благодарностями: и обработчиков, и обслуживающий персонал.

Выступивший на собрании парторг Андросенко говорил о необходимости организации соцсоревнования по уборке рыбы и подготовке ее к отправке на материк, он также подготовил к выступлению на митинге несколько человек из рыбаков и обработчиков. Митинг закончился лозунгом "Больше рыбы стране!" и громкими аплодисментами.

Вот и кончилось короткое чукотское лето. Сняли все десять неводов, рыбаки сушили, сортировал часть ловушек: ловушки с большим износом и сильными порывами отбраковали в утиль, а хорошие, поддающиеся ремонту части тут же ремонтировались, маркировались и складировались на зимнее хранение. Часть рыбацких кунгасов были вытащены на берег. Грузовые кунгасы и катера еще оставались на плаву, потому как никто не знал, сколько еще подойдет пароходов с грузами. И не напрасно: к концу сентября подошел лесовоз "Ангара" с грузом леса. Нам впервые завезли лес за все существование рыбокомбината.

Лес был разный: был кругляк, был пиломатериал, брус и просто дрова (то есть лес никуда не годный), был тонкомер и суковатая береза. Лес мы выгрузили все-таки быстро, так как выгрузку вели больше в реку, чем с моря. Сразу же после выгрузки леса начали строить жилье. Жилые дома 2-4 - х квартирные строили без каких либо проектных документов, а так шагами или метром отмеряли место под дом и строили.

До наступления холодов были готовы шесть домов общей площадью 200 квадратных метров, или 24 квартиры для семейных рыбаков и обработчиков. Это была большая радость, хоть утеплять квартиры и надлежало самим жильцам. Они засыпали шлаком стенки, потолки, подполья и некоторые даже начали штукатурить, что конечно было неудобно из-за холодов. Все-таки не смотря на неудобства, все квартиры были готовы к заселению к Новому 1947 году. Такого рыбокомбинат еще не знал с начала своего освоения.

Кто именно будет заселяться знали давно, но вот по поводу освобождающихся двадцати четырёх квартир шли серьёзные споры. Желающих было больше в два раза. Мне, как председателю месткома, от решения которого многое зависело, пришлось отбиваться от многочисленных недовольных, несогласных. Хотя решение выносили коллективно, все же все упреки были обращены ко мне лично.

Я предусмотрительно отказался от предложенной мне администрацией новой квартиры, иначе было бы еще хуже для меня.

Тася сама одобрила мой отказ от новой квартиры, так как она видела, что та квартира, где мы жили, была гораздо теплей и уютней, хоть она и была маленькая по площади, а новые квартиры еще предстояло обжить, утеплить.

Ждали прихода очередного парохода. На этот раз нам об этом было сообщено, но подход планировался после выгрузки угля в трех пунктах, расположенных южнее нас и, следовательно, выгрузка в этих пунктах была возможна после выгрузки угля у нас. Об этом директор написал в телеграмме судну, "Камчатрыбпрому" и окружкому партии в Анадырь, так как мы тогда относились к Чукотскому национальному округу с центром в Анадыре.

Пароход мы ожидали ежедневно, но, связавшись с судном, капитан заявил, что порядок выгрузки подтвержден зам начальником КРП товарищем Макштасом и он, капитан, обязан выполнять график, подписанный и подтвержденный радиограммой. Хоть мы и продолжали держать флот наготове, но было ясно, что пароход к нам не придет.

Начались шторма, часть флота, стоящая в реке, замерзла, лед в реке достигал в толщину 30-40 сантиметров, и это значило, что флот закован в лёд до весны. Один катер и грузовой кунгас перед штормом были подняты лебедкой со стороны моря на берег, и теперь ни о каком пароходе уже мы не думали. Пароход подошел к нам, когда чистой воды у берега уже не было - все побережье было забито льдом. Капитан сообщил, что ждать установления погоды он не может, у него кончается срок регистра, и он сегодня снимается в порт Петропавловск-Камчатский. Таким образом, нам грозила холодная зимовка без отопления, без угля. Такого у нас еще никогда не было, даже в самый разгар войны. Обстановка еще осложнялась тем, что в эту зиму руководители "Камчатрыбпрома" разрешили оставить на зимний период самое большое за время существования комбината количество зимующих - 225 человек. Вот эту армию людей нужно было согреть, накормить, а вернее, сохранить их работоспособными и зимой, на строительстве цехов и жилья, и к весне, к началу путины. Итак, что не позволяло себе акционерное общество, то позволило государство, не проявив заботу о нормальной жизни. Шли телеграммы за подписью того же Мокштаса следующего содержания: "Обязываю вас принять личную ответственность за все меры создания нормальных условий проживания коллектива, провести заготовки дров для создания нормальных условий зимовки" - Макштас. От такой телеграммы веяло еще большим холодом, чем от надвигающейся зимы. Местные дрова находились в 30-40 километрах, а в наличии из транспорта было всего две собачьих упряжки. Директор принял решение разбирать на дрова старые японские кунгасы и складировать их в одно место. Также он обратился к жителям, чтобы те собирали по морскому берегу все годное для отопления. Началась заготовка дров на зиму, никаких других работ не вели, кроме строительства. Находились люди, в основном вновь приехавшие в этом году, которые тащили дрова со стройки, разбирали каркасы палаток и другие деревянные ограждения. Директор издал указ, наказал ряд взломщиков, затем приказом же назначил группу охраны в составе 10 человек, чтобы охрану вести круглые сутки. Только после этих мер убавились, а затем и совсем прекратились случаи краж с производства.

Принятые меры по заготовке дров дали возможность почти до половины января прожить без тяжелых последствий. А когда кончились дрова, было принято еще одно беспрецедентное решение по выживаемости. Директор дал задание сделать железные бочки с трубками и маленькими противнями для топки печей мазутом. На каждую квартиру выдавали ведро мазута на неделю.

Этого мазута, конечно же, хватало лишь на подогрев пищи. Потом в квартиру, где были дети, стали давать по два ведра на неделю.

Если можете, представьте себе, что после такого отопления не только не становилось теплей, но и нос, и рот к утру забивался копотью от мазута, который по квартире летал как хлопья снега в пургу. В таких адских, в прямом смысле этого слова, условиях приходилось жить людям. И это не экстремальные условия проживания людей на севере, преодолевавших такие лишения ради выполнения какого-то особо ответственного задания, - это результат разгильдяйства отдельных руководителей, пренебрегших элементарными расчетами. Ведь в то время, когда пароход с нашим углем выгружался в южных пунктах, где навигация еще продолжалась около месяца после выгрузки угля там, подход его к нам уже совпадал с окончанием навигации у нас. В это время у руководства "Камчатрыбпрома" были не люди с юга, например, с Крыма, а совсем северные, безответственные люди, такие как Мокштас в "Камчатрыбпроме", Асауленко в окружкоме, наконец, в райкоме и райисполкоме. Им не было никакого дела до быта людей, оказавшихся по их вине в таких тяжелых условиях.

Люди, обрекшие на такую жизнь ни в чем не повинных людей на этой узкой полосе земли, между океаном и тундрой, жили далеко отсюда; кто в Петропавловске-Камчатском, кто в Анадыре, там, где тепло и сухо. А здесь, не смотря ни на какие невзгоды, жизнь шла своим чередом.

Сын наш подрастал, он вовсю бегал по хате, зимой на улицу его не выпускали: во-первых, там холодно, сплошные сугробы, во-вторых,Ю ни на нашем складе, ни на складах фактории детской одежды не имелось, и нужно было быть настоящим изобретателем, чтобы из мужской одежды перешить ребенку то, что ему необходимо и дома, и на улице. Все это удавалось сделать, проблема была только с обувью. Детской обуви не было, а взрослая была великовата, но все же приходилось одевать его и в эту обувь.

К весне нам стало ясно, что у нас летом будет еще один ребенок. Кто он - мальчик или девочка - было неизвестно. Мне хотелось, чтобы был мальчик, ну а матери хотелось иметь помощницу - это вполне естественное желание обоих родителей. На улице с каждым днем становилось теплей, солнце подолгу светило, ведь день был световой уже около 16 часов. Наконец, весна пришла со всеми своими прелестями, теплом, лужайкой зазеленевшей после сошедшего снега. Холода со всеми жуткими воспоминаниями остались позади. На море оставались редкие плавающие льдины, а между ними много разной водоплавающей дичи - это прилетевшие с юга гаги, гагары, чайки и много разной мелочи, кричащей разные слова, и крупные утки-кряквы, и утки названные "татары", которые все время кричали Ала! Ала! Ала! Я с сынишкой часто в свободное время выходил на берег, усаживался и долго, с удовольствием наслаждался жизнью этой разношерстного птичьего семейства.

Основная работа в этом году шла как-то непривычно, никак не совпадала с прошлогодними ритмами. Опять до постановки неводов пошли один за другим, а то и сразу два, три судна, и, как правило, с мелкими партиями грузов: то немного леса, то немного горючего, то обратно пиломатериалы, то сетеснастные материалы. Такой беспорядочный поток грузов отрицательно влиял на основную работу по постановке неводов и подготовке завода и цехов к путине. Постановка неводов раза два приостанавливалась из-за плохой погоды. После очередного шторма установилась хорошая погода, но вызванные штормом волны несколько дней не давали возможности грузить кули с песком с морского берега - пришлось возить их из реки и только в прилив. В контрольных сетках рыба уже была, а мы не могли включить в работу ни одного ставного невода.

Наконец, удалось взять первую рыбу сразу с двух неводов. Включился в работу консервный цех, и понемногу вошли в строй остальные невода, завод заработал в полную мощь.

Путина этого 1947 года прошла без особых срывов, ровно. Погодные условия способствовали хорошему подходу рыбы. План добычи и обработки рыбы был выполнен. Надо отметить, что ужесточились требования к качеству продукции. Завезено много готовой бочкотары и ящичной клепки, так что "стоповый" способ посола рыбы ушел в историю. Требовалась рыба в хорошей упаковке. Впервые в этом году начали выпускать рыбу среднесоленую в заливной таре. Хотя на комбинате не было холодильников, удалось несколькими вагонами отправить эту рыбу на сухогрузе.

Тася уже готовилась рожать второго ребенка. От физической работы ее давно освободили, и мастер консервного цеха Козловский поручил ей очень легкую, но ответственную работу: она стояла у автоклавов на варке консервов. В ее обязанности входило вести журнал процесса варки консервов - время загрузки, время варки и время выгрузки. Свободное время у нее было, чтобы проверить, как там дома сын.

А малыш, как будто чувствуя скорое появление младшего брата или сестры, вел себя сносно, дома играл с игрушками и терпеливо ждал прихода мамы. Я по-прежнему "не вылазил с моря", как обо мне говорили знакомые.

И, конечно, мало уделял внимания семье, тем более беспокоило положение, в котором находилась жена. Не успел как следует стать на ноги один ребенок, а мы уже готовились иметь второго. Знакомые женщины удивлялись, зачем так торопиться, и как всегда говорили об этом женщины, у которых по разным причинам не было своих детей. Я, как мог, успокаивал Тасю, чтобы она не обращала внимания на эти разговоры и была спокойна.

Рождение второго ребенка прошло как-то без особого драматизма. Тася почувствовала себя неважно, сама дошла до больницы, да так там и задержалась до самого рождения ребенка. В это время больница уже имела опытного врача-терапевта и, что удивительно, там оказалась опытная акушерка. Они внимательно осмотрели ее и оставили под наблюдением, так как роды могли начаться очень скоро.

Как-то обычно мне об этом сообщили, без излишней тревоги, и я спокойно с малышом - а Валерке в это время уже было около двух лет - пошёл в больницу. Нас, конечно, к роженице не пустили, но в окно мы показались. Вопреки моим ожиданиям, Тасю я увидел спокойной, и вроде, не унывающей. Я, как мог, подбадривал ее нашим с сыном присутствием, и она, наверное, это понимала. Пришел врач, закрыл окно, и нам ничего не оставалось, как пойти домой. На завтра перед обедом жена родила второго сына, относительно спокойно, как сообщил об этом мне вышедший к нам врач. Он сказал, что и мать и ребенок чувствуют себя нормально и что увидеться мы сможем уже завтра. Это был август 1947 года.

На второй день мы с сынишкой отправились проведать мать и братика, так говорил Валера, не скрывая радости. Но сразу нас к родным еще не пустили - Тася еще спала. Мы пошли погулять по берегу реки и в одном месте увидели зеленую траву с листьями, напоминающие цветы ландыша. И нарвали большой букет этой травы для новорожденного и для мамы, а ведь цветов на Чукотке, кроме весенних подснежников, нет, а в это время года и подснежников не найдёшь, так что этот букет был как никогда кстати. К нашему приходу Тася уже проснулась и очень обрадовалась, увидев нас с сынишкой, да еще с таким букетом. Букет сразу же был поставлен в банку с водой на тумбочку. Новорожденный еще спал и нам показали завернутого в пеленки маленького человечка, а из пеленок было видно крошечное личико с вздернутым носиком. Долго в палате нам находиться не пришлось. То, что было в пеленке, вдруг зашевелилось и начало кричать - это значит, что пришла пора его кормить. Как не хотелось нам уходить, но пришлось подчиниться вошедшей в палату медсестре и мы нехотя удалились, обещая прийти чуть позже.

Погода в это время года обычно бывает очень хорошей. Много солнца, ветер бывает редко. В больнице мы были с сыном ежедневно по несколько раз в день. На работе я был освобожден на 10 дней в связи с рождением второго ребенка. Мне нужно было ухаживать за старшим сыном, и кормить его вовремя, и следить, чтобы он был чисто и тепло одет. Надо было и для больницы или что-то готовить, или покупать что-нибудь вкусненькое. Из больницы рожениц обычно выписывали на третий или четвертый день. Но мы договорились с врачом и Тасей, чтобы она не спешила домой - в больнице было тепло и она находилась под присмотром врачей. Тася согласилась пробыть там 10 дней. Еду им приносили знакомые женщины и с едой проблем не было. Тася была очень дружна с многими женщинами и они ее посещали почти ежедневно, так что ей не приходилось скучать. Мы с Валерой тоже "торгали", как она говорила целыми днями, кроме того, надо было подготовиться к приему мамы с сыном, это значит надо заготовить дров, чтобы с их прибытием в квартире было и тепло, и чисто. Время шло быстро; вот уже мы всей семьей в сборе, жизнь начинает входить в нормальный ритм.

В начале сентября началась отгрузка рыбопродукции: сначала на пароход "Кузбасс", затем на подошедший пароход "Янис Райнис", и уже к концу сентября вся продукция была вывезена на материк. Рыбокомбинат готовился к зимовке. Приводилось в порядок жилье, с подошедшего парохода выгружали прибывший уголь, впервые в таком количестве. Угля надлежало выгрузить две тысячи тонн, это и для зимовки, и для консервного завода на 1948 год.

Совсем без предупреждения на рейд подошел пароход типа "Либерти", "Донбасс", груженый военными и грузом, предназначенным для нужд воинского подразделения.

Оказалось, что прибывшие военные принадлежат к одному из геодезических подразделений, заброшенных на Чукотскую землю для проведения георазведки и составления уточненных карт прибрежной полосы от мыса Рубикон и до мыса Наварин. Географы выгружались по-военному круглые сутки, и что характерно, совсем не обращались к руководству рыбокомбината ни за плавсредствами, ни за другой помощью. Они выгружались прямо на берег со своими продуктами и другими грузами: лесоматериалами, цементом и, что удивило нас всех - были выгружены на берег лошади, аж десять голов, и запас прессованного сена и овса на всю зиму. Подножный корм на Чукотке совершенно отсутствовал, а трава, растущая по побережью моря не пригодна для корма скота. Эта трава была совершенно не похожа на растущую на материке, каждая травинка оканчивалась острым твердым наконечником, так что, даже в ватных брюках, на траву садиться было опасно - прокалывает насквозь.

Высадившись, десант наполнил поселок шумом. Порой подвыпившие солдаты бесцеремонно заявлялись на квартиры и спаивали мужиков, до сих пор, не замеченных в пьянке. Пошли жалобы руководству, так что директору Галлеру и парторгу Андросенко пришлось пригласить командование для объяснения. Был очень неприятный разговор со старшим лейтенантом и лейтенантом по всем фактам непристойного поведения солдат.

Сколько не предъявляй претензий, а надо признаться, что выгруженные на голый берег солдаты находились в далеко не человеческих условиях, жили они в палатках, а на улице была уже минусовая температура.

Было решено выделить свободный барак для размещения солдат и складское помещение под хранение продуктов, в том числе и спиртного, которое тут же на улице хранилось без присмотра. Все эти меры принятые и администрацией, и командованием начали давать положительные результаты.

Постепенно прекратилась пьянка, солдаты были загружены работой, готовили жилье к зиме, убирали грузы с улицы, строили конюшни для лошадей, часть солдат была срочно укомплектована в команды и направлена на полевые работы. Это разрядило обстановку и в поселке воцарилось относительное спокойствие. Комбинат готовился к отправке излишних людей, и тех сезонных рабочих, которые по разным причинам не смогли уехать, когда мы отправляли основную массу людей на материк. По переписке мы знали, что предполагается в начале октября заход транзитного парохода, который должен забрать отъезжающих 45 человек, в основном это, конечно, были старожилы.

Людям уже было объявлено о заходе за ними парохода, и они готовились: упаковывали свои вещи, запасались рыбой и другими продуктами. Для предполагаемой обработки парохода был в реке наготове один катер и два кунгаса, остальной флот был вытащен на берег, на зимовку, и к ремонту для будущей путины. Погода на редкость стояла спокойная, но после недавнего большого шторма шла уже несколько дней большая океанская зыбь, море считалось не рабочее, да и рейд был пустой.

О подходе парохода "Капитан Смирнов" мы узнали из полученной телеграммы из Владивостока, днем позже наш радист связался непосредственно с этим судном. Пароход "Капитан Смирнов" шел с восточной Арктики, после выгрузки груза в бухте "Приведения". Шел он, как моряки говорят, в балласте.

Пароход подошел и стал на якорь 8 октября. Погода к этому времени была рабочей, но все же волна шла большая. Посовещавшись с директором, решили, что грузовые работы с морского берега производить не следует, решили вещи отъезжающих погрузить с речного причала, в то время как посадить людей нужно было уже с морского берега и это займет не больше 30-40 минут. Что мы и начали осуществлять. Я спокойно подал к причалу кунгас, поставив его лагом для удобства погрузки. Пассажирам директор объяснил, что вещи они погрузят здесь, а сами сядут на кунгас с морской стороны, так как вести кунгас с людьми через устьевой бар не безопасно. Люди соглашались, но к концу погрузки вещей пассажиры, несмотря на запрет, все-таки самовольно начали садиться в кунгас к своим вещам.

Видя такое дело, директор дал мне команду оттянуть кунгас от причала и затем попытаться высадить людей, успевших заскочить в кунгас, и идти к выходу в море через устья. Все попытки высадить пассажиров на берег ни к чему не привели, на борту кунгаса оказалось человек десять, которые никак не хотели покидать свои вещи. Простояв посредине реки около часа, в речке начался отлив и нужно было срочно выходить из реки в устья, так как в больший отлив через устья выйти в море уже не удастся, а ждать следующего прилива нужно было еще сутки. Георгий Григорьевич махнул мне, чтобы я шел в устья, а затем подошёл за оставшимися людьми, что я и сделал. Подходя к устью, я увидел, что волна, идущая с моря, хоть и не такая маленькая, но все же для прохода с кунгасом представляла возможность. Подойдя ближе, я сбавил ход до малого и начал входить в устье. Катер был уже за баром и нужно было давать ход до полного, и тут и случилась трагедия: вместо полного вперед, моторист, а то был бывший моторист береговой электростанции Шишко Иван Федорович, на какое-то время включил полный ход назад. И тут случилось то, что привело к потере хода катера вперед, он начал двигаться назад и достаточно было нескольких минут, как толстый манильский канат оказался намотанным на гребном винту. От резкой перегрузки мотор заглох, и катер вместе с кунгасом оказался среди рвущихся волн.

Отливное течение было очень слабым и нас начало выбрасывать на отмель посредине устей и бить бортами друг о друга - и катер и кунгас. На какое то время кунгас оказался лагом (боком) к волне и две - три волны, прокатившиеся через кунгас, залили его полностью. Вещи вперемешку с находившимися там людьми начало разносить вокруг катера и кунгаса. В это время катер крепко сидел на мели и его начало разбивать набегавшими волнами и скоро он оказался полностью затопленным. Берег был очень близко, и я видел, как несколько человек были выброшены на берег и карабкались, и убегали, как можно дальше.

Картина была ужасная. Ребятам своей команды я приказал выбираться на берег, а сам еще находясь на затопленном катере, выбрасывал подвернувшиеся под руку спасательные круги и нагрудники.

Волны быстро добивали и затопленный кунгас, и корпус катера, который был уже без рубки и надстройки. Последнее, что я видел - это несколько человек, барахтающихся в воде между плавающих вещей, больше я ничего увидеть не мог, меня накрыло волной, чем-то ударило по спине и я потерял сознание. Очнулся я уже лежа на берегу. Встать я не мог - оказывается, меня подобрали выброшенного на берег волной и оттащили повыше от воды, где я и пришел в себя. На море я увидел жуткую картину: от катера остались лишь ребра, обшивку всю обломало, разнесло по берегу, от кунгаса тоже остались одни шпангоуты. По морю вдоль берега еще плавали какие-то мешки и ящики. На берегу толпились мокрые спасшиеся люди и старались определить, кого не хватает. Я увидел группу людей, приплывших на другом катере по реке: там был и директор, и другие ребята. Директор распорядился срочно нас отправить на катере в поселок, кого в больницу, а кого по домам. Для поисков недостающих людей была организована бригада, другие собирали выброшенные вещи. Уже часа через два было ясно, что подобрали четыре тела, но одной женщины так и не смогли нигде обнаружить, хоть и искали целую неделю. Я оказался в больнице без движения, так как меня чем-то ударило по спине.

Состояние людей было удручающее, все, кто наблюдал близко эту трагедию, переживали шоковое состояние. Пароход, по просьбе руководства, простоял трое суток, и все же оставшиеся люди были посажены на борт и судно ушло. Были организованы похороны четверых погибших. Долгие поиски женщины, не дали никакого результатов.

Скоро пошли шторма, появился лед, берега забросало глыбами выброшенного льда и поиски были прекращены. Вероятно тело женщины где - то замыло песком и в последствии весной, когда берега были очищены ото льда, её продолжали искать, но все безрезультатно. Судьба этой женщины, жены бывшего технолога лова Миронова, застрелившегося год тому назад, была трагична. Во время той посадки в реке, она сама прыгнула в кунгас и хотела взять с собой 2дочерей, но когда я оттаскивал кунгас от причала, она не успела принять девочек - они так и остались на причале, удерживаемые стоящими там женщинами. Они остались жить у одной из семей.

Эту трагедию переживал весь коллектив, такого в Майно-Пымтино не было за все существование рыбокомбината. Кто виновен в гибели пяти человек? По большому счету виновен капитан, то есть я. Если разбирать всё в подробностях, то истинный виновник - моторист Шишко И.Ф., который перепутал команду и вместо вперед дал назад, в результате чего катер был лишен всякого маневра. С другой стороны мотористом он был назначен за несколько дней до трагедии. Он был хорошим мотористом на береговой электростанции, а вот ходить на катере - это не для него. Он не имел даже практики, не говоря уже о свидетельстве на право управления судовой двигательной установкой. Тут вся ответственность переходит на лицо, назначившее его на работу не по его квалификации. В то время в практике работы маломерного флота в рыбокомбинате не было ни одного дипломированного специалиста, ни судоводителя, ни судомоториста.

Я, работающий не один год в качестве старшины катера, не имел никаких документов. В последствии суд признал меня виновным в халатности при подборе кадров в команду катера, приговорил к одному году лишения свободы условно. Потом окружной суд отменил решение суда, признав виновным руководителя предприятия, с меня виновность была снята, судимость тоже.

Этот трагический случай поставил, естественно, вопрос об укомплектовании флота дипломированными кадрами. С этого года и началась работа по подбору дипломированных кадров не только для работы на флоте, но и радистов, мастеров обработки рыбы, машинистов котельных установок при консервном заводе. Эта работа начала осуществляться в заявках на предстоящую путину 1948 года. Эта необходимость иметь дипломированные кадры не была неожиданной для руководства, работа велась на всех предприятиях Советского Союза. Лишь в таких отдаленных районах Крайнего Севера этим могли пренебрегать, только теперь над этим задумались и в "Камчатрыбпроме". Но это прозрение далось такой высокой ценой, ценой гибели пяти человек.

Зимой Камчатрыбпром в своих циркулярах предупреждал руководителей предприятий в необходимости организации курсов на местах, а также подбору и отправке на долгосрочные курсы в системе "Камчатрыбпрома". Вполне понятно, что такая масштабная задача не могла быть решена вот так сразу в один или два года, для этого нужна система в подготовке кадров в городе Петропавловске-Камчатском.

Так как предстояла очередная путина, а за зиму судоводителей, судомехаников никто не подготовит, было решено самим в течение длинной зимы, на организованных курсах, обучить все нужные кадры. Мне было поручено заняться организацией курсов старшин, мотористов, мотористов с последующей аттестацией - специальной комиссией с участием специалистов "Камчатрыбпрома". Для этого нам направили программы, учебные пособия из отдела подготовки кадров "Камчатрыбпрома", о чем мы получили сообщение.

Желающих учиться на курсах было очень много, особенно из числа молодых рыбаков, пожелавших поучиться на старшин, мотористов. В декабре перед новым годом были сформированы группы старшин в количестве 10 человек, мотористов 8 человек, и группа рыбаков ставных неводов 1 разряда в составе 20 человек. Учеба началась, когда подобрали преподавательский состав. С получением всех программ и учебников занятия стали систематическими.

Все слушатели освобождались от основной работы. Сам я тоже хоть и не дипломник, но тоже преподавал и одновременно учился сам по учебникам. Это я говорю только о работниках флота.

Все как будто встряхнулись от застоя, училось около 60-70 процентов коллектива. Учеба началась и среди рыбообработчиков, слесарей. Преподавателями стали все - от директора до главного механика. Преподавали мастера из консервного, засольного, икорного цехов, главный бухгалтер и экономист.

Времени для учебы было много. Длинные снежные дни января-февраля не позволяли вести наружные работы, поэтому все шли на учебу. Учились и в клубе, и в лаборатории, и в бухгалтерии, и в кабинете директора и даже в некоторых квартирах, где отсутствовали дети. Всюду только и разговоров было, что об учебе. В столовой иногда возникали споры, каждый пытался как бы вынести на суд все, о чем он узнал из книг или от преподавателя. Учеба прерывалась лишь на воскресение или если выпадали праздники.

Попутно на курсах проводили политинформацию то парторг Андросенко, то четыре политинформатора из числа инженерно-технического персонала. Рассказывали о том, что страна успешно справлялась с пятилетками по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства. Восстанавливались города Ленинград, Киев, Сталинград и другие города, пострадавшие от войны. Возводились гигантские гидростанции на Волге, Ангаре и много других объектов народного хозяйства. Страна заметно обновлялась, росли новые города, открывались новые богатые месторождения нефти, газа, угля. Только в рыбной промышленности Камчатки, Чукотки этих изменений мы, береговые предприятия, не ощущали. Хотя Камчатка осваивала активный промысел, строились промысловые суда для вновь организованной базы тралового и рефрижераторного управления. Траулеры Камчатрыбпрома осваивали районы промысла вдали от береговых баз. Активно осваивалась в Охотском море Явинская банка. Как говорили специалисты, на этой банке камбалы должно было хватить на многие десятилетия. Надо, забегая вперед, сказать, что специалисты ошибались. Флот рос быстрее, чем воссоздавались рыбные запасы, и поэтому эти запасы уничтожались впоследствии мощным прессом добывающих судов не только Камчатки, но и других регионов Дальнего Востока. Это все я говорю об активном рыболовстве, в то время как традиционные береговые обрабатывающие предприятия, особенно на северо-востоке Камчатки, хирели.

Предприятия восточной камчатки и Чукотки работали еще на консервных заводах и другом оборудовании, оставшемся от Японских концессионеров, пополнение в этот период не осуществлялось. Консервные заводы в основном были оборудованы американскими линиями, изрядно устаревшими, запасных частей, естественно, не было, поэтому работали линии с большими перебоями. В конце концов, руководство Камчатрыбпрома взяло курс на сворачивание малых рыбокомбинатов, консервных заводов. Это было, как мне кажется, ошибочное решение. Заводы считались бесперспективными и поэтому по восточному берегу Камчатки стали ежегодно закрываться малые базы, затем целые рыбокомбинаты.

На наш Майно-Пымтинский рыбокомбинат за весь послевоенный период не поступило ничего из механизации. По-прежнему флот поднимался на берег и спускался вручную. Вручную - это значит, делался из бревен ворот, который вращался 18-20 человеками и при помощи троса и системы блоков катер поднимался на берег. Эта работа была очень сложная, никакой техники безопасности не применялось. Кроме того, на подъем одного катера порой уходило до суток, так же и на спуск катера на воду.

Транспорт наземный не существовал, кроме одноколесной тачки. Все грузовые работы по обработке рыбы, погрузке-выгрузке осуществлялись вручную на плечах. Правда, в 1947 году мы с парохода сняли рамы транспортера ленточного длиной на 100 метров. Но он лежал мертвым грузом, так как не завезли самой главной ленты, теперь эта куча металла лежала под дождями и снегом, как памятник безалаберности, безответственности снабженческих служб. Да еще с последним пароходом получили два старых автомобиля "Студебеккера", которые были не на ходу и тоже простаивали из-за отсутствия запчастей.

Изменения на рыбокомбинате все же были, но изменения эти носили структурный характер. При акционерном обществе руководство состояло из шести человек: это управляющий, бухгалтер, главный механик и три мастера - икорный, посольный и мастер лова, остальные рабочие. Если рассмотреть штатное расписание, утвержденное "Камчатрыбпромом" на 1948 год, то оно уже содержало около тридцати единиц специалистов, и все нужные, у каждого свое рабочее место. В бухгалтерии уже сидело 4 бухгалтера, да еще нормировщик, да еще учетчики, а дневную выработку, как раньше во время путины, мы уже не видим, зарплату подсчитают лишь к 5 числу следующего месяца. Все смелее в производство внедряется партийная организация. Уже на совещании или собрании не обходится без парторга или комсорга. С ними директору уже нужно согласовывать все свои действия, обязательно согласовывать перестановку кадров, особенно членов партии. Доходило до смешного: рабочий Керчинто - чукча, но член партии, работал каюром - возил дрова, а когда директор распорядился поставить его рабочим грузчиком в склад, он отказался: "Пусть будет решение партийного собрания, тогда я пойду, куда хотите". Так директору пришлось зарезервировать приказ росписью парторга. Вот примерно такова была обстановка в коллективе.

К концу подходила учеба на курсах, обработчики уже проходили аттестацию, по результатам учебы проходила тарификация рабочих, согласно их теоретическим знаниям им присваивались рабочие разряды. Рыбаки тоже закончили теорию и практиковались на сборе орудий лова, вязке сетей их оснастке. В большом помещении ловецкого цеха сшивали детали ловушек, ставных неводов, готовили звенья крыльев и другое снаряжение для ловецкого дела. Рыбакам так же, согласно их знаниям и умению разбираться в сложной технике пошива орудий лова, присваивались разряды. Разрядная сетка строилась так: самым опытным ловцом считался имеющий 5 разряд, и он автоматически становился или бригадиром, или помощником бригадира. Дальше шел 4 разряд - это рыбак высокой квалификации, который мог заместить бригадира. Дальше - менее опытный 3 разряд, второго не было. Подходила к концу учеба на курсах судоводителей и судомотористов.

Слабым местом в работе на море при добыче и транспортировке, было отсутствие какой бы-то ни было связи. Применение метода объяснения при помощи махания руками и другими жестами, а так же при помощи голосовых связок при связи с берегом при шуме волны, не давало нужного эффекта. Порой распоряжения, даваемые с берега таким способом, сильно искажались, что вело к курьезам при их исполнении.

По моей инициативе, при одобрении директора, было решено всех рыбаков, весь личный состав флота, обучить азбуке семафора. Изучив азбуку флажного семафора, два или несколько человек могли объясняться между собой на большом расстоянии по любым вопросам, или передать любое распоряжение с берега, или получить нужную информацию с моря.

Было объявлено о начале учебы, а она должна была проходить на улице. Желающих оказалось очень много, учиться хотели даже те, кто не имел непосредственного отношения к морю.

Каждый желающий обязан был сделать для себя два красных флажка. Как только люди усвоили знаки (а каждая буква обозначалась расположением рук с флажками), начались занятия - тренировки на улице. Всюду парами люди расходились на изрядное расстояние и начинали диалоги. Занятия были настолько интересными, что люди с задором по несколько часов махали флажками и всюду был слышан хохот, ведь семафор позволял использовать любые выражения, не применяющиеся в обыкновенном общении. Я считаю, что знание азбуки семафора дело очень нужное в тех условиях, в которых нам приходилось работать. Конечно, в последствие, когда на малом флоте появились компактные радиостанции, азбука забылась, а зря. Это развивало и зрительную память, и давало физическое развитие рук, вырабатывало осанку. В основном курсовое обучение закончилось, аттестацию прошли все, кроме судоводителей и судомотористов. Для аттестации работников флота на рыбокомбинат должны были прибыть из Петропавловска-Камчатского два представителя с правом аттестовать и выдать соответствующие удостоверения, дающие юридическое право занимать судоводительские и судомеханические должности. Эта комиссия должна была прибыть только летом с открытием навигации, а пока комплектовались команды катеров из бывших курсантов и лиц, ранее работавших на флоте и прошедшие курсы повышения квалификации, получившие теоретические знания.

Зима уже подходила к концу. На улице весна со всеми ее капризами и непредсказуемыми явлениями. В марте и апреле очень сильно светило солнце, появилось много проталин.

Но вдруг в первой декаде мая разрядилась пурга, покрывшая снегом проталины, нанесло очень большие сугробы. Такое было время, что трудно себе представить, что на календаре весна и скоро уже лето. Но сколько бы природа не преподносила нам своих сюрпризов, дыхание весны уже ощущалось. Установилась солнечная теплая погода, появилось много прилетной дичи, множество уток разных пород: и сизых, и пестрых, и просто темных, и поющих на разные голоса. Утром выйдешь на берег моря - сплошной гвалт, на душе становится тепло от шумливого хоровода. Высоко в небе чаще стали плавно пролетать косяки гусей, журавлей.

Море было спокойным. Льды постепенно редели, глыбы льда разрушались под действием ветра и течения, стоящих на мели айсбергов с каждым днем становилось все меньше и меньше. На берегу все больше появлялось проталин. Земля постепенно освобождалась от зимнего снежного покрова. Все больше можно было увидеть работающих людей на улице и гуляющих после работы молодых пар на берегу моря. Вечерами и рано утром часто можно было слышать выстрелы охотников, курсирующих на лодках между редкими льдинами. Дичи было очень много, и редкий охотник возвращался домой без огромной связки добытых уток. Я никогда не любил охоту с ружьем и поэтому я безразлично относился к щедрым добычам, но весенних уток я любил покушать в любом виде: и тушеной, и с бульоном.

Наконец, как-то утром выйдя на берег, передо мной открылся удивительный вид - море было чистое и играло золотыми зайчиками на мелкой ряби водной глади. Ветерок дул с берега и море было настолько спокойным, что у самого берега урез воды был такой гладкий, словно я стоял на берегу какого-то озерка.

Получено было сообщение: пароход "Брянс" с путинным грузом прибывает на наш рейд завтра во второй половине дня, и мы начали готовить береговую площадку под прием грузов. Для этого нужно было раздолбить груду льда и выровнять песок. На второй день работа кипела на берегу, куда с ломами и лопатами вышло человек пятьдесят мужчин.

Когда на горизонте появился дымок подходящего парохода, с устей подошел катер с кунгасом, и часа через три у борта парохода уже отшвартовался кунгас и выгрузка началась. Погода в это время года редко когда была штормовой, вот и в этом году разгрузка проходила в спокойной обстановке, ничего не мешало работать в две удлиненные смены (фактически круглосуточно).

Как и ожидали, с судна сняли несколько рулонов транспортной ленты: спецодежду, продовольствие, соль, тару и пиломатериал.

На этом судне прибыли два представителя из Петропавловска - один из рыбного порта, другой из отдела подготовки кадров "Камчатрыбпрома". Встретившись со мной, они на второй же день начали принимать экзамены и выдавать удостоверения на право управления судами до двадцати регистровых тонн и мотористам на право эксплуатации судовых двигателей до 50 лошадиных сил. Эти документы за подписью капитана порта были юридически действительными. Этим же пароходом комиссия отбыла обратно в Петропавловск.

Таким образом, на деле начали осуществляться мероприятия "Камчатрыбпрома" по повышению квалификации работников флота.

Между тем, семья моя, уже в составе трех человек, каждый раз с радостью встречала меня с моря, где я иногда задерживался по трое и более суток, особенно во время обработки парохода. Младший Саша подрос настолько, что его свободно можно было брать на руки и подбрасывать вверх, как я это с удовольствием проделывал с Валерой, когда ему было около года.

Тася очень строго следила, чтобы я осторожно держал маленького на коленях, ей казалось, что лучше нее никто не может успокоить малыша, когда он начинает капризничать.

Саша еще не ходил и даже еще не стоял на ножках, поэтому на коленях, на лбу у него почти всегда сияли пятна зеленки, смазанные после ушибов при падении. Ходить ему, видно, очень хотелось, и он так решительно рвался к самостоятельному передвижению, что каждая его попытка оканчивалась плачем.

Кормить малышей приходилось теми же продуктами, которые кушали мы, взрослые, а детям нужно было молоко, овощи, не говоря уже о фруктах - ничего этого на Чукотке не было. Все это конечно было, но в консервированном виде. С малых лет дети привыкали к рыбе, продукту не для годовалого ребенка. Радовало хоть то, что оба сына до положенного срока питались материнским молоком, и это, конечно, отражалось на их здоровье. Все эти обстоятельства заставляли нас, родителей, задумываться над необходимостью выезда на материк.

Куда нужно переезжать, над этим мы еще не думали, но о том что нужно сменить место жительства - в этом сомнения у нас не было, и мы все чаще вели разговоры об этом, и решили, что поедем сначала на материк к моим родителям, которые жили в Пензенской области, там же, в 150 километрах от моих, жили и ее родители. Там мы планировали прожить зиму, а затем поехать в Петропавловск, где попроситься на один из рыбокомбинатов Камчатского побережья. Но все эти планы мы могли осуществить лишь осенью, а раньше нас просто не отпустили бы. Я на эту тему вел разговор с директором Георгием Григорьевичем Галлером. Он мне прямо заявил: "Я бы тебя не отпустил, потому что я планировал отправить тебя на год на учебу, но, учитывая твой стаж работы, наличие у тебя маленьких детей, я тебя отпущу только самым последним пароходом, а пока поработай со мной до осени". Я, конечно же, согласился, Тася тоже одобрила такое решение, и мы начали постепенно готовить себя к переезду. За семь лет жизни и работы на Чукотке я так привык к этим условиям, что не представлял себя на другом месте работы. Как в последствие выяснилось, работа и условия жизни на Чукотке были самыми суровыми по сравнению с камчатскими условиями, которые казались просто "райскими".

Лето 1948 года проходило без каких-либо особенностей. Те же шторма, те же условия плавания, тот же климат, который сейчас казался каким-то неестественным. Ведь я только сейчас стал замечать, что наступила середина лета, а мы ходим и работаем в ватных телогрейках и ватных брюках, и другой одежды мы не представляем. То же самое и на берегу: женщины в одном платье и мужчины в одном костюме могли только перебегать из одного дома в другой, а отправлялись на прогулку обязательно в верхней одежде. В таких условиях вспоминалась погода летом на моей родине, как нечто давно забытое и едва ли существующее.

Осенью к выезду на материк готовились еще несколько человек, так как большинство старожил выехали в прошлом и позапрошлом году, как только было разрешено свободно выезжать на материк всем желающим. Надо сказать, что во время войны и после её окончания, запрет на выезд еще действовал.

И вот уже наступает осеннее время, уже отгружена рыбопродукция. Отправлены сезонные рабочие, нас с ними не отпустили. На берегу оставались готовые к отправке 18 человек, это вместе с моей семьей. На подходе судов пока не было. Директор дал телеграмму с просьбой снять с берега этих людей судами, следующими с севера. Начались затяжные и штормовые дни и ночи. Наш радист постоянно следил за эфиром, но никакое судно к нам не просилось, а шторм все продолжался, иногда утихая, иногда усиливаясь до урагана.

Устье замыло и в случае установления погоды, катера уже не смогут оттуда выйти до весны. И вот, когда шторм утих, ветер переменился и начал дуть с берега, мы получили сообщение, что на днях к нам по пути из Арктики зайдет судно типа "Либерти" "Валерий Чкалов", которое имеет задание взять на борт 18 человек. Мы, конечно, были обрадованы таким сообщением, но оставался вопрос - как произвести посадку людей, не имея на ходу катера. Пока судно было где-то на подходе, директор пригласил нас к себе в кабинет. Собрались все взрослые отъезжающие. Все надеялись, что я решу вопрос с посадкой людей. На наше счастье, к подходу парохода погода на море была спокойная, холодный северный, т.е. береговой ветер с морозом гасили океанские волны, но образовывалась у берега мелкая шуга.

Пароход стал на якорь около 10 часов утра. Директор вызвал на связь капитана и на разговор пригласил меня. Я задал капитану несколько вопросов: во-первых, может ли он подойти на предельно близкое расстояние к берегу, где шуга еще очень мелкая, во-вторых, может ли он спустить свой спасательный бот (моторный), если мы с берега отойдем под действием ветра на малом кунгасе, грузоподъемностью 5 тонн. Капитан заявил, что, учитывая благоприятную погоду, он будет внимательно следить за нашими действиями, и как только мы будем на воде, он поднимет якорь и будет медленно подходить нам навстречу. Кроме того, он готов спустить свой спасательный бот и будет лично следить за этой операцией. Капитан понимал весь риск предпринимаемой операции и попросил послать телеграммой подтверждение ответственности руководством рыбокомбината, и имена отвечающих за посадку людей. Телеграмма пришла сразу, и мы поспешили на берег, где люди были уже с вещами. Была готова и Тася с укутанными малышами. Кунгас был уже на кромке воды, его столкнули вручную два десятка мужчин. Мы этот вариант обговорили раньше, еще до подхода парохода, и поэтому на борту были спасательные круги и нагрудники на всех отплывающих, и еще для страховки две бухты 12 мм фала по 500 метров каждая. Фал был закреплен на берегу, а с кунгаса он потравливался по мере удаления от берега. Около 16 часов мы начали операцию, на кунгасе нас оттолкнули от берега, все, очевидно, в душе перекрестились. Наверное, я один ясно представлял себе таящуюся опасность и всю ответственность за всех людей, которые доверились полностью мне, с надеждой, что все будет в порядке. Мучительно медленно нас относило от берега. Я видел, что пароход стоял носом к берегу т.е. это значит, что он шел к нам самым малым ходом, а впереди него виднелся спасательный бот, который тоже двигался к нам на встречу.

Видно было, что судно уже дальше двигаться не могло - не позволяла глубина, и оно остановилось, дало два коротких гудка, как мы и условились. Бот продолжал двигаться к нам. Был уже вечер, понемногу темнело, ветер с берега как будто прекратился, фал, который шел к берегу, уже кончился, нам пришлось конец бросить в воду, и тем самым прекратилась всякая связь с берегом. До судна еще оставалось большое расстояние, до бота оставалось еще 200-300 метров, и мы слышали, что бот заглох, остался без движения. Настал самый драматический момент. От берега мы были оторваны, пароход к нам идти не мог, ветер стих и спасательный бот стоял по неизвестным причинам. Уже стемнело, мы видели только палубные огни парохода, да и бот еле просматривался, берега уже совсем не было видно. Кругом лежал сплошной ковер белой шуги, и мы, вросшие в шугу без движения, начали волноваться, видя себя в безвыходном положении.

Я это понимал лучше их, но мне нельзя было показывать своей растерянности. Я обратился ко всем со словами: "Успокойтесь, судно нас видит и не бросит. К тому же рядом с нами во льдах спасательный бот, на нем тоже люди, так что нам бояться нечего, наберитесь терпения, мы будем на борту парохода".

Люди, услышав мои слова, понемногу успокоились. Я до сих пор не могу понять, почему были спокойны и не издавали ни одного звука малыши. Может, им передалось спокойствие матери, или они слышали мои слова. Пришлось пережить еще долгих часа два в неопределенном состоянии, пока бот подошел вплотную к борту кунгаса. Люди вздохнули уверенней: теперь с нами спасательный бот, в случае ухудшения погоды бот мог людей взять к себе, но пока никто не пытался покинуть кунгас. Как выяснилось, бот остановился из-за того, что шугой забило кингстон. Мотор без охлаждения работать не мог и его остановили, почистили кингстон и снова заводили. Бот взял нас на буксир и начал пробиваться в сторону парохода, который все время подавал один длинный гудок. Пароход был уже близко, но бот очень медленно пробивался по плотной шуге, при таком морозе она быстро смерзалась. Все же мы медленно, но продвигались, и вот уже близко борт, с палубы полетели выброски с грушей, за которой были швартовые концы. Как только швартовые канаты были закреплены за кунгас, лебедкой подтянули кунгас к борту и начали в корзине поднимать людей на палубу парохода. Сначала подымали детей с родителями, потом женщин, потом всех остальных. Меня подняли последним. Капитан спросил меня, что сделать с кунгасом, я сказал, что его можно выбросить, так как такой вариант, еще будучи на берегу, нами предусматривался. Спасательный бот был поднят на место. Пароход развернулся носом, дал полный ход и три длинных гудка, и направился в открытое море. Я долго с ходового мостика видел исчезающий во льдах кунгас, а затем и его не стало видно. Старпом распорядился разместить всех пассажиров по свободным помещениям, мне с семьей предоставили лазарет, где были койки и душ.

Как только я устроил детишек с Тасей и затащил вещи, я пошел посмотреть, как разместились остальные. Пока пароход еще не ощущал качки, капитан распорядился всех накормить в столовой. Часов в 12 ночи я вышел на палубу. Уже была большая бортовая качка, море было покрыто сплошными белыми барашками - это усилился северо-восточный ветер, дующий нам в левый борт.

Пароход шел пустой, поэтому его сильно раскачивало, но шел он быстро, как мне казалось. Накормив детей, уложив их спать, я тоже попытался прилечь и уснуть. Уснуть я не мог до самого утра. Оказавшись на судне в полной безопасности, я только сейчас ясно себе представил ту опасность, которой я подвергал свою семью и всех остальных пассажиров. В голову лезли всякие нелепые случайности, какие могли произойти с нами на таком утлом суденышке - ведь кунгас, когда мы в него погрузились с вещами, был так загружен, что его борта возвышались над водой не больше 15 сантиметров. Дай кунгас течь, мы бы оказались в воде, а это уже трагедия. Кроме того, на Чукотке погода иногда менялась за полчаса или за час, и тогда бы нас могло унести не в сторону парохода, а вдоль берега, и тогда конец. Это сказалась нервная перегрузка и я всю ночь метался как в бреду, но об этом никто не знал, даже родная жена. Утром с разрешения капитана из радиорубки я переговорил с берегом, доложил о благополучной посадке директору, попрощался с ним и радистом.

Так закончился Чукотский период нашей жизни. Впереди была неизвестность и радостные встречи с родными на материке.

Утомителен был переход "Валерия Чкалова" до Владивостока. Беспрерывная качка пустого, как бочка, парохода, за десять суток измотала, непривычных к морским качкам людей - моих земляков. Кажется, больше всех от качки страдали малыши, еще ни разу за свою короткую жизнь они не испытывали ничего подобного. Перемена пищи вызвала расстройство желудка, они беспрерывно хотели в туалет, даже ходить разучились и все время лежали. Мать, еще при посадке в Майно-Пымтино, запаслась рисом, ей кто-то посоветовал. В судовом камбузе ей ежедневно отваривали рис, и она отваром риса поддерживала ребят. Не знаю, что бы мы делали, не будь этого спасительного продукта, так как лекарства, выдаваемые судовым доктором, не помогали, да и сам доктор одобрил применение рисового отвара. Удивляюсь, сколько сил тратила Тася, хотя сама еле ходила от морской болезни. С такими мучениями она ухаживала за детьми, это могла выдержать только настоящая мать. Особенно тяжело переносил переезд маленький Саша, ему ведь было чуть больше года, Валере было немного легче.

И вот мучительное путешествие подошло к концу, при подходе к Владивостоку резко уменьшилась качка, погода была солнечная, на палубе было тепло, особенно, с подветренной стороны. Тася выносила одного малыша, я другого, и они вроде бы ожили на свежем воздухе, немного повеселели. Хорошо чувствовала себя и Тася.

Вскоре мы вошли в бухту Золотой Рог, нас высадили на портовый катер, который доставил нас на морской вокзал, где мы сдали вещи в камеру хранения, а сами пошли искать своего бывшего управляющего. Долго ходить нам не пришлось, он жил близко от семеновского ковша. У Плютто Всеволода Семеновича на наше счастье было в городе две квартиры, одна из них служебная, около рыбокомбината "Владивосток", где он работал. Квартира пустовала. И другая квартира на набережной, где они семьей жили. Вот в свободную квартиру он нас и поселил. Мы там задерживаться долго не хотели, но нужно было немного дать окрепнуть малышам, прежде чем пускаться в десятидневное путешествие по железной дороге. В квартире мы расположились как у себя дома, квартира была обставлена мебелью, и мы полноценно отдыхали. Рядом был городской рынок, где продавали овощи и даже фрукты, молоко свежее, сметана и другие продукты, которых мы не видели почти восемь лет жизни на Чукотке. Больно было смотреть, как дети выплевывали молоко, не признавали картошку. Лишь фрукты легко входили в их ежедневный рацион. Деньги у нас были, и Тася ежедневно приносила с рынка все новые виды фруктов и овощей, не говоря о колбасе и других рыбных деликатесов, которых мы не видели на Чукотке. Незаметно прошли десять дней, которые мы собирались прожить здесь, и нам нужно было покупать билеты на поезд. Тут оказалась проблема: хорошие плацкартные спальные места в вагонах купить было непросто. Пришлось дня два ходить в очередь в кассовый зал с пяти часов утра, и только в конце второго дня я получил билеты в соответствии с нашими желаниями. Всеволод Семенович с женой проводили нас до вокзала, помогли сесть в вагон и ушли, после того как поезд тронулся в путь. За десять дней такой кочевой жизни наши дети привыкли к такому укладу настолько, что с неохотой покидали вагон, когда поезд прибыл в столицу нашей родины - Москву.

Здесь нас никто не ожидал, на вокзале мы просидели несколько часов, сели в пассажирский поезд и отправились в свою родную Пензенскую область, на станцию Пачелма, где нас ожидал с лошадью мой родной брат Тимофей. Дети лошадку тоже видели впервые и очень обрадовались, когда их, укутанных в тулуп, посадили в сани, и лошадка затрусила к нашей деревне, расположенной в семи километрах от станции. Да, как все изменилось и одновременно находится на своих местах! Вот небольшая деревушка с почерневшими от ветра и дождей деревянными домиками, такими заброшенными они кажутся сейчас, а ведь 8 лет тому назад они утопали в зелени в садах. Сейчас это не видно, уже лежит снег, да и время не пощадило их и война, видно, коснулась. Многие не вернулись из тех, кто разводил эти сады. Вот на горе в развалинах стоит двухэтажное кирпичное здание, это когда-то работающая больница, в которую ехали, шли пешком больные из нескольких близлежащих сел. Теперь она не работает, хозяйственные мужики разбирают для своих нужд кирпичи, и заброшенный прибольничный сад уже зарос бурьяном. Дальше проехав километра два, мы увидели, наконец, свое родное село. Как и все большие села наше Шейно показалось сначала своей возвышающейся над всем селом церковью и колокольней, стоящей отдельно от церкви. Церковь располагалась в середине села на самом высоком месте, а мой родной дом, где жил мой брат и мать, располагался недалеко от этого храма.

Вот появилась и крыша родного дома, раньше она была сломана, а теперь, видно, брат после возвращения с войны, покрыл крышу шифером. Как же я давно не был дома, ведь уехал я отсюда юным, а вот возвращаюсь отцом семейства. Пока мы ехали со станции до дома, Тимофей поведал мне печальную историю: отец не дождался меня и около года тому назад умер. И, вроде, не болел, а вернее сказать, его жизнь последние годы и была болезнью. Видно, сказалось на здоровье время коллективизации, когда его собирались вместе с нами отправить в Сибирь за отказ отца вступить в колхоз, а потом работа, тяжелая работа, ходить по селам, там построить сарай, там отремонтировать дом, и все в одиночку. А на заработанные деньги надо было кормить нас, а нас у него было аж шесть душ, седьмая мать. В хозяйстве не было ни коровы, ни другой живности, правда была собачка. Одежду справляли только тем, кто ходил в школу, а малыши зимой сидели на печи, а потом вылезали на поляну. Голодали мы и после войны. Отец не всегда приносил заработок, а иногда возвращался без денег. Отец последние годы уже никуда не ходил, болели ноги и все заботы об отце и матери легли на него одного, Тимофея.

От нашей "артели" никого, кроме брата, не осталось, две сестры умерли, старший брат со своей семьей жил отдельно, средний - Вася где-то погиб на войне, я вот уехал, и остался Тимофей, но у него уже своя семья.

После смерти отца, мать затосковала, ей всюду мерещился отец, она много плакала, плохо спала и попросилась, чтобы ее отвезли к Петру, старшему сыну. Петр жил в лесу, работал лесником, жил хорошо и с удовольствием откликнулся на просьбу матери.

Осенью он приехал и увез ее к себе на кордон, это в 45 километрах отсюда.

Мы договорились, что проведать мать брат отвезет меня чуть позже, а сейчас нас встретила его жена Клавдия и две их девчонки, и сынишка. Радость была обоюдная, дети друг друга не знали и быстро познакомились, а жену его, Клавдию, я знал, потому что женился он тогда, когда я только собирался уезжать. Дом состоял из одной большой комнаты и кухни, где была русская печь, на которой помещались все малыши, и Валерка с Сашей с ними. Но в тесноте как-то и жили дружно. Тасю они сразу полюбили и мы дружно зажили. Мы привезли два ящика соленой рыбы, так что с их картошкой и с огурцами можно было и выпить, и закусить.

Как-то в один тихий морозный день, снега еще было очень мало, мы с Тимофеем отправились на кладбище, навестить могилу отца. Мы помянули отца по-русски и отправились проведать дядю, брата отца, Михаила Васильевича. Жил он один, без жены, но с ним жили его дочери, незамужние. Дядя нас встретил очень хорошо, обрадовался моему приезду, я познакомил его с Тасей, и они сошлись с ней во всем, что касается воспитания детей. Пробыли мы у них долго, так как очень много приходило родни, о которой я даже не подозревал. Все приглашали, каждый хотел со мной выпить, посмотреть жену, как это принято на деревне. Домой мы вернулись поздно, и я был изрядно навеселе. На второй день мне поскорее захотелось проведать мать, и я уговорил Тимофея, что он добудет лошадь и отвезет нас всех к Петру, что мы и сделали. Поздно вечером он довез нас к брату. Мать уже слышала о нашем приезде и с нетерпением ждала нас. Мать, конечно, была больна, с постели не вставала, много плакала и от радости, и о своей прошедшей жизни, и об уходе отца. Конечно, она была рада увидеть мою жену, внуков, которыми она осталась очень довольна. Мы долго гостили у брата, и я, и Тася много времени провели с матерью. Я, конечно, видел, что долго она не проживет, а Тася захотела поехать проведать свою мать, и мы договорились, что она поедет к ней одна, а я с ребятами останусь у Тимофея. Дело в том, что мы с ребятами не могли тут оставаться, они много плакали, капризничали из-за того, что им не с кем было играть тут в лесу, и они просились в Шейно, там они были среди других детей, им было весело, и мне пришлось им уступить. Итак Тася поехала к своей маме, а я отправился к Тимофею. У Тимофея мы побыли с неделю, как к нам пришел посыльный от Петра и сообщил о смерти мамы. Тут же я отправился пешком и поздно вечером я был уже там. Мать уже убрана, лежала в большой комнате, у ее гроба всю ночь читали религиозную книгу, это было положено по церковному ритуалу, мне тоже пришлось подменять и читать часами, это говорят, мой долг, что можно еще сделать для матери.

Позже, на второй день, приехало много народу из Шеино на похороны матери. Ее похоронили с попом, как и положено. Провожать мать в последний путь пришли даже не знакомые с ней лично люди. Похоронили ее на кладбище соседнего села Топориха, там ее могилу я посещаю с каждым приездом с Камчатки до сих пор. Там стоит ограда, небольшой памятник и чувствуется, что кроме меня кто-то из родственников приводит в порядок могилку. На памятнике металлическая пластина, где мною выбито "Якунина Ксения Ивановна, вечная ей память". Старший брат, у которого последнее время жила и умерла мать, рассказал мне, что перед смертью мать сказала, что ей пришлось повидать при жизни последнего, самого молодого сына, и теперь она может спокойно умереть. Николай имеет хорошую жену двух внуков, что, по ее словам, она благодарит бога за счастье повидать нас всех, благословила нас на счастье. Поминки были устроены со всеми положенными ритуалами. Прожил я здесь не больше недели, и мне захотелось видеть детей, а они в деревне были предоставлены сами себе, как и все деревенские дети. Ели они все, что едят взрослые, много играли на улице, изрядно замерзали и со всеми отогревались на русской печи, где порой и засыпали до следующего утра.

Вскоре вернулась от матери и Тася. Мать ее жила тоже в небольшой деревушке в Кузнецком районе недалеко от Пензы.

Мать жила в бедности с дочкой, тоже старой женщиной. Тася помогла им немного деньгами, больше она оставаться там не могла, стремилась к детям, они для нее были самыми дорогими существами на свете.

Жизнь в деревне приобретала однообразный характер. Приходилось периодически переезжать от одного брата к другому, и так всю зиму.

Мы с Тасей все чаще вспоминали Чукотку, думали о Камчатке, куда мы собирались ехать с наступлением весны. Что нас там ожидает? С какими людьми встретимся мы там? Работа меня не волновала, она у меня вполне определенная, малый флот везде выполняет одинаковую задачу, о том, что климатические условия там лучше, я знал по рассказам ранее работавших там людей.

Мой дядя, Якунин Михаил Васильевич, как-то высказал просьбу, не мог бы я взять с собой его младшую дочь, ей было уже 16 лет, она окончила семилетку и не работала, а семья у него была большая. Мы с Тасей подумали, и решили взять ее с собой: пока она поможет заниматься детьми, а там и пойдет работать, если захочет. Ольга, так звали его дочь, была рада поехать с нами. С ребятами она нашла общий язык и проводила с ними очень много времени. Они уже начали к ней привыкать.

Вот наступило время собираться в дальнюю дорогу. Меня, да и Тасю тоже уже тянуло к морю, хоть и не южному, а суровому, где мы привыкли работать и жить. Сборы в дорогу были не долгими: собрали свои пожитки, а это, в основном, были вещи ребят. Ольга свои вещи тоже уложила в чемодан, мы заранее купили билеты на поезд, минуя Москву, сразу до Владивостока с пересадкой в Челябинске. Купейные места в поездах отсутствовали, так как в то время это считалось непозволительной роскошью для русского человека. Нам пришлось покупать плацкартные места в общем вагоне. Это было, конечно, неудобно - ехать в переполненном вагоне десять дней, но ничего не поделаешь, другого выхода не было, пришлось согласиться.

Провожало нас очень много народу, не столько нас, сколько Ольгу. Родственников у меня тоже очень много и все пришли провожать. Лошадь быстро довезла нас до станции. Вскоре подошел наш поезд, куда мы сели с помощью провожающих нас родственников. Поезд тронулся и я во второй раз в жизни, а первый раз был в мае 1941 года, уезжал на неопределенный срок, и прощался с многочисленными родственниками и знакомыми.

Конечно, мы с первых дней почувствовали неудобства, нужно было быть на чеку. Так как в пути мы были почти ежедневно, люди постоянно менялись, и нужно было следить, чтобы вещи наши всегда оставались у нас. Кроме того, в вагоне постоянно было шумно, в воздухе облаками стоял дым от курения. В таких условиях наши дети еще никогда не находились. Постепенно дети стали привыкать к этому шуму, Ольга была рядом с ними, когда мы на остановках выходили на перрон купить что-нибудь для себя и для ребят. Теперь уже картошку жареную с молоком ребята кушали с удовольствием, даже огурцы соленые и помидоры успешно заменяли им фрукты, которых в это время года не купишь ни за какие деньги. Так с каждым прошедшим днем мы все ближе и ближе подъезжали к конечному пункту нашего железнодорожного путешествия - Владивостоку. И вот уже мы проехали Хабаровск, мы начали готовиться к высадке. Получив нашу телеграмму, нас встретил Всеволод Семенович и проводил в уже знакомую квартиру на Батарейной. Мы облегченно вздохнули в квартире после длительного шума в накуренном вагоне. Квартира нам показалась раем.

Между Владивостоком и Петропавловском-Камчатским в то время курсировали пассажирские суда "Ильич", "Азия" и эпизодически "Мария Ульянова" и "Лиза Чайкина". Весной билеты купить было очень трудно, но все же мы их купили. На теплоход "Ильич", правда, нам достались каюты, расположенные ниже ватерлинии, и то 8-10 местные. Мы удачно оказались в одной такой каюте все вместе. Нам повезло: штормовая погода застала нас уже на подходе к Петропавловску, а остальные пять суток нас сопровождала хорошая с небольшим волнением погода, даже не верилось, что мы находились эти дни в океане. Дети на удивление легко переносили небольшое волнение и даже с мамой гуляли на палубе. Единственный, кто болезненно переносил качку - это Ольга, ведь она впервые в жизни ступила на палубу океанского судна.

Уже по левому борту я видел горы Камчатки. Какое-то время мы шли вдоль гряды белых заснеженных сопок, и лишь к вечеру впереди показался вход в знаменитую Авачинскую бухту с ее тремя братьями по правому борту. Было тихо, исчезла качка и на большой скорости мы вошли в бухту. Впереди открылся город, расположенный по склонам гор. Центр города располагался над бухтой ближе к воде. По носу угадывался морской порт, куда и было направлено наше судно. Загремела якорная цепь - это судно приступило к швартовке прямо с хода, и вскоре судно прижалось бортом к причалу. Опустили трап, и началась выгрузка пассажиров. Я с семьей впервые ступил на легендарную Камчатскую землю.

Город мне до сих пор был не знаком, и я с трудом отыскал "Камчатрыбпром". Дежурный мне предложил пройти в общежитие на улице Чукотской, где обычно ждут свою очередь люди, получившие направление на работу на оба побережья Камчатки.

Нам было предложено три койки в 15 метровой комнате. Условия, пусть и для временного проживания, были ужасные: шум, к вечеру пьянки, табачный дым. И, кажется, дети наши уже ко всему привыкшие, сразу же попадали на койку и уснули, не дождавшись, когда мать их покормит. Так началась наша транзитная жизнь. Тут же состоялось наше знакомство с семьей Новикова Александра Назаровича - его женой, прекрасной женщиной Дусей, и их детьми. На второй день я пошел в отдел кадров, где мне предложили Укинский рыбокомбинат, куда уже грузился пароход "Якут", и по окончании погрузки нас обещали на нем доставить к месту работы Ука. Туда же получил назначение и Александр Назарович. Мы стали держаться вместе с этой семьей и это помогало нам скрашивать нашу нелегкую кочевую жизнь. У нас закончились деньги и нам выдали аванс в "Камчатрыбпромкадрах", деньгами делился с нами и Новиков. В последствие с этой семьей мы дружили долгие годы. Они, так же как и мы, уехали с Чукотки, где Александр Назарович в бухте Наталии был рыбаком.

В этом общежитии, к счастью, мы прожили всего неделю, вместе с нами получил направление еще несколько человек. Хорошо помню двух москвичей, едущих по направлению министерства рыбной промышленности. Оба они были техниками холодильных установок - это Василий Боровик и Фокин Витя, оба с женами, оба основательные рассудительные мужики с далеко идущими планами. И что удивительно, первое, что сделал Боровик по приезду на место -это купил корову и пару поросят, и кроме работы на холодильнике занялся со знанием дела сельским хозяйством, вернее животноводством. Но это потом, а пока нас погрузили на пароход "Якут" в трюм, где был свободный угол. Там оборудовали деревянные нары, куда и поместили нас всех, а всего в этот рыбокомбинат ехало человек 18 тоже большинство с семьями, но с детьми только мы с Новиковым. Было начало июня, то есть ещё довольно холодно и в море на пути нашего следования были по всюду видны льдины, потому и в трюме было зябко, особенно доставалось детям, мы их укутали в теплую одежду. Но разве детей удержишь? Они умудрялись раздеваться, и это не прошло бесследно: в последствие на берегу их пришлось лечить от простуды. Хорошо, что дети были закалены суровыми условиями и на берегу быстро поправились и долгие годы они не болели. Через трое суток пути мы, наконец, пришли в район Укинской губы, где до сих пор стояли льды. Льды были подвижные, пароход отдал якорь в Русаковском рыбокомбинате, а нас выгрузили на кунгас, который пришел за нами из Уки. До Уки было тридцать километров, нас тащил небольшой катер около двух часов и, наконец, нас подтащили к берегу напротив небольшого поселка, поставили трап, и мы спокойно ступили на берег, где нам предстояло прожить многие годы. Итак, мы на Камчатке.

Высадкой на песчаный берег, без признаков растительности, наши мучения не закончились. Предстояло поселиться куда-то, где можно было начинать осваивать эту землю. Перед нами предстала картина: не больше 10-15 небольших домиков на одну, две семьи, где, видимо, уже несколько лет проживали старожилы. Кроме этих домиков были наскоро сколоченные бараки для сезонных рабочих и с десяток многоместных палаток, - вот и весь жилой фонд.

Кроме жилья стоял когда-то построенный японцами консервный завод. Два холодильника, тоже японские, склад, тоже еще от японцев, кузница и мехмастерская - вот и весь поселок. Расселением занимался сам директор Бидюк с комендантом. Нас сразу "обрадовали", мол, вы у нас не сезонные, а все по направлениям, поэтому ни в палатки, ни в бараки вас заселять не будем, а будем расселять в капитальные дома. Самым сложным оказалось поселить нас с Новиковым, т.е. наши две семьи. Новикову что-то нашли и предупредили, что это временно. Осталась наша семья. Директор, интеллигентный человек, начал мне объяснять ситуацию: через неделю несколько старожилов перевезут на другую базу, а жилье отдадут нам, а пока придется пожить в бане, она теплая, чистая, с кроватями. Деваться было некуда, мы перетащили вещи в баню, а это было небольшое строение площадью примерно 30-40 метров, в углу куча банных шаек и скамеек. Вот тут и поставили нам четыре койки с матрацами, набитыми сухой травой, оставили нас, растерянных, среди этих шаек. Тася немного всплакнула, я, как мог, ее успокаивал, Ольга с малышами пошла гулять на улицу, хорошо, что было тепло, снега на берегу уже не было.

Тася успокоилась и начала обустраивать жилье, заправила койки. На улице стояла металлическая печка, где можно было готовить пищу, чем и занялась жена, пока я ходил заготавливать дрова. Тася согрела чай, разогрела консервы и через час мы сидели в своих "сандуках" на импровизированном столике, с аппетитом поедая обед.

Ребята безо всяких капризов поели и убежали осваивать новое для себя пространство. Мы посидели, погоревали, но жизнь есть жизнь, она продолжается в любых условиях. На обустройство мне дали три дня, но обустраивать было особо нечего, и я пошел к директору просить работу. На воде стояло два маленьких японских катера, а старшина был один, директор сказал, что еще должны прибыть три старшины, а я с их приездом должен сдать одному из них катер, а сам я стану капитаном флота, так здесь положено по штатному расписанию.

Я сказал, что я пока согласен плавать на свободном катере, а там будет видно. На том и порешили.

Укинский рыбокомбинат представлял из себя поселок, который являлся центральной базой рыбокомбината. Кроме этого поселка были еще две базы: одна в устье реки Ука в 8 километрах к югу от центральной базы, она была сезонная и люди там жили только во время путины. Добывала и обрабатывала эта база летом 2 тысячи центнеров лосося и вырабатывала только крепкосоленую продукцию, зимой добывала до 200 центнеров наваги, вывозила и морозила ее на центральной базе. Еще была вторая база в пяти километрах на север от центральной базы, она была сезонная, но люди там жили и зимой, так как там содержали крупнорогатый скот и лошадей. Всего база добывала и солила 1,5 тысячи центнеров лосося. На противоположной стороне бухты была база Начикинская, где стоял еще японцами построенный холодильник на 100 тонн, и небольшое ветхое жилье на 80-90 человек сезонного проживания. Там находилось десятка полтора постоянно живущих рабочих. Добывала и обрабатывала эта база до 5 тысяч центнеров лосося. Эта база половину своего улова выпускала малосоленой продукцией, которая в то время являлась деликатесной и ценилась в два раза дороже крепкосоленой.

Центральная база добывала около 20 тысяч центнеров и выпускала, в основном, консервы и слабосоленую продукцию. Итого рыбокомбинат в год моего приезда по плану должен был добывать около 30 тысяч центнеров, но фактически добыча в 1949 году едва ли доходила до 15-18 тысяч центнеров. Причины такого положения были разные. Основной причиной признавалась ветхость всего производства, плачевное состояние консервных линий. Из 20 дней, когда завод мог работать, 10-12 дней он простаивал, то же самое происходило и с электростанций, и с двумя холодильниками. Жилье на рыбокомбинате не поддавалось никакой классификации - оно просто было ветхим. Транспортом считался один "студебекер", ползающий на энтузиазме шофера, четыре лошадки и две-три собачьих упряжки. Дальше такой рыбокомбинат содержать не было смысла и в "Камчатрыбпроме" уже прорабатывалось решение о присоединении его к Хайлюлинскому рыбокомбинату в 1950 году.

Началась путина, я работал на катере по обслуживанию ставных неводов и занимался разгрузкой парохода одновременно, поэтому на берег мне попадать было очень сложно. Однако, когда я в один из дней попал на берег, я не нашел в бане свою семью - в бане мыли сезонных рабочих, а для семьи без моего участия, директор сам организовал переселение в один из освободившихся небольших домиков. Хоть там и было тесно, все же это был отдельный домик с печкой и коридором. Мать спала на кровати, дети с Ольгой на полу, и больше места свободного не было. Но, повторюсь, это была квартира. На счастье семьи, я постоянно находился на воде. Тася работала приемщицей рыбы, работа её занимала много времени и дети были полностью под присмотром Ольги. Все лето мы детей видели очень мало, я приходил и уходил, они спали, мать тоже иногда задерживалась на работе и дети ложились спать без нас. Был один курьезный случай - младший сын у воды намочил штаны, да с ним был и старший, тоже по уши мокрым, но когда их увидела мать, Валерка сумел спрятаться за склад, а младшему Саше попало, мать надавала ему по мягкому месту и отправила домой к Ольге. Ольга увидела его, взяла ремень и ждет, когда он подойдет. Саша увидел ремень в руках Ольги и взмолился: "Оля не бей, меня мама уже побила!". Ольга сразу рассмеялась, схватила его в охапку и потащила переодевать в сухую одежду. Тут же появился и мокрый Валерка, Ольга уже забыла про ремень и бросилась переодевать и его. Потом она уже не отпускала их одних, ежедневно гуляла с ними. В то время никто не представлял себе, что такое детсад или ясли, все дети были на самообслуживании, а у кого-то были няни, как у нас - Ольга, и это считалось в порядке вещей.

Путина как-то кончилась для меня незаметно. Осенью отгрузили всю рыбопродукцию. Директор получил радиограмму отправить на учебу в город Петропавловск одного судоводителя и одного судомеханика. Выбор пал на меня и еще одного парня. Я посоветовался с женой, ведь учеба должна была длиться 6-7 месяцев, но после её окончания я буду уверен, что, работая на нашем флоте, мне не придется уступать свое место какому-нибудь дипломнику. Конечно, особого восторга со стороны жены не было, но, подумав, она согласилась, тем более с детьми они вдвоем с Ольгой справятся.

Очередным пароходом на Петропавловск мы отправились на учебу, с нами с соседнего рыбокомбината поехали учиться еще двое ребят. Нам вчетвером было веселей. По прибытию в "Камчатрыбпром" нас поселили в общежитии и дали направление в учебно-курсовой комбинат, где готовили различных специалистов: технологов рыбной промышленности, радиооператоров, как для флота, так и для береговых предприятий. Я был зачислен на курсы судоводителей маломерного флота водоизмещением до 200 регистровых тон. Мне предстояло учиться без перерыва в течение шести месяцев.

Учеба началась с первого декабря, и мы учились с утра до вечера, кроме воскресенья. Сначала было трудно, нагрузку давали предельную, но постепенно мы привыкли, и к весне было уже легче. Главным преподавателем морских дисциплин был известный на Камчатке капитан Бендюк Виктор Иванович, он же начальник рыбного порта, а после он стал начальником отдела флота "Камчатрыбпрома". Экзамен я сдал успешно, получил диплом, и уже было собрался ехать домой, как меня задержали. Оказывается, на Чукотку должны были перегонять полученный большой катер, прибывший из Анадыря, но капитан судна не имел диплома и порт его в море не выпускал. Решили оформить капитаном меня, я должен был вывести катер из порта в море, а затем, когда мы будем проходить мимо моего родного рыбокомбината, я высаживаюсь, а они уже со своим капитаном проследуют дальше в Анадырь. Так я оказался в Анапкинском рыбокомбинате, ибо в Уке и в заливе стояли еще льды. Вскоре я добрался на перекладных до своего дома. Дома меня встретила обрадованная семья, ребята без меня подросли.

Как только я вышел на работу, появился приказ о назначении меня на должность капитана флота. Для меня эта работа была непрерывная, но нужно было осваивать и административные обязанности. Учет флота, ведение документации, паспортизация флота. До этого ничего подобного не было. На балансе числилось очень много кунгасов, которые давно вышли из строя, превратились в развалины, были разбросаны на многие километры по берегу. Кунгасы, выброшенные когда-то штормами, торчали одними шпангоутами, но все они были на балансе. Предстояла большая работа по их списанию, а на действующие нужно было оформить паспорта. С представителем "Камчатрыбпрома" Сайко Э.Д. была создана комиссия, работа началась. Лишь к осени картина о составе флота было ясная и в это время произошло слияние Укинского рыбокомбината с Хайлюлинским. Новый комбинат назывался "Хайлюлинский рыбокомбинат", я был назначен капитаном флота, а директором был назначен Долгов Николай Алексеевич. Это был отличный директор. Так же, как и я, он переехал в одно время с Чукотки, где работал в Анадыре тоже директором, но базы. Впервые мне встретился на Камчатке руководитель такого уровня, разговаривающий с тобой как с равным. Он, конечно, обладал даром руководителя, он видел в людях то хорошее, что не замечали другие. Он ценил в людях, прежде всего, трудолюбие, целеустремленность и любовь к своему делу. Впоследствии я убедился, что именно он во мне разглядел то, чего, может, я и сам не замечал. Эти качества самому никогда не определить, именно он позже не раз ссылался на это; если я делал ошибки на работе, он всегда поправлял как-то незаметно, ненавязчиво. Был он отличным организатором, но работа на этом комбинате ему, видно, не давала нужного размаха, его натура требовала простора, поэтому осенью 1950 года он был переведен на должность директора Анапкинского рыбокомбината, где начало разворачиваться строительство баз под прием большой сельди, сначала нерестовой, затем, когда это запретили, стали готовиться к жировой сельди, запасы которой еще никто толком определить не мог, но считали, что ее хватит на многие годы.

С объединением двух комбинатов, работы мне добавилось. И в этом комбинате учету флота не придавали большого значения, да им просто тут никто не занимался. Снова пришлось приглашать представителя флота КРП и снова выяснять фактическое наличие рабочего флота и списанного, давно погребенного на песчаных берегах Укинского залива. Этой работой пришлось заниматься все лето 1950 года. На комбинате по-прежнему преобладал тяжелый ручной труд при обработке, по-прежнему всюду на вооружении преобладали носилки. При выгрузке угля, грузчик тащил его в согнутом состоянии. Это была изнуряющая работа. Тот же ручной труд был на обработке рыбы: соль на носилках, рыба на носилках и везде неудобства. КПД такой работы не укладывался ни в какие нормы. Ежегодно в недрах управления рождались различные мероприятия, то по технике безопасности и по повышению производительности труда, они, как правило, оставались на бумаге макулатурой. Мероприятия, хоть и грамотно составленные, не подкреплялись поставками оборудования. Самое главное, не поставлялось транспортное хозяйство, которое могло бы облегчить внутрицеховую транспортировку рыбы. Совсем отсутствовали автокраны, тракторы и автомашины. На Камчатке проходили испытания и уже в некоторых местах внедрялись рыборазделочные станки "Усова". Здесь же их в помине не было. Вот в такое время, впервые после ухода отсюда японцев, на комбинат приехал главный инженер КРП Евдокимов Александр Константинович и заместитель начальника "Камчатрыбпрома" Макштас Петр Мартынович. Последний был человеком грубым, на совещании, не взирая на присутствие девушек-технологов, он крыл матом непонятно кого, не признавал своей вины, например, в том, что вовремя не завезли соль, обвинял руководство. Все, в чем он обвинял директора - это были его личные упущения, он это понимал, но по-другому руководить не умел. Это был один из самых бездарных руководителей того времени, руководитель времен бурлаков на Волге, где нужен был зычный голос и напористость.

Другим оказался Евдакимов Александр Константинович, человек высокой культуры, нравственности, грамотный инженер, спокойный в обращении с подчиненными. Он, проходя по рабочим местам в засольном цехе, в холодильнике, только молча качал головой, недоуменно разводил руками, постоянно говорил: "И это пищевое производство еще что-то пытается выпускать…О каком качестве рыбопродукции может идти речь, если рыбообработчики стоят по колено в грязи?" Ни один комбинат не получал ни тонны цемента. На вооружении были только брезентовые чаны. Вот эти два мнения специалиста характеризует состояние оснащенности нашего производства. На проводимом после осмотра совещании, главный инженер был немногословен, он не раз повторил, что нам нужно и оборудование, и малая механизацией, и крановое хозяйство, нужен цемент и стройматериалы. Мы, конечно, были окрылены обещаниями Евдокимова и удручены поведением Петра Мартыновича.

После отъезда комиссии "Камчатрыбпрома" во главе с инженером Евдокимовым, директор, а им был назначен Сингаев, не раз собирал на совещание руководителей рыбокомбината, требовал наведения элементарного санитарного порядка в цехах. Евдокимов оставил целый перечень мер, которые нужно было принять в первую очередь.

Пришлось в аварийном порядке, в море в это время была нерабочая погода, наводить санитарию. Вывозились, выносились горы скопившегося мусора, ненужные железки. На глазах цеха принимали опрятный вид.

Неужели нужно было ждать приезда большой комиссии, чтобы сделать всю эту работу? Это красноречиво говорило об отсутствии культуры производства, о том, что люди, в том числе и руководители, привыкают к беспорядку и уже не видят себя вне грязи, а отсюда и качество продукции, и, в какой-то степени, низкая производительность труда. Конечно, наведенный порядок не решал накопившихся проблем, нужно было оборудование, механизация, нужны были сварочные агрегаты, гидропрессы при тарировке рыбы в бочкотару, - ничего этого долгое время предприятие не получало. Может, потому что здешние руководители не требовали, может, руководители снабженческих организаций в "Камчатрыбпроме" не обращали внимания на такие, скажем, нерентабельные предприятия. Только личное знакомство с положением дел главного инженера "Камчатрыбпрома" давало основание надеяться, что дела можно поправить. Осенью этого года на пароходе было доставлено многое из необходимого оборудования, но зимой все оставалось на складах из-за того, что зимы здесь были очень снежные и не позволяли монтировать на улице. Но надо сказать, в зиму местные умельцы взялись изготовить рамы для различных транспортеров, изготовляли деревянные транспортерные ролики, благо лента давно лежала на складе без применения. В цехах готовили и испытывали механические прессы для прессовки рыбы при тарировке в бочкотару, до сих пор прессы были ручными, и качество зависело от усилия прессовщика, а это порой нарушало технологию укупорки.

В комбинат зачастили специалисты из "Камчатрыбпрома", в основном приезжали заместители начальника и начальники отделов. К весне 1951 года прилетел Каленов Василий Никифорович - бывший замначальника "Камчатрыбпрома". Это, конечно было на пользу и на нуждах комбината сказывалось положительно. К нам прибыл работать главным инженером Сучков Александр Иванович - выпускник рыбного института. Человек, уже поработавший в этой должности на Астраханском рыбокомбинате, знающий дело организатор.

Поздно осенью была получена радиограмма о направлении команды для получения из новостроя катера ЖК - этот мощный буксирный катер был очень нужен для обеспечения безопасности работы малого флота, он был как спасение для нас. Мощность двигателя катера составляла 150 лошадиных сил. Получить и перегнать его поручили мне, как единственному дипломированному судоводителю в рыбокомбинате.

Уходил пароход последним, мы на него успели оформить все документы для получения катера и отплыли в Петропавловск.

Надо сказать, оформили и получили катер мы быстро, и нас даже включили в небольшой караван таких же катеров, идущих в соседние с нами комбинаты - Хайлюлинский, Русаковский и Оссору. В сопровождении парохода "Декабрист" мы должны следовать своим ходом, но на видимости от сопровождающего судна. В самый последний момент перед отходом у нас вышел из строя двигатель, даже наши механики не могли определить причину. Просто двигатель заклинило и все. Пароход с остальными катерами ушел, а мы остались на зимовку в городе Петропавловске на судоверфи. Рассчитывать на выход мы не могли, так как замена двигателя оказалось делом не простым. Нужно было на заводе разобрать двигатель, выяснить причину и потом решить вопрос его замены или ремонта, а на это требовалось очень много времени. Но навигация для судов нашего типа уже заканчивалась. Мы капитально застряли и уже устраивались на зимовку. Завод выпускал еще много катеров, которые стояли на воде, готовые к отправке, но только следующей весной. Нашу команду оформили как охраняющую от разграбления готовых катеров, определили нам зарплату, котловое довольствие, а жить мы должны были на катере. Вот так случайная поломка двигателя поломала все наши планы, мы вынуждены были еще прожить не меньше полугода вдали от дома, от семьи, ничем, фактически, не занимаясь. Началась монотонная, однообразная жизнь в металлической коробке, где было холодно, хоть мы и топили печь почти круглые сутки.

Жизнь оказалась нелегкая. Зимой выпадало много снега, который своей тяжестью давил корпуса катеров и были случаи, когда корпуса тонули, т.е. они оседали, внутрь попадала вода. Из-за мелководья они, естественно, утонуть совсем не могли, да и в наши обязанности входило освобождение катеров от снега.

Так как пурги иногда дули по несколько дней и снег постоянно заваливал катера, а их было 25 корпусов, то работа шла ежедневно, и мы иногда уматывались и в конце дня оказывались по уши в воде.

Как ни коварно относилась зима к нашей многострадальной команде, все же она подходила к концу. Замаячила весна, и появились новые обстоятельства, препятствующие нашему возвращению домой. В кабинетах "Камчатрыбпрома" родилась мысль отбуксировать сотню рыболовных кунгасов, построенных на Сахалине в местечке Пиленга, на Камчатку маломерными катерами. Весной съехались команды со всех комбинатов западного и восточного побережья за катерами, которые мы всю зиму охраняли, и, таким образом, здесь были готовы к отплытию 20 катеров, полностью укомплектованных экипажами. В их числе был и наш катер под названием "Бурелом". Вот на эти двадцать катеров делали ставку в "Камчатрыбпроме". Они рассчитывали, что двадцать катеров, по пять кунгасов на каждого, выполнят работу по транспортировке кунгасов с меньшими затратами денег и времени. Экспедиция была тщательно подготовлена отделом флота. Для общего руководства был назначен капитан дальнего плаванья Васюкович Б.Г., с ним был караванный механик и замполит. Это руководство. Для технической помощи была снаряжена парусная шхуна "Краб", куда грузили топливо для нас, так же грузили тросы для буксиров. Перед отплытием собрали всех капитанов и руководителей экспедиции в "Камчатрыбпроме". Был проведён инструктаж, как должен себя вести каждый член этой экспедиции. Тут же давали инструктаж и служба госбезопасности, и пограничная служба, и служба безопасности мореплавания.

Перед отплытием специальная комиссия с участием портнадзора проверила наличие на катерах спасательных средств, средств пожаротушения, наличие неприкосновенного запаса продовольствия, воды, топлива, исправность навигационного имущества, наличие карт (путевых и генеральных) предполагаемого района плавания. Такая подготовка заняла последние трое суток перед отходом.

В "Камчатрыбпроме" было решено с помощью нас отбуксировать до Озерновского рыбокомбината часть товарного флота, это десяток композитных катеров и несколько груженых цементом барж. Как только мы сдадим эти катера и баржи в Озерной, мы проследуем на Сахалин. В походе мы должны были держаться определенного порядка, не уходить вперед и не отставать. Надо сказать, радиостанция имелась только на флагманском катере "Забияка", где командовала единственная женщина-капитан в экспедиции - Надя Ефимович, на остальных катерах радиостанций не было. Естественно, и руководство экспедиции было там, где рация. Точно в назначенный день, а это было 20 июля 1953 года мы все вышли на внешний рейд и начали выстраиваться по заранее установленному списку. Мы понемногу занимая указанные места, вытянулись в сторону выхода из Авачинского залива. Следуя строго в кильватере, мы растянулись не меньше мили и, увеличивая ход до полного, пошли на выход. Погода была хорошая, небо чистое, ветерок слабый северо-западного направления, то есть с берега. В таком порядке караван покинул залив и взял курс на мыс Лопатка, южная оконечность Камчатского полуострова.

Следует сказать несколько слов о составе команды нашего "Бурелома". Механиком был Андрианов Иван Григорьевич, старожил рыбокомбината, бывший главный механик рыбозавода, грамотный, эрудированный человек, юморист, в то же время очень серьезный человек, знающий свое дело; к участию в экспедиции он отнесся положительно. Иван Григоьевич очень любил свое дело, море для него раскрытая книга, и он скептически относился к возможности всяких неприятностей, считая, что в любой передряге человек способен хладнокровно оценить обстановку, и если не растеряется, выйдет из любого положения.

Мотористом работал Круг Владимир Эдуардович, русский немец, знающий дело, умный, дисциплинированный человек, тоже старожил рыбокомбината, семьянин, притом, говорят, хороший, имел четверых детей. Он тоже согласился на экспедицию без оговорок. Мой помощник, Карниенко Леонид Максимович, парень очень смелый, ничего, как он сам говорил, не боится, в море пошел когда - то с удовольствием и до сих пор об этом не жалеет. Много раз женился и все, как он сам признавался, как-то неудачно, но это не мешало ему быть человеком веселым, находчивым, неунывающим ни при каких обстоятельствах. Два других матроса были люди новые для меня и еще мало понятные.

Таким составом я вышел в море, спокойный, уверенный, что в любой ситуации ребята меня не подведут. В пути мне выпало следовать в кильватере за катером "Громобой", который принадлежал Петропавловскому рыбокомбинату. С Капитаном "Громобоя", Петей Селезневым, я еще на берегу договорился - в пути не терять друг друга из виду. Все мы знали, что в море во время плохой видимости из-за тумана легко оказаться один на один со стихией и кто знает, что произойдёт. Ведь у нас с ним винты были чугунные и в шторм можно оказаться с разлетевшимся винтом. Оказаться в такой обстановке мог любой из нас, поэтому мы были оба заинтересованы в таком взаимном наблюдении. Дальнейшее плавание подтвердило наши опасения. Не доходя до мыса Лопатка, ночью я обнаружил, что баржа на буксире у меня начала тонуть, это было хорошо видно по бурунам перед носом баржи и ее подозрительно низкой посадке. Я застопорил ход, и когда мы были близко от борта баржи, я понял, что баржа с минуты на минуту пойдет ко дну, и так как глубина здесь была очень большая, она могла потянуть катер за собой или перевернуть его вверх килем. Пока мы принимали решение, баржа уже скрылась под волнами. Я принял решение срочно освободиться от буксира, отдать закрепленный скобой буксир мы уже не могли, трос уже натянулся и катер стал давать резкий крен в сторону натянутого буксира, который почти вертикально уходил в глубину. Воспользовавшись заранее приготовленным топором и кузнечным зубилом, достаточно было нанести несколько ударов по туго натянутому тросу и конец его молниеносно исчез в темных ночных волнах. Катер резко выпрямился. Нам ничего не оставалось, как сделать круг над утонувшей баржей и взять курс в сторону Озерной. На горизонте то там, то тут мерцали ходовые огни катеров нашего каравана, все они уходили к проливу между Курилами и Камчаткой, туда, куда и мы. На второй день, придя на рейд Озерной, когда все катера собрались на рейде, выяснилось, что три баржи, тоже груженые цементом оказались полузатопленными, и они еле держались на плаву. При тщательной проверке всех барж обнаружилось множество малых и больших пробоин выше ватерлинии. Это говорило о том, что баржи в Петропавловске долго стояли у причалов и сами в некоторой степени являлись причалом для малого флота. К нам в порту швартовались долгое время, а раз они стояли без присмотра, то и многочисленные дырки и потертости никто не замечал. Лишь выйдя в море, даже при небольшом волнении, вода постепенно набиралась вовнутрь баржи и она постепенно теряла плавучесть. Так, очевидно, и случилось с моей баржей: она быстрей всех наполнилась водой и пошла на дно. Остальные полупритопленные баржи с приливом завели в реку Озерную и поставили их на отмели. Нужно было составить акт о потере баржи, для этого с берега прибыл представитель портнадзора, бухгалтер. Они тщательно обследовали заведенные в реку три баржи, и вместе с флагманским капитаном было сделано заключение о причинах гибели нашей баржи. Конечно, при отправке этих барж из порта, они должны были быть обследованы, прежде всего, отправителем, базой снабжения, "Камчатрыбпромом", представителем портнадзора. Была вина и экипажей катеров, которые не проверили баржи перед выходом в море, результатом чего могла быть гибель не одной баржи, а четырех, продлись наше плавание еще хотя бы на сутки.

Оформив всё документально, караван прибуксировал в Озерную, заправившись топливом с борта парусно-моторной шхуны "Краб", и, пройдя дополнительный инструктаж, караван с рассветом взял курс на границу Сахалина, портопункт Пиленга.

Все катера по установленному порядку вышли в море при хорошей погоде и отличной видимости. В течение всего дня виден был весь караван, отстала лишь одна шхуна, она была видна справа сбоку каравана, а к концу дня ее не стало видно совсем. В ночь на море лег туман, моментально не стало видно даже соседей, но мы продолжали двигаться своим курсом при определенных оборотах двигателя. Двигатели на всех катерах были установлены новые и все одной марки, так что при соблюдении установленного режима работы двигателей, скорость должна была быть у всех одинаковая. Но это теоретически, а на деле всё обстояло иначе.

Жизнь на катере шла размеренно: вахта четыре дня через четыре и в рубке, и в машинном отделении. Один из двух матросов следил за чистотой в помещениях, на палубе, второй занимался приготовлением пищи на камбузе, и в его обязанности входило покормить всю команду вовремя и всегда держать горячим чай и холодным компот. Продуктами питания мы были обеспечены еще из Петропавловска, а хлеб нам заменяли лепешки, что кок нам готовил в духовке камбуза.

Временами штормило, видимость улучшилась, на второй день можно было в бинокль разглядеть то идущего за 10-15 миль, то кого-то справа, то слева. По-прежнему мы близко держались с "Громобоем" на расстоянии одной - двух миль, а на ночь становились ближе и даже стали меняться местами, ведь ясно, что идти за кем-то гораздо легче, чем идти впереди, по компасу, да еще менять курс, делать поправку на изменившийся ветер.

Потом совсем не стало видно ни одного катера, кроме своего соседа. Ночью на третьи сутки пути море стало успокаиваться, не стало ветра, но морская зыбь стала круче и наш ход совпадал с направлением волн. Чувствовалось по времени близость берега, но его еще не было видно, мы подходили к берегу в слепую, и должны быть особенно внимательны. Я подозвал "Громобой" ракетой, он остановился, я подошел к нему вплотную, мы посоветовались и решили пока темно ходить вдоль предполагаемого берега. Таким образом, мы ходили два часа в одну сторону и два обратно, чтобы не выскочить на полном ходу на прибрежные камни, а они здесь на карте были обозначены. Как только стало светать и видимость возросла, мы взяли курс в сторону берега, хотя по-прежнему, берега было не видно. Пройдя полным ходом часа два, вдруг туман как обрезало, и мы увидели ярко светящее солнце, а ведь за время пути мы его не разу не видели. Перед нами примерно в 10-15 милях был Сахалин. Была видна гористая местность, покрытая сплошным лесом, справа вдоль берега виднелись выступающие из воды груды камней, дальше была песчаная отмель. Справа в 3-4 милях виднелся большой населенный пункт, песчаный берег и стоящие на якорях катера. Мы ошиблись в расчётах на 2-3 мили и вышли почти на нужную нам точку. Без сомнения, это была Пиленга.

Подойдя ближе к катерам, мы не нашли ни одного катера из нашего каравана. Было очевидно, что мы первые появились на их рейде. У людей с соседних катеров мы узнали, что это действительно Пиленга, место нашего назначения, что здесь нас ждут. На берегу мы увидели массу готовых к отправке рыбных кунгасов, стояли они на берегу рядами и издали эта площадка напоминала большую шашечную доску. Мы стали на якоря, но пришвартованные друг к другу, нам ничего не оставалось делать, как ждать подхода нашего основного каравана. Нам было о чем поговорить, у механиков свои впечатления от такого перехода, у судоводителей свои впечатления, у мотористов, так же как и у нас, впервые увидевших Сахалин, были свои интересы. Хотелось быстрее выйти на берег, поговорить с людьми.

Вскоре нам представилась возможность на шлюпке выйти на берег. На берегу нас встретил представитель верфи, но, узнав, что руководство еще не прибыло, потерял к нам всякий интерес. Нас это не обескуражило, и мы вышли на берег, чтобы по-морскому отметить удачный исход плавания. Мы разместились в кафе, которое привлекало своей красочной афишей и названием "Пингвин".

Вечером, возвращаясь на свой катер, я уже насчитал пять других катеров из подошедшего каравана, и еще вдалеке, за камнями, виднелся дым трех отстающих. Таким образом, половина каравана было уже на месте. Вскоре подошла на рейд и шхуна. Лишь на следующий день все катера оказались в сборе. По рассказам капитанов, караван почему-то подходил к берегам Сахалина веером, крайний "уперся" аж в Татарский пролив. Это, конечно, можно было отнести к тому, что в навигационном отношении катера были плохо оснащены, карты были, в основном генеральные, конечно, сказался и уровень подготовки Судоводителей. Точней всего были капитаны, раньше ходившие на большие расстояния, хуже всего дела обстояли у тех, кто работал раньше в пределах акватории своего рыбокомбината. Вот почему был такой разброс в результатах. Характерно, что катер, на котором находился флагманский капитан, пришел позже всех, и его ошибка была большей. Это и не удивительно: знаний капитана Васюковича в пределах одного моря оказалось недостаточно.

Разбор перехода, проведенного флагманом, был в общих чертах. Единственное замечание - это недисциплинированность: несоблюдение установленной скорости, интервала движения повлекло за собой разброс катеров по всему сектору Охотского моря.

Это могло плохо кончиться, случись авария с любым из катеров, и он мог бы оказаться без помощи. Много было нареканий и на действия шхуны "Краб", который далеко отстал от каравана, имея скорость хода, близкой к скорости движения каравана.

Как бы то ни было, но караван благополучно дошел до цели без потерь и чрезвычайных происшествий. Предстояла основная задача - подготовиться к буксировке кунгасов.

На подготовку каравана с кунгасами ушло около пяти дней. На каждый катер приходилось по пять кунгасов. При подборе кунгасов уделяли внимание возможной течи кунгасов, такие сразу исключались из каравана и поднимались на берег. В конце июля караван с кунгасами отошел от берегов Сахалина и взял курс на западный берег Камчатки. По-прежнему нас сопровождала шхуна "Краб", которая должна была обеспечить заправку топливом катеров, не меньше одной полной заправки катера. Разовой заправки топлива явно не хватит на путь до Усть-Большерецка, поэтому катера поневоле должны были держаться вместе и вблизи шхуны. Вот в такой обстановке начался этот беспрецедентный рейс.

Погода над Охотским морем в этот период, по прогнозам, давала возможность пересечь Охотское море без осложнений. Скорость движения была не больше 3-4 миль в час, это при условии встречного ветра 2-3 балла. Первые сутки мы шли в относительной видимости друг друга, благо этому способствовала погода. Лишь на вторые сутки нас накрыл туман, который, однако, гарантировал хорошую погоду, ведь обычно при тумане шторма не бывает. Днем видимость была лучше и идти было легче, но как только наступала темнота, приходилось задействовать всех людей, свободных от вахты, чтобы не потерять в этой обстановке ни одного кунгаса. Это была наша основная задача, над выполнением которой мы работали, не считаясь со временем, спать приходилось урывками и только лишь в дневное время. Иногда туман становился таким сильным, что задних кунгасов совсем не было видно и приходилось малым ходом разворачиваться и проходить вдоль своих кунгасов, определяя на ходу их состояние. Особенно беспокоило крепление кунгасов к буксиру. Посчитав кунгасы, мы разворачивались и ложились на свой постоянный курс на Камчатку. Такие маневры, конечно, отнимали много времени, но это было необходимо. На третьи сутки пути горючее стало подходить к концу, но шхуны на горизонте не было видно и приходилось идти дальше с надеждой, что все же удастся заправиться. Правильно все же настаивал механик Иван Григорьевич, чтобы мы взяли на борт по три бочки с горючим, я согласился тогда и теперь не жалею об этом, на непредвиденный случай мы имели около полутора тонн запаса.

Через четыре дня хода мы вынуждены были остановиться и залить все шесть бочек горючего в цистерны, пустые бочки перегрузили на кунгас и пошли прежним курсом. Когда туман рассеивался, я не мог даже в бинокль увидеть своих попутчиков, хотя горизонт был чист, но ни шхуны, ни катеров не было видно. Мы шли уже пятые сутки, когда утром туман отступил, и я увидел свои родные Камчатские вулканы, покрытые снегом. Конечно, до них нужно было идти еще не меньше суток, но нам было все равно мы - подходили к родным берегам. И вот уже видна береговая полоса, видны поселки.

Увидев на рейде стоящий пароход, я направился к нему и узнал, что судно стоит под разгрузкой в комбинате имени Микояна. Отыскав в бинокль устье реки, я потихоньку втянулся в речку и подтащил кунгасы к противоположному от комбината берегу. Я пришвартовался к уже пришедшим на место катерам и прибуксированным кунгасам. Еще не все катера пришли, еще где-то плыли шесть катеров и тридцать буксируемых ими кунгасов. В течение двух последующих суток все собрались в речке Большой, выяснилось, что потерь нет, все сто кунгасов доставлены по назначению. Васюкович объявил об окончании этого трудного перехода, поблагодарил все команды, особенно капитанов, за слаженную работу, сообщил, что бухгалтерия делает расчет и через два дня выдадут вознаграждение (35 тысяч рублей на каждого капитана и механика, остальным немного меньше). Через несколько дней мы организованно должны выйти в Петропавловск, все, кроме катеров, принадлежащих предприятиям западного побережья. Они остаются дома и включаются в работу в составе флота соответствующего предприятия.

Утром, в один из солнечных дней, посигналив на прощание своими сиренами, группа катеров вышла из устья реки Большой и взяла курс на первый Курильский пролив для следования в Петропавловск-Камчатский.

Мы вошли в камчатский залив и бухту Авача строем и отшвартовались на мысу Сигнальном у портнадзора.

После длительного напряжения наступил отдых, но домой нас еще не отпускали, так как в отделе флота созревало решение отправить катера, принадлежащие предприятиям восточного побережья, с буксиром. Таким образом, "Камчатрыбфлот" решил с помощью наших катеров решить вопрос буксировки малого флота по рыбокомбинатам побережья, не прибегая к ресурсам крупнотоннажных судов. В этом был разумный расчет, ведь мы все равно идем туда с буксиром или без буксира, а использование больших судов на буксировку потребует больших денежных затрат.

Нам нужно было отбуксировать два композитных катера и 5 рыбных кунгасов в Хайлюлинский и Русаковский рыбокомбинаты, и это предстояло сделать мне. Другим катерам, соответственно, такое же количество нужно было отбуксировать для своих предприятий. Выход каравана был назначен на 10 августа и обязательно в сопровождении крупнотоннажного судна, но не специально для нашего сопровождения, а как бы попутно. Итак, наш караван вышел в назначенный день в сопровождении "Орочона", который вез груз на предприятия северо-восточного побережья Камчатки.

Переход до Усть-Камчатска был менее удачным, чем до Сахалина. Через сутки после выхода из Петропавловска нас настиг шторм. Сила ветра достигала 6-7 баллов, что для маломерного флота, да еще и с буксиром, представляло определенную опасность. Разыгравшейся крутой волной начало заливать кунгасы, и мне пришлось высаживать на кунгасы людей с ведрами, чтобы освобождать кунгасы от воды. Дело это было опасное, так как при высадке в такую погоду вероятность травмирования людей была велика, а тащить затопленные кунгасы, значит потерять движение - в случае топтания на месте не хватит топлива, и мы останемся со стихией наедине. Сопровождающего нас "Орочона" нигде не было видно - или он ушел вперед, или ушел мористей, а в случае аварии с нами, он практически не смог бы нам помочь, так как связи мы с ним не имели. Невероятными усилиями мы смогли все-таки обеспечить содержание кунгасов на плаву и потихоньку приближались к Усть-Камчатску. Так как ветер был северного направления, при приближении к берегу, погода улучшилась, и, естественно, ход увеличился и вот уже в бинокль стали видны, стоящие на рейде Усть-Камчатска суда. Этот переход заканчивался благополучно: мы засветло вошли в устье реки, стали к причалу, собрали вместе наши буксируемые плавсредства. Мы привели в порядок кунгасы, удалили воду, проверили крепление буксиров и начали готовиться к дальнейшему пути. Долго стоять нам не дали, мы получили радиограмму: нас ждали дома, там началась отгрузка рыбопродукции.

Мы приняли бункер топлива, пополнили запасы продуктов, воды и поспешили выйти в море. Впервые за всю экспедицию мы вышли одни без сопровождения и попутчиков. Первые сутки в пути нам содействовал ветерок попутного направления, мы благополучно обогнули Камчатский мыс и уже подошли к мысу Африка, впереди нам предстояло пройти залив Озерной, а там уже близко был и Укинский залив. Но все это на карте, а на самом деле нам предстояло еще одно пренеприятное обстоятельство. Около суток мы безуспешно пытались оторваться от мыса Африка и продвинуться на север к мысу Озерному, но сильный северный ветер, дующий нам прямо в лоб, не давал возможность продвигаться вперед. Механик доложил, что топлива остается очень мало и, даже если мы повернем обратно в Усть-Камчатск, то его не хватит. Мы стояли перед выбором: или бросить весь буксируемый флот и идти в Усть-Камчатск, или идти вперед в надежде, что сменится направление ветра. В обоих случаях горючего не хватит.

Все же мы выбрали первый вариант. В заливе Озерной есть островок, где мы и встали на якоря, а сами, пользуясь северным ветром, устремились обратно в Усть-Камчатск. Благо топлива нам хватило войти в реку и срочно заправиться топливом, это нам удалось относительно быстро, заняло часов 8, и мы сразу же пошли обратно в залив Озерной, взяли там свои плавединицы и продолжили свой прерванный путь в Укинский залив. Погода за последние часы изменилась в благоприятную для нас сторону.

Теперь было хорошее заметно, что мы продвигаемся в сторону дома. Светило солнце, дул слабый бриз, ребята повеселели, мы, для верности, развернулись, прошли вдоль катеров и кунгасов и проследовали дальше. Обогнули Начикинский мыс на небольшом от берега расстоянии, с удовольствием наблюдали живописный берег и незаметно вошли в Укинскую губу.

И вот показался родной Укинский рыбокомбинат, где нас всех ждали семьи, друзья и работа. Нас встречали сотни людей, неизвестно каким образом они узнали о нашем приходе.

Наши родные ликовали, хотя они и не могли представить всех наших злоключений. Моих малышей передали ко мне на палубу, с ними я перешел в речку Уку, поставил весь свой воз к берегу, а сам с детьми сел на подошедшую к устью автомашину, отправился домой. Директор разрешил нашей команде отдыхать три дня и мы, конечно, провели их вместе со своими семьями. Так закончился наш поход вокруг берегов Камчатки. В практике это плавание дало мне, как судоводителю, очень много. Много я узнал того, чего не мог познать, работая только у своего берега. Немного узнал о Сахалине, о западном береге Камчатки, познал коварство шумного Охотского моря. Познакомился с новыми друзьями, такими же тружениками моря, как и сам. Море, и Берингово, и Охотское, стало мне как-то ближе и понятней, я осознал, что море не страшно тем, кто смело идет на встречу трудностям, преодолевает их, закаляется, ведь море не любит нытиков и хлюпиков оно. Это особенно хорошо ощущается на малом флоте, где каждый на виду; здесь невозможно спрятаться за спину другого, здесь все приходится делать самому.

Я все еще числился в должности капитана флота, но я убедил директора, что, работая на катере капитаном, я могу сделать больше, чем на берегу. Мне, по - честному, не хотелось уходить с катера, да и сдать-то его было некому, кроме меня, обладателя диплома. Ставить на такой мощный катер практиканта - это не рационально, ему в дальнейшем придется ходить на дальние рейсы и неразумно на нем держать человека, далекого от знания навигации.

Я остался еще и потому, что наступила осень - время тяжелой навигации, к которой, мне казалось, я готов вместе со своей командой. Команда моя со времен экспедиции не изменилась, никого не напугали невзгоды моря, это было главным достоинством всех ребят, да и сами ребята не хотели менять катера, ведь название катера "Бурелом" говорило о многом.

Так началась наша работа. То мы ходили то в рейсы в райцентр, то помогали катерам, выброшенным на берег, то какой-нибудь катер не справлялся с течением в устьях - везде нужен был "Бурелом". На катере не успевали менять стальные буксира, они рвались при снятии с берега какого-нибудь незадачливого судоводителя. В общем, работы хватало.

Начали поговаривать об укрупнении рыбокомбинатов, тогда это было модно - все укрупняли, и закрывали. Укрупняли комбинаты, в то же время, закрывали мелкие базы, закрывали мелкие заводы из-за ветхости оборудования, и все это прикрывалось неэффективностью, но кто ее считал - эффективность? Помню, корреспондент окружной газеты "Вперед, к коммунизму!" Ивлиев, объявил конкурс, кто убедительней докажет надобность закрытия даже и хорошей базы, тот получит диплом. Фактически полностью разрушались обрабатывающие базы, даже там, где были уловистые участки, где, даже в нерыбный год, ловилась рыба. И вот теперь два соседних рыбокомбината должны были слиться в один, причем и тот, и другой, теряли сезонные базы. Если Хайлюлинский рыбокомбинат имел пять сезонных баз, а Русаковский имел три базы, то Хайлюлинский будет иметь всего три базы, кроме центральной. А если учесть постоянную неразбериху с кадрами во время реорганизации, то первые годы после реорганизации всегда сопровождались снижением добычи и производительности труда, следовательно, убыточность сохранялась и на укрупненных предприятиях. Образно говоря, если при укрупнении основным орудием производства остаются носилки, то о каком повышении производительности труда можно говорить?

Поздней осенью пришел приказ "Камчатрыбпрома" о слиянии наших двух соседних рыбокомбинатов. Теперь объединенный комбинат будет именоваться "Хайлюлинский рыбокомбинат" с центральным управлением, расположенным в Русакове (Ивашке). Для того, чтобы управление работало эффективно, нужно было специалистов разных звеньев привезти на центральную базу. Ветхое жилье и вечный его недостаток усугубляли и без того трудное положение. Начались увольнения и выезд хороших специалистов с бывшей центральной базы рыбокомбината. Надо отметить, что в это время не строилось жилье ни на одной центральной базе: ни в Уке, ни в Хайлюле, ни в центральной Ивашке. Везде преобладали бараки "клоповники" или полуземлянки, сделанные когда-то самими жильцами.

Сами поселки имели удручающий заброшенный вид, домов как таковых не было, полуземлянки были разбросаны в беспорядке. На центральной базе "Ивашка" был ветхий клуб, где показывали кино и проводили собрания. Контора представляла собой переделанный барак.

Такая же, а может, и более удручающая характеристика жилого фонда была и на остальных базах. Из всех населенных баз не нашлось хотя бы одного жилого дома, который бы соответствовал требованиям санитарных норм.

Если внимательно просмотреть оргтехмероприятия по подготовке и проведению путины любого года того времени, то вместо капитального перевооружения береговых баз, значилось строительство жилья, оснащение производства - эти мероприятия пестрели лозунгами, и выглядело как соцсоревнование. На нашем рыбокомбинате, даже при отсутствии механизации производственных процессов, не хватало мощностей электроснабжения. Транспорт наземный насчитывал один трактор ЧТЗ, работающий с момента ухода японцев, т.е. около 12 лет и две автомашины "студебекер". Зимой передвижение обеспечивали лошадки, они подвозили муку в пекарню, воду, продукты в детские сады, ясли, продукты в магазин. За два года работы уже объединенного рыбокомбината сменилось три директора и много директоров сезонных баз, одни спивались зимой от безделья, другие, практики, не знакомые с техническими процессами при обработке продукции, сами уходили, словом, руководящее звено было очень слабым. С приходом в руководство Каленова Василия Никифоровича, стало больше внимания к подбору профессиональных кадров, особенно директоров. Так, Василий Никифорович после своего посещения и детальным ознакомлением с делами на месте, тут же назначил Перкулимова Илью Матвеевича, убрав с этого поста вечно непроспавшегося Яковлева Сергея Васильевича. Перкулимов, хоть и не имел технологического образования, был хорошим организатором, знал все тонкости работы с людьми, трехлетняя работа парторгом давала ему хорошую практику. Зимой к нам прислали главного инженера, Королева Владимира Дмитриевича, грамотного специалиста, работающего на руководящей позиции не один год. Весной 1954 года начала поступать техника, хотя и не столько, сколько мы просили, но все же мы получили три передвижные электростанции по 150 киловатт каждая, это была весомая прибавка к имеющейся мощности. Получили новый трактор, три электропресса для тарировки рыбы, получили еще около 200 метров сборного ленточного транспортера.

Весной к нам впервые приехала группа молодых девушек, выпускниц Петропавловского рыбопромышленного техникума. Их было четыре, но это были теоретически подготовленные кадры, а практику, опыт они должны были перенимать у старых мастеров. С прибытием к нам дипломированных судоводителей, мне пришлось, по настойчивой просьбе Перкулова, принять флот, я был назначен капитаном.

Опять мне пришлось с комиссией от КРП разбираться, производить переучет всего самоходного флота. Опять списания, уже давно не существующих кунгасов, и прояснять истинную картину, на эту работу пришлось потратить около полутора лет.

Осенью 1959 года мне предложили в отделе флота "Камчатрыбпрома" поступить на годичные курсы на звание штурмана малого плавания. Я согласился, и было сделано распоряжение директору рыбокомбината о направлении меня на эти курсы. Дома Тася, конечно, не была в восторге от перспективы остаться одной с ребятами, но, подумав, она согласилась: ребята были уже большие, они оба ходили в школу, но, конечно, хлопот с ними было очень много.

Я договорился с Перкуловым Ильей Матвеевичем, который обещал помочь, в случае чего. К этому времени мы всей семьей переехали в Ивашку на центральную базу рыбокомбината, нам выделили небольшой домик, где мне самому пришлось переложить печь, покрасить и утеплить комнату, и только после этого я сел на пароход и отправился в Петропавловск. Учеба, надо сказать, мне давалась легко, сложно мне было только с астрономией, ведь там нужно быть знакомым с высшей математикой, которую я еще нигде не проходил, так как образование у меня было семилетнее. Но, несмотря на это, все шло своим чередом: я переписывался с семьей, а иногда и через радиостанцию "Камчатрыбпрома" разговаривал, дома было все нормально, дети росли, учились, шалили, как и подобает малышам их возраста. Но все же я скучал, и это иногда портило настроение, и даже иногда отражалось на учебе. Особенно я рвался домой в летнее время. Я первый раз я не участвовал в путине, мне во сне иногда снился серебристый поток лосося, разливающийся по приемной пристани, ясно ощущался специфический запах разделочных площадок, изумрудные зерна готовой продукции лососевой икры, и наполненные квадратные бетонные чаны уже посоленной рыбы, и крики чаек.

Эти воспоминания о путинном времени у меня не исчезнут никогда. В период путины приглашали всех, кто мог участвовать в обработке рыбы. Иногда я ощущал счастье, когда весь перепачканный рыбной чешуей, шёл домой после окончания смены, и не важно, сколько порезал рыбы, сколько за это получишь, важно, что ты участвовал в этой в этой общей полезной работе. Бывало, находясь вместе со всеми на площадке среди рыбы, ты не чувствовал себя кем-то особенным: тут и директор, и бухгалтер, и рабочий-сезонник чувствовали себя на равных, и это было здорово. Вот по такой работе скучал я, находясь за партой, или в моменты отдыха. Работа в море мне не снилась, может, потому что это был обычный труд со своими радостями и огорчениями.

Иногда нас, курсантов, посылали на прорыв на Петропавловский рыбозавод, или на жестяно-баночную фабрику, и это нас как-то приближало к тому, чем приходилось заниматься дома и отвлекало от изрядно надоевшей учебы, от монотонного однообразного распорядка дня.

Лето закончилось быстро, все чаще возникали разговоры о предстоящих экзаменах, а они должны были быть уже в сентябре или начале октября. Чаще стали после уроков собираться в лесочке на сопке над городом с учебниками и готовиться, благо к этому времени нам были розданы экзаменационные вопросы по основным предметам: навигации, астрономии, теории устройства корабля. Общеобразовательные предметы уже все сдали, осталось сдать только специальные.

Была создана экзаменационная комиссия под председательством капитана рыбного порта. Появилось расписание сдачи экзаменов, перед каждым экзаменом нам давалось от четырех до пяти суток. Во второй половине сентября начались экзамены. Первый экзамен был по астрономии. Не смотря на наш возраст, а были ученики и много старше меня, мы чувствовали себя школьниками, так же готовили шпаргалки, так же писали чернилами на руках, так же волновались. Вдруг все стали суеверными, даже появилась теория: если утром встанешь с с левой ноги - не жди добра, и так далее, до бесконечности. Особенно эти суеверия влияли на тех, кто чувствовал себя слабым по тому или иному предмету. Я, как и многие, был подвержен суевериям.

За первый предмет, астрономию, я получил четверку, это была первая и последняя четвёрка, остальные предметы я сдал на одни пятерки. В аттестационном листе у меня было семь пятерок и одна четверка, я был единственный курсант с такими оценками. По окончании экзаменов был издан итоговый приказ, в одном из пунктов которого отмечались особые успехи в учебе группы курсантов. В этом приказе не было моей фамилии, были такие, как Язвинский - староста группы, его помощник, и два человека, которые не понятно как, с тройками, оказались в передовиках. Оказывается, быть передовиком не обязательно значит хорошо учиться. Нужно быть согласным с мнением руководства - это, пожалуй, самое основное условие, чтобы тебя считали надежным человеком в коллективе. Это, конечно, было воспринято мной правильно, и никакого недовольства я не выказывал.

Мне подвернулся попутный пароход и, с получением диплома, я сразу же уехал из Петропавловска. Домой я вернулся, когда уже флот, в основном, был поставлен на зимовку, на воде оставалось только два катера, занимающихся разгрузкой парохода "Донбасс" с углем. Передо мной была поставлена задача: за зиму подготовить младших специалистов для самоходного и не самоходного флота.

К выполнению этой задачи я начал готовиться с осени. Нужны были краткосрочные курсы помощников капитанов, старшин, матросов, старшин несамоходных барж. К этому времени мы получили подкрепление пятидесятитонными баржами, а управляли ими до сих пор случайные люди, не подготовленные теоретически, и исправить эту ошибку предстояло мне. Вышел приказ директора, где были названы слушатели курсов в трех группах по 15 человек, определены преподаватели, указано место занятий, сроки обучения каждой группы, и ответственным за все это назначили меня, как капитана флота. Параллельно с нашими курсами начали действовать группы по 12 человек. Эти группы вел механик флота Денисов Андрей, механик третей группы. Когда-то он учился, как и я, в школе усовершенствования кадров плавсостава "Камчатрыбпрома".

Учеба вошла в нормальный режим, но тут возникли проблемы с парткомом. Секретарь парткома Токарев Геннадий должен был по решению бюро райкома организовать кружки политсамообразования, фактически в кружках были одни и те же люди и мы решили на наших флотских курсах ввести дополнительные часы по экономике и политобразованию. Впоследствии он так же отчитывался перед райкомом, как и я перед "Камчатрыбпромом", и райком одобрил такой метод обучения. На курсах иногда выступал и секретарь парткома, и директор рыбокомбината, и главный инженер, который одновременно являлся председателем квалификационной комиссии.

Дома у меня всё было в порядке. Дети учились в школе нормально, были и двойки, и пятерки, были и наказания, но больше, конечно, успехов. Каждая пятерка - это радость для мамы и для самих детей. Надо сказать, что дети учились ровно, без особых скачков, основная заслуга в этом, конечно, принадлежала маме. Я тоже влиял на обучение, но мое влияние было нужно, когда у кого-то из детей не ладилось с дисциплиной, а это бывало и у Саши, и у Валеры. Вот тогда нужна была моя власть, как главы семьи, и не всегда, конечно, строгость достигала нужной цели. Мне удалось главное: привить уважение ребят к труду. Я, работая в море, видел, с каким интересом ребята подражали моему образу жизни, если учесть, что они не боялись никакой грязной и непопулярной работы, которую им поручала мать. Они видели, вернее, привыкли видеть меня постоянно на работе, особенно на катере, где в путину приходилось работать и днем и ночью. Они старались подражать мне дома, выполняя работу по уходу за животными, а Тася держала по два-три поросенка, и работы с ними было много, а ведь она еще и работала продавцом в магазине, и ей пришлось бы туго, не помогай ей ребята. Работая на берегу, или находясь в командировках в разъездах по рыбозаводам, району и области, я сам мало помогал жене по хозяйству, эта часто огорчало и жену, и меня самого. Но работать по-другому я был не приучен. Работе я всегда отдавал больше времени, чем этого требовалось. Эта моя особенность была заметна не только моей семье, но и руководителям, в частности начальнику треста Василию Каленову. Заехав как-то на рыбокомбинат, он пригласил меня в кабинет директора, и долго расспрашивал о моей работе на Чукотке, с кем я там был знаком, какое мое образование, какие планы строю на будущее. Тогда этой беседе я не придал никакого значения и только через три пять лет я понял, что хотел от меня Василий Никифорович.

Осенью 1958 года мы всей семьей собрались выехать в отпуск. Мне дали около пяти месяцев отпуска, и я мог отдохнуть в санатории в Евпатории, где можно было, по словам посетивших этот санаторий, вылечить мой застаревший радикулит знаменитыми грязями. В отпуск мы уехали с последним пароходом, с нами выехала и моя двоюродная сестра Оля. Она тоже работала и тоже получила отпуск с последующим увольнением, потому что хотела выехать на свою родину совсем.

Не буду описывать переезд до Пензы, пароход, поезд и встречи. Из Пензы, т.е. от своего брата, я поехал в Евпаторию, полечился 24 дня и вернулся обратно в Пензу. Вместе с семьей, уже без Ольги, мы собрались к весне возвращаться домой на Камчатку. Та же самая схема возвращения: поезд, пароход и вот уже Петропавловск. Несколько дней проживания в гостинице-общежитии, и вот отдел кадров Камчатрыбпрома направляет меня в распоряжение Северо-Восточного рыбтреста, расположенного в Усть-Камчатске. Через несколько дней моя семья вместе с другими отпускниками на грузовом пароходе поплыла в Усть-Камчатск, расположенный на восточном побережье Камчатки, в трех сутках пути от Петропавловска. Разместили нас в сезонном бараке по несколько семей в одной большой комнате. Жить нам предстояло до открытия навигации - дней двадцать. По устройству своего быта я явился к управляющему трестом Василию Никифоровичу Каленову, который хорошо меня понял, извинился за неудобства и сказал, что от меня зависит, как долго я здесь пробуду. Трест переводят в Корф, это на севере Камчатки, и я должен был здесь принять катер "Забияка", перегнать его своим ходом в Корф, там его сдать другой команде и вернуться на свое постоянное место жительства в Хайлюлинский рыбокомбинат. Катер "Забияка" участвовал в Сахалинской экспедиции, капитаном его была Ефимович Надя, которая на тот момент работала в рыбном порту Петропавловска-Камчатского, а катер был передан тресту. Механиком на "Забияку" был назначен Паша Чуразин, он был механик 3 разряда, выпускник учебного комбината, где учился и я.

Работа по ремонту подходила к концу, мы уже готовились к переходу. Как всегда в это время года навигация для перехода таких судов была еще не открыта, и нас могли выпустить только в сопровождении крупнотоннажного судна, такого, как теплоход "Хабаров", который шел с грузом бочковой клепки для побережья Карагинского района. Он и должен был сопровождать нас. Я понимал огромный риск такого переезда и знал, что при плохой погоде он может уйти и бросить нас на произвол, как шхуна во время Сахалинской экспедиции. Со мной была семья. Сам я не боялся рисковать собой, но рисковать семьей, детьми я не мог, и поэтому потребовал, чтобы семью перевезли на теплоходе. Второй помощник капитана Толя Стукалов, выпускник одного со мной курса, согласился отдать свою каюту семье, за что я ему был бесконечно благодарен. Теперь за безопасность семьи я был спокоен и нам был назначен выход. Погода на берегу, да и в стороне океана, вроде, не предвещала ни бури, ни даже просто каких-то изменений. Сводки метеослужбы, полученные судовой радиостанцией на "Хабарове", тоже были обнадеживающие: небольшой ветер южного направления и переменная облачность. На самом деле хорошая погода сопровождала нас лишь до мыса Африка. Шли мы на почтительном расстоянии от теплохода, но постоянно видели теплоход, идущий далеко впереди нас. С наступлением темноты огни теплохода еще какое-то время маячили, но потом они исчезли - то ли теплоход ушел вперед, то ли мы отстали. Так мы шли всю ночь, видимость катастрофически сокращалась, погода резко ухудшилась и нам сильно доставалось от встречного ветра, направление которого на 180 градусов отличалось от прогноза метеорологов. День прошел в сплошной свистопляске: сильный ветер, сплошные белые барашки от встречной волны, берегов не было видно и невозможно было определить, двигаемся мы по курсу, или нас ветром гонит назад. В корпусе, вероятно, образовалась свища и из-под пола в кубрике появилась вода. Вода прибывала и в машинном отделении, но там насос постоянно откачивал воду, и она не поднималась выше обычного уровня. В кормовом трюме находилась бочка с авиационным маслом, которое в машинном отделении в аварийном бочке уже было на 0, и необходимо было достать бочку из комового трюма. Мы застопорили ход и начали понемногу брать ведрами масло из бочки, набрали три ведра. Мы не заметили очень большую волну, которая на время накрыла кормовую часть катера, а когда волна сошла, т.е. бочка оказалась далеко от катера в морских волнах, о том, чтобы её поймать, нечего было и думать. Мы закрыли и задраили кормовой люк, с тоской поглядывая на видневшуюся на волне бочку с остатком масла. Я дал ход, лег на курс, и вслепую мы пошли в сторону пролива Литке. Шторм все усиливался, ночью в кромешной тьме мы заметили то появляющиеся, то исчезающие ходовые огни какого-то судна. Я начал давать ракеты: то красную, то зеленую, когда судно стало подходить ближе, я понял - это теплоход "Хабаров", который хочет взять нас на буксир. Обоюдными маневрами нам это удалось, и он передал нам петлю своего буксира, дал нам время закрепиться, дал малый ход и когда буксир натянулся, он увеличил ход и мы, подрабатывая своей машиной, пошли у него на буксире. Ночь была очень беспокойной - были большие рывки, теплоход останавливался, добавлял, и когда рывки стали меньше, на рассвете стали вырисовываться сопки с левой стороны - это южная оконечность острова Карагинский. Мы вошли в пролив Литки. Ветер, волны резко уменьшились, теперь местоположение катера было определены точно, я дал сигнал "Хабарову" застопорить ход, что он и сделал. Мы отдали его буксир и пошли своим ходом в бухту "Ложных вестей", что на Карагинском острове. Когда мы подошли к бухте, теплоход уже стоял на якоре. Я отшвартовался к борту, где меня ждала чуть живая от качки Тася и оба сына, тоже измученные качкой, но уже проворно бегающие по палубе. Семью с вещами я вывез на берег, определил их к знакомой женщине. Затем вместе с ними я поел, упал на постель и мертвецким сном проспал больше суток. Команда моя тоже отошла на рейд, отдала якорь и погрузилась в сон - первый за последние четверо суток нашего пути.

Так закончилась еще одна эпопея, в которой нам пришлось испытать и безысходность, и трудности, и радость победы, и встречу с берегом, которой могло и не быть - теплоход подобрал нас недалеко от оконечности южной части острова Карагинский, усеянной подводными и надводными камнями, попади мы туда - ничего бы от нас не осталось. Как потом выяснилось, не только я беспокоился о самочувствии своих близких людей, но и они тоже переживали, как я себя чувствую. Они знали, что мне очень тяжело, ребята постоянно спрашивали, где папа. И вот мы теперь все вместе, прошли все переживания, ребята уже отошли от качки, уже бегали по улице.

Мы отремонтировались, устранили течь, а она, оказывается, была на палубе. Была щель вдоль борта, через которую попадала вода, особенно в шторм. Мы заправились топливом и, по распоряжению Василия Никифоровича, подошли к берегу Кичичи между Оссорой и Анапкой, где обрабатывался пароход, но прошедший шторм повыбрасывал все плавсредства на берег, и пароход простаивал. Мне предстояло постаскивать все, что было выброшено, а когда катера и кунгасы были уже в работе, на борт приплыл на шлюпке Каленов, и я повез его в Корф, но прежде он сам меня заставил сначала отвезти семью на место, а уж потом отвезти его в Корф, где размещался трест. Высадив Тасю с ребятами, Каленов пробыл в конторе час и сразу же прошел на катер, где мы его ждали. Команда была в сборе, и мы сразу вышли в море и взяли курс на Корф. Погода была по-весеннему спокойной и до Корфа мы дошли без задержек. Катер "Забияка", который был предназначен для нужд треста, требовал переоборудования, установки радиостанции, покраски, было важно устранить течь корпуса, так как вода внутри за последние трое суток постоянно прибывала, но ее успевал откачивать машинный насос. Все это должны были устранить в Анапке, куда я должен был перегнать катер прямо после высадки Василия Никифоровича. Не сходя на берег, я сразу взял курс на мыс Ильинский, а за ним в Анапкинский рыбокомбинат. Ветерок нам дул попутный, и мы обогнули Ильинский быстро и направились прямо в Анапкинский залив и залив Уалла. Не доходя до залива Уалла, течь резко усилилась, была опасность затопления машинного отделения, все свободные члены команды взялись ведрами отливать воду из машинного отделения, а я старался поджаться к берегу. Мы были уже в заливе Уалла, когда двигатель начал захлебываться от постоянного потока брызг. Вот уже виден сам рыбозавод, мы шли вдоль песчаного берега на глубине, не позволяющей корпусу катера затонуть, двигатель дал несколько перебоев и заглох, по инерции катер еще прошел какое-то расстояние и стал цепляться килем за грунт, потом погрузился еще немного и сел на дно. Часть палубы и рулевой рубки оставалось над водой.

Надо сказать, в те времена на катерах совершенно отсутствовали спасательные средства, за исключением нескольких спасательных кругов, что было явно недостаточно для спасения шести человек команды. Если бы случилась остановка двигателя на час раньше, мы остались бы на воде каждый с одним кругом, что только на какое-то время продлило бы наши мучения, и гибель была бы неизбежной. Но этого, по счастливой случайности, мы избежали. Оказавшись на части катера, как зайцы в половодье, мы начали давать аварийные сигналы, это были ракеты разного цвета. Мы все же обратили на себя внимание людей на берегу поселка. На исходе дня в нашу сторону вышел катер и вскоре подошел вплотную к нашему борту. Было решено снять команду на берег и затем решить, как поднять катер на берег для ремонта. Тут на себя взял руководство по подъему капитан флота Анапкинского рыбокомбината Запольский Серафим Семенович. На второй день, когда катер был на берегу, я увидел, что дейдвудная втулка была разбита, гребной вал свободно болтался - через это отверстие и затопило катер, и он лег на грунт. Удивительно, но анализировать случившееся приходит на ум лишь после, а не во время или до беды. Ведь случись это сутками раньше, и трагедия коснулась бы всех находящихся на катере. Я сейчас понял, как неоправданно скептически мы относились к придирчивому осмотру портнадзором при выходе в море, ведь дейдвуд разбило не вдруг, его колотило задолго до аварии и, заметив поломку при осмотре, при спуске судна на воду, а его поднимают несколько раз в течение одного года, можно было избежать аварии. Пренебрежение к нуждам малого флота в то время являлось не раз причиной гибели флота и людей, отсутствие радиосвязи лишало возможности людей, попавших в беду, вызвать своевременно помощь. На катерах такого типа возможно было иметь или шлюпку, или спасательные плотики, что гарантировало бы спасение людей при аварии. Впоследствии эти недостатки были устранены: на катерах появились малые рации, спасательные плоты, другое снаряжение.

Прожив в Анапке около трех суток, на попутных катерах я, наконец-то, добрался до своего места жительства, т.е. до Ивашки, где размещалось управление рыбокомбината. Дома меня с радостью встречали дети и жена. На работе меня ждал сюрприз. После трехдневного отдыха Илья Матвеевич пригласил меня в кабинет, из разговора было понятно, что кроме руководства флотом мне предлагали дополнительно еще и руководство центральным рыбозаводом. До сих пор структура руководства рыбозаводом была такова, что этим заводом руководили начальники отделов рыбокомбината - главный технолог, главный механик и так далее. Конкретного руководителя не было, это был парадокс. И вот с моего согласия я стал еще и директором рыбозавода. Так моя нагрузка выросла почти в два раза.

Теперь мне приходилось, хоть пока косвенно, заниматься производством. Только закончились прием и обработка лосося и начал развиваться процесс уборки и отгрузки готовой продукции. В мои обязанности входило: расстановка рабочей силы вместе с мастерами засольного, икорного цехов, цеха добычи рыбы и, конечно, я продолжать заниматься с личным составом флота. Много моего личного времени занимала организация отгрузки рыбопродукции на рефрижераторы с других рыбозаводов. Организацией отгрузки на любом из пяти рыбозаводов занимался директор рыбозавода, мне надлежало обеспечить отгрузку самоходным и несамоходным флотом, а так же координировать перестановку судна по рыбозаводам.

Много времени уходило на реконструкцию процессов обработки и тарировки продукции. Раньше была уборка по принципу передвижного звена от чана к чану, что создавало большие потери времени при переходе звена на другое место. Теперь же мы задумали оборудовать капитальные бетонированные уборочные площадки с установкой на них капитальных механических прессов и тузлучных станций, а подача рыбы к площадке должна была осуществляться при помощи ленточного транспортера практически от любого места посола рыбы. Это делало процесс непрерывным и исключало потери полезного времени, то есть повышалась производительность уборки в 2-3 раза. На эту работу уходило много времени и приходилось оборудовать площадки во вторую смену, чтобы не мешать тарировке. На рефрижераторы отгружалась слабо- и среднесоленая продукция, и поэтому, чтобы рыба не переходила в крепкосоленую, приходилось спешить, прерывать посол и тарировать как можно больше ежедневно, чтобы загрузить судно и отправить больше рыбы. Такая рыба была рентабельной, и чем меньше рыбы перейдет в крепкосол, тем лучше в финансовом смысле, этому фактически было подчинено все и все люди направлялись на эту работу. В это время на рыбозаводе не велось никакого строительства и все люди из цехов, не занятые рыбой, направлялись на тарировку.

Иногда на ликвидацию узких мест в тарировке приходилось комплектовать бригады из людей управленческого звена, начиная от главного бухгалтера, начальника планового отдела, и до секретаря партийного бюро. Это давало положительные результаты, ну а писать бумаги и проводить совещания можно было после того, как будет убрана и отгружена на материк вся рыбопродукция. Вот в таком режиме проходила работа моя в двух качествах: и флотоводческая, и административная, вторая все больше отвлекала мое время. Время шло к осени, ни один теплоход не грузился без перерыва на штормовую погоду, но почти все шторма были не продолжительными. В этом году последним загружался рефрижератор "Зеленоград" "Востокрыбфлота". Загружали последнюю рыбу с рыбозавода Начикинский, где берег очень каменистый, работать было очень опасно, укрыть флот в случае шторма было некуда. Когда уже вся рыба была погружена на кунгасы, подул сначала слабый ветер, но к утру он достиг такой силы, что у борта теплохода держать плавсредства было невозможно.

Кунгасы были уже пустыми и мне пришлось их расставить на якоря подальше друг от друга. В самый сильный шторм "Зеленоград" дал прощальный гудок и ушел в море курсом на Владивосток. Я с катерами "Бурелом" и "Буян" отстоялся на якорях, но ночью сорвало и выбросило два пятнадцатитонных пустых кунгаса. Людей на них не было - я распорядился снять их на катера еще с вечера. Пришлось ждать установления хорошей погоды, чтобы снять двумя катерами эти два выброшенных кунгаса. К счастью, они были выброшены волнами на песчаный берег и не пострадали. Мы откачали насосами воду из трюмов кунгасов, взяли их на буксиры и благополучно притащили их в реку Ивашка.

На рыбокомбинате, почти на всех рыбозаводах, оставалась еще крепкосоленая рыба, она должна была отгружаться в последнюю очередь. Поздней осенью подошел пароход "Донбасс", мы с большим трудом собрали остатки рыбы по рыбозаводам, отгрузили всё на пароход, но, как я считаю, очень удачно выбирая хорошее для работы время между штормовой погодой. Потерь в малом флоте не было, но мы из-за плохой погоды не уложились в нормативное время, судно ушло, предъявив нам в последствие большие денежные штрафы.

Эта навигация закончилась для нас с небольшим потерями в виде трех, выброшенных штормом и разбитых, рыбных кунгасов, спасти которые не удалось. Восстановлению они не подлежали.

По итогам хозяйственного года было проведено партийное собрание, на которое съехались все коммунисты со всех рыбозаводов. На собрании было много желающих просто покритиковать - такая была мода. Конечно, было много острой критики в адрес флота, а также работы рыбозавода, больше, конечно, досталось мне, да и не удивительно: так много делалось для выполнения плана, что, кроме флота, критиковать было некого. Я в свой адрес критику воспринимал как обычное дело, только вот мне критиковать было не кого.

Так сложилось, что не было такой сферы, в которой я бы не участвовал. В добыче рыбы - я непосредственный участник, именно транспортировка за мной, обработка рыбы - тоже мое участие, межзаводское снабжение массовыми грузами, солью, тарой, углем, лесом - это моя обязанность, таким образом, вне сферы моего участия оставалось лишь сельское хозяйство, за которое критиковали другого работника. Как всегда, на партийных собраниях звучало очень много "конкретных" предложений, например таких, как: "Надо что-то делать!", и предложивший, со вздохом облегчения, садился на место с надеждой, что что-то теперь сделают. Конкретные предложения высказывали специалисты, но это не обязательно были коммунисты. Часто партийные собрания длились до 5-6 часов, много говорили пустого, а что могло быть дельного, если при открытии собрания, секретарь парткома решал вопрос как в президиум избрать не очень пьяных. За два-три перерыва участники собрания так успевали наговориться, что некоторых уже трудно было понять. Собрания иногда заканчивались за полночь, а протоколы, как обычно, писались потом и в нудном направлении. Вот такими мне запомнились собрания тех "пламенных" лет. В последствие, когда я был избран заместителем секретаря парткома и меня иногда приглашали на районную партконференцию, я насмотрелся там на умных людей, наслушался умных речей секретарей райкома, а умными считались все: от зав. общим отделом райкома до первого секретаря и председателя райисполкома; выступления с мест, то есть с периферии, всегда только принимались к сведению. Следует рассказать, как на райпартконференции реагировали на нестандартные мнения. Как-то обсуждалась кандидатура на должность третьего секретаря, предлагали женщину, бывшую учительницу средней школы, Чернову Екатерину Сергеевну, но против выступали парторг Анапкинского рыбокомбината Дудин Виктор Иванович и парторг колхоза "Вперед, к коммунизму!" Фодин Владимир Петрович. После выступлений и обсуждения объявили перерыв перед голосованием. Присутствующий секретарь обкома КПСС, Орлов Анатолий Михайлович, пригласил их в отдельный кабинет на беседу и закрыл их там. За это время проголосовали единогласно за предложенную кандидатуру. Вот так и никак по другому. Орлов даже не извинился перед коммунистами - руководителями, и как будто ничего не случилось, с улыбкой встретил их, когда они вышли из закрытого кабинета.

Чванству и ханжеству не было предела. Перед секретарем заискивала многочисленная партийная челядь. Иногда на хозпартактиве рассматривался важный вопрос о готовности предприятий к путине, директора ожидали помощи от райкома, обкома, об этом говорили убедительно, с болью в сердце. И вот выносится решение, оно как две капли похоже на прошлогоднее. Читаешь и думаешь, до какого предела доходит словоблудие, какая оторванность от действительного положения на местах! Решения с первого своего пункта и до последнего - это пустое сотрясание воздуха. Судите сами: обязать, усилить, обратить внимание, потом заслушать и так далее, и тому подобное. Что стоит пункт - обязать директора изыскать возможность обеспечить необходимым количеством соли и тарным материалом. За поставку этих материалов отвечало управление техническим снабжением, и никто кроме этого управления, которое на поставку нужного количества имеет годовую заявку, утвержденную руководством "Камчатрыбпрома", не может нам это завести. Большинство руководителей чувствовало никчемность этой системы, но, конечно, не каждый отважился об этом говорить открыто, и это их беда, что они жили и работали в этой системе. Директор одного из рыбокомбинатов западного берега Камчатки в начале путины послал телеграмму в обком партии и в "Камчатрыбпром": "Рыбы много, соли нет, кому сдать партийный билет?" Директор не знал, что делать в этой ситуации, ведь соль ему не поставил "Камчатрыбпром", а его, если будет принимать рыбу и не солить, посадят в тюрьму. Тут обкому как раз и нужно бы разобраться с руководством "Камчатрыбпрома", а они пишут телеграмму, в которой его же, директора, обязывают принять все меры по недопущению случаев неприема рыбы на переработку, кроме того, директор должен увеличить прием рыбы с целью безусловного выполнения плана и социалистических обязательств, вот так! И подпись: Орлов, член ЦК КПСС. Единственное, что оставалось этому несчастному директору, так это обратиться к богу и надеяться на чудо. Это только один случай беспомощности системы при решении конкретных вопросов производства. Вместо того, чтобы совместно с "Камчатрыбпромом" заниматься развитием рыбной промышленности на побережье (особенно восточное побережье в этом нуждалось), партийная кухня принимала массу решений, в большинстве, бесплодных. А в это время ручной труд на побережье при обработке рыбы занимал около 85%, механизация погрузо-разгрузочных работ совсем отсутствовала, то же можно было сказать и о переработке рыбы.

К описываемому периоду поселок центрального рыбозавода Хайлюлинского рыбокомбината представлял собой жалкое подобие жилья, в основном, полуземлянки на одну или две квартиры, 8-10 квадратных метров, там же били и спальня с кухней. Отопление было печное. Несколько многоквартирных домов - это не что иное, как общежития, примитивно перегороженные временными переборками, где не было никакой звукоизоляции, и разговоры в одной комнате были слышны в 3-4 -х соседних квартирах. Баня тоже представляла собой засыпанное шлаком помещение площадью не больше 20 квадратных метров, где должны мыться и париться население в сто пятьдесят- двести человек. Школа также была ветхим зданием, где занимались в две смены семь классов. Начиная с восьмого класса нужно было детей отправлять в районную школу-интернат, где дети были оторваны от родителей в течении всего учебного года. Еще более удручающим был медпункт, где жители могли получить самый минимум медицинского обслуживания, а с серьезной болезнью нужно было обращаться в районный центр, расположенный в ста двадцати километрах к северу от поселка, попасть туда можно было зимой на собачей упряжке, летом на попутном катере. Это все я описываю не древность, а годы 50-60. Снабжался поселок рыбкоопом. Овощи обычно завозили глубокой осенью, притом картофель и капуста на берег попадали в виде смерзшейся массы и сразу актировалась, вывозилась в тундру и закапывалась. До потребителя доходил только консервированный продукт. В промтоварных магазинах висели, покрытые пылью, стеганые фуфайки, кирзовые сапоги и кое- какая мелочь.

Если посмотреть на оснащенность производства, то там был сплошной ручной труд. Холодильника на центральном рыбозаводе не было, икорный цех, где выпускался деликатесный продукт, располагался во временном сарае, внутри он был обшит бязевой тканью, что создавало видимость чистоты, под ногами был хлюпающий деревянный настил пола. Посольные чаны, где бетонные, где брезентовые, были открытыми. Складировалась готовая продукция на земляных площадках, а бочки с рыбой закрывались от солнца соломенными мешками из-под соли. Готовая икра хранилась в самодельных временных ледниках, при плюсовой температуре, что противоречило технологическим нормам. Всю эту картину запущенности в поселках побережья и на производстве видели в райкоме КПСС, но ни на одном хозпартактиве или партконференции об этом не говорилось, парторганы как бы не интересовали. Одним из основных условий при подведении результатов работы, было наличие или отсутствие наглядной агитации на производстве, как ни парадоксально, но этой стороне дела придавали большое значение. Связь с районным центром, где была сосредоточена вся медицина, все руководство райисполкома, была условной. В больницу уехать было не на чем, водного транспорта не было, а местные советы не имели ничего, кроме круглой печати и обязанностей.

В нарушение норм безопасности мореплавания, больного человека приходилось возить на катерах, которые по своей оснащенности не имели право этого делать. Да мало что нужно рыбаку или рыбообработчику в райцентре: или получить паспорт, или еще какой документ, нужно было сообщение на законных основаниях.

Из "Камчатрыбпрома" нагрянула комиссия под руководством Галкина Юрия Васильевича. Это грамотный инженер-технолог, с большим опытом работы на различных предприятиях рыбной промышленности, ныне занимающий должность начальника отдела обработки, ведущего отдела в рыбной промышленности Камчатки. С ним прибыл ряд специалистов, механиков и обработчиков.

Нельзя сказать, что в "Камчатрыбпроме" не знали бедственного положения на рыбокомбинате, конечно, знали в общих чертах, но вот так подробно из них никто не представлял.

Мы вместе с Юрием Васильевичем и нашим технологами обошли все закоулки, обследовали все грязные, как говорят, потрогали руками весь инвентарь, всю примитивную механизацию. Кроме того, мы выехали вместе со всей комиссией на другие рыбозаводы, там тоже было одно и тоже: грязь, запущенность, ни на одном рыбозаводе не было ни одного метра бетонных площадок, кроме как на центральном рыбозаводе, т.е. там, где мне удалось сделать эти площадки за последний год. Все это, как сказал мне Юрий Васильевич, на него произвело тяжелое впечатление. Он говорит, где я только не работал за свою жизнь, но подобного я нигде не видел.

Юрий Васильевич сам со своими помощниками засел за составление схем расположения рабочих территорий. Они подсчитали, сколько нужно цемента, ленточных транспортеров, стройматериала для навесов над санами, сколько нужно выделить электромоторов, кранового хозяйства, транспорта, автомашин, бульдозеров и много чего другого.

За расчетами и предложениями Юрий Васильевич просидел около пяти дней со своими помощниками, подготовил все это к намеченному расширенному совещанию инженерно-технического персонала с привлечением толковых рационализаторов, которых было достаточно в механическом цехе. Главный инженер, Королев Владимир Дмитриевич, только что вернувшийся из отпуска, созвал совещание, где Юрий Васильевич сделал основной обзор положения и высказал целый ряд предложений по реконструкции производства. Решили произвести замену всех брезентовых чанов на бетонные, провести транспортировку рыбы от разделочной пристани до чанов при помощи ленточных транспортеров, забетонировать площадку между чанами, забетонировать полы в икорном цехе, а в перспективе построить цех заново, с соблюдением всех норм. Решили начать строительство нового холодильника на 300 тонн хранения готовой продукции на центральном заводе и на 200 тонн на рыбозаводе номер три (бывшая Хайлюля). А, прежде всего, поставить легкие навесы над засольными чанами. Совещание прошло бурно: мы обсуждали все предложения, и мне показалось, что наши рабочие и мастера как-то по новому взглянули на производство, оживились под действием Юрия Васильевича, который так рьяно настаивал на перестройке не только рабочих мест, но и переобучение обработчиков. Для выполнения рекомендаций производственного совещания, Перкулимов издал приказ, в котором были расписаны конкретные исполнители на каждом участке работы. Контроль за выполнением мероприятий по всему рыбокомбинату возлагался на главного инженера рыбокомбината Королева В.Д., основные работы, проводимые на территории рыбозавода, где я был директором, возлагались на меня. Почти сразу стройцех переключился на подготовку бруса для транспортеров, а на это требовалось 850 погонных метров. Была подготовлена документация, и мы приступили к строительству икорного цеха и параллельно начали ставить навесы над чановым хозяйством, благо для этого нужен был только тонкомер - тонкое бревно - без дополнительной его обработки на пилораме, что упрощало работу. Комиссия, пробывшая у нас около месяца, уехала в Петропавловск, а на рыбокомбинате закипела работа. На рыбозаводах, где имелся стройматериал и другие материалы, мы сами приводили в порядок свое посольное и чановое хозяйство. Заготавливались лотки и другой инвентарь. Начали строительство двухсот тонного холодильника в Хайлюле. Конечно, катастрофически не хватало леса и совсем отсутствовал цемент, не хватало сортовой стали, листовой стали, электродов. Срочно пересматривались годовые заявки на следующий, 1960 год. По возвращению Галкина в "Камчатрыбпром" по его проекту вышел отдельный приказ за подписью Каленова об оказании финансовой и технической помощи Хайлюлинскому рыбокомбинату. База технического снабжения подтвердила нам телеграммой о выделении нам строительных материалов и оборудования согласно нашей заявке, кроме того, нам был выделен бульдозер, автокран, газосварочный агрегат. Это вселяло надежду на то, что с открытием навигации, мы это оборудование получим, и намеченная на весну работа будет продолжена.

С наступлением весны стало возможно заняться перепланировкой засольных чанов: там, где были брезентовые чаны, мы установили деревянные, собранные из специальной клепки. Чаны эти были на 15 тонн рыбы каждый, таким расчетом, что уже в эту путину брезентовые чаны аннулируют, и к путине будет задействован один главный транспортер и четыре отводных. По каким-то мне не понятным причинам, на территории рыбозавода было с прошлых лет складировано большое количество круглого леса, его ежегодно выгружали, и его, в итоге, оказалось в начале зимы около трехсот кубометров. За зиму на пилораме из него готовили брус для холодильника, и вот сейчас этот брус перевезли к месту, где будет холодильник. Все ожидали парохода с цементом: тогда и можно будет заливать фундамент и сложить стены холодильника.

По подготовке к путине в порядке контроля проводились производственные совещания, где мне очень часто доставалось: ведь основные работы велись у меня на рыбозаводе. Мне каждый раз приходилось отчитываться за промахи в организации работ, но, несмотря ни на что, я был одержим реконструкцией. Опыта у меня в хозяйственных вопросах было мало, но результат был виден: среди куч снега появились транспортеры, навесы над чанами и уже вырисовывался новый икорный цех. Вечерами, когда на работе уже никого не было, я любил часами любоваться строительной площадкой. В это время в голову приходили хорошие идеи сделать еще что-нибудь для удобства обработчиков, я намечал невидимые переходы чрез линии транспортеров, что потом не раз обсуждалось с бригадой строителей и мастерами технологами прямо на месте, по ходу работы.

С пароходом мы получили в числе генерального груза первую партию цемента в количестве 50 тонн. Этого, конечно, было мало, но на другом судне обещали выделить нам еще сто пятьдесят тонн. А пока этих пятидесяти тонн нам как раз хватило на фундамент холодильника и на заливку пола в новом икорном цехе. Кроме цемента мы получили, по приказу Каленова, оборудование для нового холодильника и еще одну автомашину.

В начале путины к нам приехали сразу два "толкача": заместитель Каленова Черниговский Иван Павлович и заместитель председателя Корякского окружного исполкома, Бекерев Василий Полуэктович. Черниговский согласился на время командировки остановиться у меня, а Бекерев пошел на другую сторону реки в Ивашку в гостиницу колхоза имени Бекерева.

Черниговский на меня произвел впечатление очень энергичного, дотошного человека, его интересовало все, что казалось мне мелочами. Интересен был его распорядок дня: с утра, притом до начала рабочего времени, он вместе со мной уходил на работу и до обеда проводил разнарядку, но в наши дела в расстановке рабочей силы он не вмешивался. Он подключался сразу, как только перед нами на рыбозаводе возникали проблемы: то у нас было мало обручного железа, то не тот сорт масла икорного завезли из Петропавловска. Черниговский тут же садился на радиостанцию рядом с радистом и говорил со снабженцами "Камчатрыбпрома", добивался от них заверения, что ближайшим теплоходом необходимый груз отправят. В этих вопросах он оказывал хорошую помощь. Через 7-8 дней после первой рыбы сразу возникла проблема отгрузки слабосоленого лосося. Тут незаменима была помощь Черниговского. Для одновременной приемки в обработку сырца и уборки уже подошедшей слабосоленой рыбы, надо сказать, самой рентабельной, требовалась дополнительная рабочая сила, а ее можно было привлечь лишь из других организаций: колхоза, рыбкоопа, больницы, школы. В работе с этими организациями мы ожидали помощь от Бекерева. Распорядок работы Василия Полуэктовича был какой-то странный: он днем, видно, отсыпался, а к вечеру появлялся обязательно на веселее, и мне часто приходилось его незаметно уводить с глаз сотни работников. Он не хулиганил, но пытался давать указания, хотя он и трезвый был далек от знания технологии обработки рыбы, а уж в таком развеселом виде он и вовсе выглядел смешным и вызывал, порой, раздражение у людей, занятых тяжелым трудом. За него порой было просто стыдно. Так, в течение десяти дней, он отвлекал меня, да и не только меня, от работы. Мы все с облегчением вздохнули, когда он пришел ко мне в кабинет и попросил отвезти его в районный центр Оссору, что я незамедлительно и сделал, хотя лишних катеров не было, но я нашел выход и отправил его.

Иван Павлович работал в таком же темпе, как и весь коллектив, и однажды пошутил: "Слушай, директор, а тебе придется платить мне зарплату!" Я тоже отшутился: "Иван Павлович, зарплату я тебе платить не имею права, а вот премию гарантирую, но как только мы закончим план". Вот на этом мы и порешили. Мне как-то стало не по себе, когда вечером после его очередного разговора с Василием Никифоровичем по радио, он заявил, что вынужден срочно выехать домой в Петропавловск. Мне было жалко расставаться с таким помощником, а он со мной вел себя не как вышестоящий начальник, а как равный. Илья Матвеевич Перкулимов как-то посетовал, вот, мол, заместитель начальника "Камчатрыбпромом" больше пропадает на территории рыбозавода и очень мало бывает в кабинете. Я считаю, он был командирован для оказания конкретной помощи, и не было большой беды в том, что он вместе со мной ходил по общежитиям, смотрел, как живут сезонные рабочие, что нужно сделать, чтобы быт их не отличался от быта постоянных рабочих. Палаточные городки нужно было чем-то заменять, в этом должна была быть стратегия "Камчатрыбпрома", и Черниговский первый из руководства обратил на это внимание. Но запретить размещать сезонников в палатках - это еще не решение вопроса: нужно было дать возможность нам самим строить капитальное жилье, для этого нужно снабдить нас пиломатериалом, готовым брусом, доской обрезной, шифером, рубероидом. Иван Павлович все это обещал решить и предусмотреть это в фондах поставок снабжения на следующий год. Надо сказать, забегая вперед, с помощью "Камчатрыбпрома" нам в последующие два года удалось полностью избавиться от палаток не только на центральном рыбозаводе, но и на всех наших сезонных базах. Я считаю, что это мой важный вклад в развитие рыбокомбината.

В путину этого года нам удалось задействовать часть транспортеров при обработке рыбы, что облегчало труд обработчиков. Части транспортеров доделали после путины до наступления зимы. Осенью же закончили отделочные работы в новом икорном цехе, всё чановое хозяйство закрыли навесами. Мы сделали на речном берегу причал, надо сказать, на его строительство пошли все отбросы от строительства, весь неликвидный толстый лес, бесполезно гнивший в бунтах. С появлением причала и приобретением автокрана и автомашин (их пока было только две), появилась возможность быстро производить выгрузку плавсредств, тем самым значительно сокращалось время обработки судов. Особенно работать стало легче с получением двух самоходных барж китайской постройки грузоподъемностью пятьдесят тонн; следом подошли два стотонных плашкоута, это позволило обрабатывать суда с небольшим количеством груза досрочно.

Иван Павлович даже, находясь в Петропавловске в "Камчатрыбпроме", не забывал интересоваться нашими делами, особенно строительством обоих холодильников, монтаж которых шел полным ходом. После путины я практически ни одного дня не обходил строящийся холодильник. Теперь у нас было уже все для пусконаладочных работ. Нам нужно было опробовать и подготовить к работе в путину следующего года. Надо сказать, что два года, проработанные мною в качестве директора рыбозавода, дали мне многое: я познал весь технический процесс обработки рыбы настолько, насколько это надо было знать руководителю. И я уже себя не мог видеть только в роли руководителя флота, я был больше директор, чем флотоводец. Перкулимов уже давно не занимался заводом сам, все решения шли через меня.

Как-то, вернувшись с совещания в КРИ, Илья Матвеевич пригласил меня и, выслушав мою информацию о делах, вдруг без предисловия заявил, что он готовит приказ о моем назначении на должность заместителя директора рыбокомбината, со всеми последующими расширениями моих обязанностей и прав. Часть дополнительных обязанностей я фактически уже исполнял, я уже давно занимался вопросами снабжения, руководил флотом, а теперь эти функции подтверждаются приказом.

Теперь мои полномочия распространялись на все базы. Если учесть, что мое назначение предварительно было обговорено с Василием Никифоровичем, мне ничего не оставалось, как только согласиться с этим назначением. Меня беспокоило то обстоятельство, что в область моих полномочий включается еще и сельское хозяйство, в чем я был совершенно новичком, но так как непосредственно сельхоз фермами руководили специалисты, то я смирился и с этим. Итак, я теперь ответственный работник, нет ни одного вопроса, который бы ни касался и меня. Если непосредственно рассматривать производство, то на это время, а это был 1961 год, все изменения были результатом непосредственной помощи "Камчатрыбпрома". Было увеличено энергоснабжение за счет поставки нам трех передвижных электростанций с общей мощностью 450кВт и одной стационарной установки мощностью 250 кВт, которую мы расположили на центральном рыбозаводе, учитывая резкое увеличение энергопотребления в связи с вводом холодильника на 500 тонн готовой продукции. То же самое пришлось проделать с передвижной электростанцией на рыбозаводе №3 Хайлюля, где также вводился в строй холодильник на 200 тонн хранения слабо-среднесоленой продукции. Так что изменения были все-таки ощутимые. Кроме этого, мы сами занялись переустройством рыборазделочных площадок, чанного хозяйства, где мы уже отказались от брезентовых чанов при посоле лосося. В 1961 году Галкин Юрий Васильевич приезжал на 10 дней на пик путины и с удовлетворением отметил изменения в лучшую сторону. Конечно, выражение с удовлетворением - это не совсем так: Юрий Васильевич по своей натуре не мог быть полностью удовлетворен, но все-таки отметил, что видит, что мы многое делаем и, конечно еще нужно много сделать, чтобы качество продукции, ее ассортимент отвечали требованиям времени. Еще много полезных советов мы услышали от него, но то, что сделанная нашими рационализаторами разделочная пристань была предметом похвалы Юрия Васильевича, и он даже взял с собой схему удачного расположения рабочих мест резчиков и засольщиков для передачи другим рыбокомбинатам, - это делало честь нашим механизаторам. И мы этим гордились, но советы нам, конечно, не помешали. Замечания, высказанные им перед отъездом, резко отличались от тех, которые он высказывал раньше, два года назад.

Как-то мы с Перкулимовым в выходной день обходили поселок, заглядывая в самые злачные места, а их было много. Илья Матвеевич подал мысль, что нечего ждать чей-то толчок, нужно самим взяться за поселок. Вот, например, вдоль дороги у нас стоят полуземлянки, нужно их по очереди сломать, а на их место поставить двухквартирные домики засыпного типа, благо, на производство леса стало идти все меньше материала, основную часть построили. И вот появился первый дом такого типа, покрытый шифером и с водяным отоплением, что было в этом поселке впервые. Сколько было радости у поселившихся двух многодетных семей - надо было видеть.

Конечно, это было не похоже на капитальное строительство по проектным документам, чертеж - план мы с Перкулимовым рисовали сами, размеры дома, комнат мы установили с учетом противопожарного разрыва. И можно было видеть, как я, никогда не занимавшийся никаким строительством, но увлеченный, с бригадиром строителей шагами отмерял и ставил колышки по углам для очередного дома. Как только заселяли дом, сразу ломали рядом стоящую землянку, и бульдозер уже ровнял землю под новый дом. Я считаю, что я никогда в жизни не занимался таким гуманным делом: люди по всей улице уже знали, что их очередь придет, но все равно ко мне подходили как к богу, просили ускорить стройку, ведь так всем надоели эти землянки, эти печки, которые нужно было топить зимой день и ночь, чтобы дети не замерзли во сне. Я их всех понимал, я ведь был сам в их шкуре.

За 1961 год центральная улица приобрела вид настоящей улицы: было снесено 11 домов-землянок, и на их месте вырос аккуратный ряд, строго по линии домов с одинаковыми крышами, крашеными окнами. Но стройка все продолжалась. Теперь нудно было построить магазин, клуб, два больших капитальных барака для сезонных рабочих, новую котельную, так как потребителей горячей воды все прибавлялось.

Теперь увеличилось число выездов за пределы рыбокомбината, появились командировки в Петропавловск, в округ и район. Если на активах в районе или округе касались производственных вопросов, Перкулимов обычно выезжал сам. Там смотришь, грамоту подбросят, а иногда, хоть и редко, орден или медаль. Если вызывали по сельскому хозяйству то, конечно же, мне предстояла поездка, и бывали случаи, да и не редкие, что приходилось приезжать с выговором и с большой взбучкой. Я сначала близко к сердцу принимал эти взыскания, но потом то ли привык к ним, то ли разочаровался в пользе этих совещаний в райкоме или окружкоме. Представьте себе, что меня, да и многих других, ругали за плохой надой молока и плохую продуктивность кур-несушек, и, соответственно, все получали выговор и мораль. Зато председателей двух колхозов - "Им. Бекерева" и "Путь Ильича" - хвалили. Почему-то куры у них неслись чуть ли не каждый день, а у нас в 3-4 дня одно яйцо, даже обидно за своих доярок, буренок и кур несушек.

Однажды я прочитал в районной газете, что, оказывается, наши передовики проводят какие-то манипуляции с буренками и курочками, что мне бы и в голову не пришло. Родился теленок, растет, вырастает в корову, дает молоко, а по документам корова еще теленочек, вот такие "теленочки" и дают молоко. Это молоко приписывают ничего неподозревающей корове, и, таким образом, надой на среднюю корову может сделать любой. То же самое делают с курочками: они несут яйца, а по бумагам они еще желторотые, и их яйца приписывают тоже ничего неподозревающей хохлатке. Вот такие факиры от сельского хозяйства и выбиваются в передовики, а мы по неграмотности ходим в отстающих. Я об этих фокусах рассказал на очередном собрании, покритиковал районное начальство и сыскал себе славу критикана. С тех пор я не стал всерьез воспринимать разглагольствования районных специалистов сельского хозяйства, и сам не выступал, правую руку всегда держал сзади ниже пояса и что-то чесал, прерывал я это занятие только когда нужно было перевернуть заранее написанное выступление, а потом продолжал то же самое занятие. Готовить выступающих означало, что перед выступлением с тебя требовали написать свою речь на двух бумажках, одну ты должен сдать в президиум, по другой говорить. Я был еще молодым работником, чтобы часто выступать, но все же и мне приходилось. Бумажку я добросовестно сдавал, а сам говорил по десять-пятнадцать минут без бумаги и, почему-то это никого не беспокоило. Совсем другое дело - совещания в "Камчатрыбпроме", это деловой разговор, там если тебе нечего сказать, или ты не готов, то молчи и слушай, что говорят другие, и если ты говоришь и смотришь в бумагу, то это только чтобы не ошибиться в цифре. Когда совещание проводил Василий Никифорович, то он вел себя совершенно свободно, мог прохаживаться, но при этом он логическую нить не терял, все мысли доводил до конца. Некоторые считали его занудным, дотошным, да это отчасти и было так, но он видел перед собой слушающих молодых и неопытных, как я, и матерых, старых, все понимающих руководителей, вот он и должен был быть понятен всем, этого он, как мне кажется, добивался с успехом. По крайней мере, я слушал его всегда с большим вниманием и уважением. В моем понимании это был руководитель с большой буквы. Он очень редко кого-то хвалил, и если отмечал инициативу кого-то из руководителей, то одновременно указывал на лучший, по его мнению, вариант решения того или иного вопроса.

Однажды я встретил знакомого офицера-пограничника, мы разговорились, оказалось, что он заочно учится в юридическом институте. Он рассказывал о трудностях, об успехах, он уже был на четвертом курсе и готовился к завершающему пятому курсу.

Я поразмыслил: чем я хуже? Ведь я тоже недавно в вечерней школе окончил десятый класс и мог свободно рассчитывать на успешную сдачу вступительных экзаменов в юридический институт. Сам институт Московский, филиал его был в Хабаровске, но консультационный пункт был в Петропавловске, и на вступительные экзамены и на сессию надо было выезжать два раза в году. Вот этим я и загорелся, ведь зимой у меня было время. Не долго думая, я собрал нужные документы и отправил их по почте, к весне я получил вызов на вступительные экзамены. Как всегда была нужда в командировке в город одного из руководителей, вот мне и выпала эта командировка, во время которой я сдал вступительный экзамен. Конечно, цель командировки была не экзамены, а решение вопросов снабжения, и я это тоже выполнил. После зачисления меня студентом-заочником, мы в течение десяти дней посещали установочные занятия. Со студенческим билетом студента 1-го курса юридического института я вернулся домой в рыбокомбинат. Еще в "Камчатрыбпроме" я получил массу поздравлений и, особенно, меня поздравлял Василий Никифорович Каленов. Конечно, я его заверил, что не подведу, и раз начал учебу, так и закончу её как положено. Он мне сказал, что будущий руководитель должен или сам иметь экономическое или юридическое образование, или иметь по одну сторону экономиста, а по другую сторону юриста, тогда такому руководителю будет все по плечу. Это я хорошо запомнил. Дома я тоже принял массу поздравлений по поводу поступления в институт, в том числе и от жены. Дети, конечно, не особенно в этом разбирались, но по всему было видно, что они довольны и гордятся, что их отец - студент. Ещё они откуда-то услышали, что я буду прокурором, о чем я, конечно, не мечтал, да это мне и не нужно было.

Итак, я добровольно одел себе на шею еще один хомут, и теперь нужно было крутиться как белка в колесе: ведь активная жизнь в самом разгаре и отступать уже было некуда, да я и не помышлял о другой жизни. Мне всегда была по душе работа с людьми, я считал себя нужным людям. Когда летом в разгар путины за день решаешь множество вопросов, то считаешь себя полезным человеком. Когда в штормовые дни случалось что-то вроде выходного, я не находил себе места, чего-то не хватало, что-то я должен был сделать. Все люди отдыхали, а один я, конечно, ничего не мог сделать, а в голове возникала масса идей, как сделать лучше ту или иную работу, как облегчить трудоемкий процесс при обработке рыбы или при каком-то другом процессе.

Хотя в это время непосредственно флотом руководил другой человек, Макаров Юрий Иванович, а я лишь курировал его работу, все же иногда, с согласия Юрия Ивановича, я выходил на катере в море порулить и ощутить дыхание моря, и заодно сделать полезное дело - или прибуксировать желонку с рыбой, или отбуксировать кунгас с углем на отдаленный рыбозавод. Проведенные два-три часа в море давали хорошее настроение, новые силы для работы на берегу.

В жизни центрального рыбозавода, да и в жизни всего рыбокомбината, произошло знаменательное событие - вошел в строй впервые построенный хозяйственным способом 500-тонный холодильник. Теперь готовая малосоленая продукция должна будет храниться при минусовой температуре, а не на улице под солнцем, закрытая рогожным мешками. Следовательно, возможность выпускать первосортную продукцию - это явная победа коллектива. В то же время вошел в строй новый икорный цех, в нем было предусмотрено все для выпуска высокосортной икры из лосося, что, естественно, улучшило экономическое состояние. В этом году на центральном рыбозаводе было забетонировано около 250 квадратных метров площадок засольного цеха. Рыбозавод преобразился, работало 6 транспортеров общей протяженностью около четырехсот погонных метров, этого не имел комбинат на 7 рыбозаводах вместе взятых. На рыбозавод за опытом приезжала группа обработчиков из инженерно-технических работников из Анапкинского рыбокомбината и Оссоры. Им понравилась наша улучшенная схема расположения чанового хозяйства и расположение транспортеров, а также механизированная площадка тарировки готовой продукции. Это говорило о некоторых успехах наших механизаторов и технологического персонала. Преображение самого поселка было налицо. Было смонтировано два паровых котла для обслуживания центрального отопления строящихся двухквартирных домов, а их к этому времени их было около двадцати, да и новый магазин уже вошел в строй.

В должности заместителя директора рыбокомбината я проработал около шести лет и однажды, на очередной взбучке, я участвовал в работе совещания по сельскому хозяйству района. На этом совещании присутствовал и директор Анапкинского рыбокомбината Орел Юрий Григорьевич, он был проездом из Петропавловска, где был в командировке. Он без обиняков предложил мне пойти работать к нему на должность директора рыбозавода бухты Лаврова. Этот вопрос должен был решаться в следующем году. В принципе, я не возражал против этого назначения, так как объем работы на Лаврова был большим, правда, рыбозавод специализировался на приеме сельди. С сельдью я раньше не работал, но это было не так важно, там нужен был организатор производства. По заявлению Орла Ю.Г., мои организаторские способности его устраивали, кроме того, он согласовал мое назначение с Каленовым Василием Никифоровичем, и он тоже был не против. На этом наши договоренности пока закончились. Мне нужно было еще одну путину отработать в Пахачах на приемке жирной сельди. Эта временная база работала уже в прошлом году, где во время приема сельди был сам Перкулимов, а как только начиналась осенняя отгрузка, я отправлялся туда и завершал эту экспедицию поздно осенью, отправлял сезонных рабочих, а сам возвращался в Хайлюлю. В эту путину, в связи с напряженным планом и дополнительными обязательствами, нам необходимо было принять около восьмидесяти тысяч центнеров лосося, а после окончания лососевой путины осенью принять не меньше шестидесяти тысяч центнеров сельди, только тогда мы можем сработать рентабельно, иначе нас ожидали убытки.

Лососевая путина 1966 года ничем особенным не отличалась, но Перкулимов решил перехитрить и самого себя, и "Камчатрыбпром". Он настоял на взятии таких больших дополнительных обязательств, что они вместе с Госпланом составили круглую цифру - сто тысяч центнеров, и на эту цифру были написаны мероприятия. Такого количества рыбокомбинат никогда не принимал в обработку. Такой авантюризм Перкулимов объяснял очень просто: "Под такие мероприятия "Камчатрыбпром" вынужден будет выделить дополнительные материалы и оборудование". Этот авантюризм Перкулимову удался лишь в части выделения нам дополнительного материального обеспечения, а вот в части приемки лосося вышла промашка, на берег приняли не больше государственного плана, и нам предстояло заполнить этот пробел за счет сельди.

На этот год Пахачинскую базу мы с главным инженером Яньшиным Н.Н. разделили так: с августа на прием и обработку выезжает он, а как только начинается отгрузка, завершение экспедиции предстоит мне.

В сентябре я выехал в экспедицию в Пахачи, где на нашей базе трудились технологи и рыбообработчики в количестве восьмидесяти человек. По технологии нужно было, чтобы половину специалистов составляли мужчины, а вторую половину составляли женщины, таким образом, кадровый вопрос был решен полностью, флот составлял два катера и три стотонных плашкоута. Отгрузку в этом году осложнял лишь несвоевременный подход рефрижераторов. Экспедиционных баз было много, и как только подходило судно, его моментально загружали. Иногда из-за нерасторопности некоторых руководителей экспедиций, их рыба не попадала на судно, и нужно было ждать следующего. Главным диспетчером в этой суматохе был заместитель Каленова - Патапенко Виктор Петрович. Его присутствие здесь оправдывалось каждый день, каждый час. Наличие продукции он знал на каждой базе. Планируемые подходы судов-рефрижераторов он знал хорошо, решал вопросы оперативно и больше внимания он уделял тем базам, где была лучше организована отгрузка. На каждое подходившее за рыбопродукцией судно Виктор Петрович заранее расписывал, кому сколько отгрузить, и этот лимит каждый старался выполнить, а если позволяла обстановка, сдать лишний вагон.

Осенняя отгрузка осложнялась штормовой погодой. Во время шторма береговые цеха иногда работали в две смены. Нужно было торопиться затарировать рыбу быстрее, так как штормовая погода в морях почти всегда сопровождалась пурговой погодой на берегу. Цеха были холодные, свирепствовали сквозняки, - все это осложняло работу обработчиков, особенно, женщин, они часто болели. Вот в таких условиях работали люди. Из-за сезонности базы здесь не было сушилок, не было бани, душа, и можно было согреться лишь в общежитии, и то после смены. Даже в условиях, когда люди работали сверхурочно, а иногда и сутками, их заработки не были большими. Расценки, утвержденные в министерстве, не давали возможности маневрировать в зависимости от условий работы, а были, казалось, едиными и для жаркого Крыма, и для теплого приморья, и для Олюторовского залива (граница Чукотки с Камчаткой). Всякое отклонение от норм каралось наказаниями, а порой денежным начетом мастеру.

Эта порочная система оплаты хоть как-то стимулировала людей, хотя стимулированием это можно назвать с натяжкой. А вот инженерно-технический персонал за этот, порой, адский круглосуточный труд, получал свой постоянный оклад, да еще 3 рубля 50 копеек командировочных в сутки. Все мастера работали на одном энтузиазме. Эти люди были заинтересованы только в выполнении плана, не имея ничего за свой труд, кроме оклада. Лично я после двух-трех зимних месяцев погашал задолженность по зарплате, за это время, естественно, не приносил домой ни рубля, хорошо хоть Тася сама работала и кормила детей и себя, да еще и меня, вернувшегося из командировки.

Вот и закончилась отгрузка, пришел теплоход "Николаевск" - это было пассажирское судно, на которое мы посадили всех сезонных рабочих до Петропавловска, и своих инженерно-технических работников. Сам я остался, пока не законсервирую флот на зиму.

Навигация была практически закрыта для малого флота, но нам хотелось один катер перегнать своим ходом до Хайлюли. Такая же ситуация сложилась и у соседей, экспедиции Оссорского рыбокомбината, они тоже решили один катер угнать своим ходом. Вот мы и договорились с капитаном Оссорского катера. Под утро, тайком от портнадзора, мы вышли вместе в море и взяли курс на Оссору, а там мы договорились, что он останется у себя дома, а я, не заходя в бухту, отправлюсь до Хайлюли. Это мы планировали, но на деле получилось иначе. При подходе к Оссоре, мы встретили крупный битый лед и пробивающийся из бухты танкер, я поднялся к капитану и попросил его сопроводить мой катер до Хайлюли, но с условием, что я буду на борту танкера постоянно наблюдать за катером, и если он будет отставать и пропадать из вида, то танкер будет сбавлять ход. Дело было ночью и нам пришлось несколько раз останавливаться в ожидании катера. Наконец, мы подошли на рейд Ивашки, где я пересел на мой катер, и мы ушли в реку. Так закончилась сельдевая экспедиция в Пахачах.

Дома меня с радостью встретили ребята и Тася. После Нового года мне позвонил Орел Юрий Григорьевич и просил вылететь в Оссору, где он меня будет ждать через два дня, а звонил он из Петропавловска. Я поговорил со своим директором, он со мной согласился, заодно он дал мне поручение побывать в райкоме по некоторым вопросам. На что я, с удовольствием, выехал. В Оссоре я Юрия Григорьевича ждал не долго - уже на следующий день мы с ним встретились. Теперь он, основываясь на моем согласии в прошлом году, предложил мне полететь на несколько дней в бухту Лаврова, ознакомиться на месте с состоянием рыбозавода, а он по своей мощи, по личному составу в несколько раз превосходил мой Хайлюлинский рыбокомбинат. Хоть и считалось, что рыбозавод находится в подчинении Анапкинского рыбокомбината, но он обладал большой самостоятельностью, своим законченным балансом. Меня это устраивало - большая нагрузка меня не пугала и я согласился. Предварительно по телефону я переговорил со своим шефом: Илья Матвеевич дал мне добро, и мы полетели с Орлом на вертолете, минуя Анапку, прямо в Лаврово. Сам рыбозавод поразил меня множеством посольных цехов, множеством больших, одно- и двухэтажных домов, множеством небольших общежитий. Мощная электростанция, два холодильника, пирсы, примыкающие к обработке, большегрузные суда. Все это для меня было новым. Провели совещание, где Орел познакомил меня с инженерно-техническими работниками и служащими, а их было не меньше пятидесяти человек, включая двух заместителей директора, главного инженера. Такой состав можно сравнить с большим рыбокомбинатом.

Дня два ушло на детальный осмотр всего хозяйства, знакомство с основными плановыми документами, а также отчетными документами за прошлый год, все цифры, конечно, впечатляли. По очереди поговорил с заместителями, зав. отделами и ведущими специалистами. Надо сказать, настроение у всех было рабочее, никто ни на что не жаловался, может, потому, что это было межпутинное время, и люди работали на подготовительной работе.

В общем, на первый взгляд я вроде бы вошел в курс, но одно дело знакомиться с людьми, другое дело, когда я приму завод и вступлю в должность, и мне уже самому придется решать все вопросы, но об этом не хотелось думать. Я был настроен поскорее приехать сюда с приказом о моём назначении, и приступить к работе.

С прибывшим с почтой вертолетом, мы улетели в Корф, побыли у первого секретаря райкома Тришечкина С.П., побыли на Корфском рыбокомбинате. Орел всем меня представлял, как будущего директора. К концу этого же дня мы с Орлом вылетели в Оссору, там разлетелись в разные стороны - я к себе, он на вертолете в Анапку. Мы договорились созвониться, как только я буду готов лететь в Анапку за приказом.

Дома мы с Тасей договорились, что пока я лечу один, готовлю в Лаврово квартиру, а затем, с открытием навигации, приеду и заберу семью туда.

На работе Перкулимов не чинил препятствий моему переводу в Анапку, вернее, в Лаврово, так как у него с Каленовым состоялся телефонный разговор. Василий Никифорович предупредил Перкулимова о моем назначении и сказал, что это решение "Камчатрыбпрома". У меня для выезда уже было все готово, но тут разыгралась такая пурга, что о вылете нечего было и думать. Пришлось терпеливо ожидать улучшения погоды. У меня было какое-то двойственное положение: тут уже не работаю, а хожу в контору по привычке, там еще работать не могу, так как вынужден сидеть тут. Да и переход в другой коллектив был для меня делом непривычным, это был второй мой переход на другое предприятие за всю мою трудовую деятельность, и я привык к людям, мне трудно было вот так взять и уехать, но дело было сделано. Детей переезд тоже лишал друзей, с которыми они учились, проводили много времени в играх. Вскоре из "Камчатрыбпрома" я получил приказ о моем переводе в Анапкинский рыбокомбинат с назначением меня директором рыбозавода Лаврово-Анапкинского рыбокомбината. Теперь я мог с улучшением погоды вылететь прямо в Лаврово. Орел тоже получил этот приказ, он сразу позвонил, чтобы я прилетел сначала в Анапку, а дальше он направит со мной несколько человек из управления для помощи в оформлении принятия мною рыбозавода. Так и вышло: с улучшением погоды я вылетел в Анапку, имея при себе один чемодан с одеждой и больше ничего. В Анапке меня встретил сам Юрий Григорьевич, увел к себе домой, так как гостиницы не было. Вечером, по окончании рабочего дня, он собрал весь инженерно-технический персонал, провел небольшое совещание, познакомил меня с каждым работником. Некоторых я давно знал, но, в основном, это для меня были незнакомые люди. По окончании совещания, когда все расходились, он оставил начальников отделов и секретаря парткома Дудина В.И., и в этом узком кругу Орел предложил отметить мое назначение несколькими стопками коньяка. Все пожелали мне удачи, терпения, мужества, раз я согласился забраться в такой медвежий уголок Камчатки. Вскоре все мы с бодрым настроением разошлись по домам.

В Анапке я пробыл четыре дня, и с улучшением погоды вылетел к месту своего назначения. Вместе со мной полетели капитан флота Запольский С.С., главный механик, главный технолог, начальник планового отдела Киреленко Д.С., секретарь парткома Дудин В.И. и председатель комитета профсоюза Мирошник. Эта внушительная бригада в таком составе еще ни разу не выезжала, это говорило о серьезном намерении управления разобраться во всех делах и жалобах, которые в разное время поступали. Это были, в том числе, и кадровые дела: кого-то незаконно, как они считают, уволили, кого-то, наоборот, не отпускают, кого-то сокращают.

Эти вопросы, конечно же, решать придется мне самому, но пока пусть разбираются, кому это положено.

По приезду, на производственном совещании, я поставил вопрос о неоправданно завышенном списочном составе рабочих, по моему мнению, очень много оставляли на зиму рабочих. Рыбозавод по своей структуре был сезонного характера и, естественно, рабочих нужно было оставлять только такое количество, чтобы обеспечить заготовку льда, изготовление ящичной тары, и ремонт и изготовления бочкотары. Для этого по норме требуется в три раза меньше людей, чем есть на самом деле. Пример: на заготовке льда работала бригада в составе 18 мужчин, заработок каждого был выше в 2-3 раза, чем на центральном рыбозаводе. На заготовке льда по норме нужно 5-6 человек, числилось, как я уже сказал, 18 человек. Работали они по очереди, а остальные просто сидели дома. Заработок завышался за счет приписок по переброске снега с места на место, благо снега там хватало. Вот этот вопрос беспокоил управление рыбокомбинатом, а вот сдвинуть ситуацию с мертвой точки было очень трудно. Конечно, люди не виноваты: раз их оставили, то будьте добры обеспечить их работой и зарплатой, их не касается, откуда берутся деньги. Зато это касается управленцев рыбозавода, отдела кадров и планового отдела - это они должны были подсчитать объем работы в зимний период и оставить столько рабочих, сколько положено по нормативам. Этого не сделали, а вот сейчас нужно принимать меры, нужно занять людей на работах, связанных с изготовлением тары и разрешить отпуска, увольнение желающих. Все эти меры касались только рабочего контингента, и не касались инженерно-технического персонала: их ни увольнять, ни переводить куда-то нельзя - это основной костяк специалистов и на их подготовку уходят годы. Эта категория всегда оценивалась как золотой фонд флота. Вскоре приехавшая со мной комиссия закончила свою работу, замечания и предложения они оставили мне, и вылетели домой, а их рекомендации предстояло выполнять мне. Я вплотную занялся своими делами и сразу столкнулся с парадоксами. Если в Хайлюли, проводя ежедневные диспетчерские совещания, я постоянно сталкивался с проблемой нехватки рабочих и всегда приходилось что-то оставлять на потом, что-то за счет этого делать срочно, то здесь я столкнулся наоборот с излишним составом. Приходилось постоянно думать, чем занять людей с пользой, а не просто откапывать от снега цеха, чем, в основном, здесь и занимались. Снег, независимо от наших усилий, таял интенсивно, особенно там, где люди посыпали снег шлаком. Эта явная липа процветала всюду, за это начислялась огромная зарплата, и этот парадокс всех устраивал: и рабочих, и мастеров, и не нужно было думать, как занять людей полезным трудом.

Вот в такой обстановке не трудно было оказаться в числе злодеев, не дающих людям заработать, да и мастера обработки были недовольны, что им мешают работать по старинке. А работать нужно. Эти колоссальные деньги за перелопачивание снега ложатся потом на себестоимость рыбопродукции, потому и продукция была такая дорогая и создавала ее убыточность, а снижение себестоимости продукции - это была задача задач всего коллектива, над этим призваны были работать и экономисты, и руководство рыбозавода в особенности.

Независимо от нерегулярности работы авиации, а другой связи с материком не было, люди, которые давно мечтал выехать, начали подавать заявления на увольнение. Были и уважительные причины: по болезни их приходилось отпускать, а были и такие, которые почувствовали, что большие заработки уже не светили, и они спешили уехать, пока были большие средние заработки, чтобы получить хорошие отпускные. С этими еще приходилось детально разбираться, кого оставлять до осени, кому и удовлетворить просьбу.

Весна подкрадывалась незаметно, вот уже бухта очистилась ото льдов и катера могли выйти за её пределы. Когда оттаяли чаны и нужно было их чистить, оказалось, что в чанах лежать пласты сельди. Она была пригодна в пищу, но, как всегда, она вывозилась и выбрасывалась в море. Даже если бы мы задумали ее отправить, ее никто бы у нас не принял, несмотря на ее отменное качество. Сельдь осенью отгружалась, в основном, слабо и среднесоленая, а на крепкосоленую не обращали внимания из-за ее дешевизны. Считалось, что затраты на сбор и приведение в ликвид прошлогодней селедки дешевле ее стоимости, и поэтому ее вывозили в море и выбрасывали. Такой сельди вместе с жировой солью на плашкоутах мы вывезли тонн четыреста, это вместе с солью, а чистой селедки тонн триста.

На берегу бухты располагались два грузовых пирса: у одного глубина в отлив была 3,5-4 метра, в прилив доходила до 7 метров. Второй пирс был с большей глубиной, к нему можно было швартовать судно до 6-7 тысяч тонн грузоподъемностью, глубина этого пирса была до 9 метров. Наличие таких пирсов упрощало и, стало быть, удешевляло погрузочные работы. Прием рыбы вёлся четырьмя рыбонасосными установками, расположенными ближе к цехам.

Путина началась как-то незаметно, то подошел один РС-300, то сразу два, потом был перерыв по нерабочей погоде. С установлением рабочей погоды, они пошли сразу по несколько судов одновременно, и вот уже создалась небольшая очередь на сдачу. Прием осложняла одновременная выгрузка соли с подошедшего судна. Подошел теплоход с сезонными рабочими, их прибыло четыреста человек на этом судне. С приемом и расселением прибывших сезонных рабочих получилось недоразумение: не хватало постельных принадлежностей. Пришлось отправиться на Сахалинскую базу, расположенную на другом берегу бухты. Эта база принимала небольшое количество рыбы и закрывалась, поэтому директор базы охотно поделился лишними постельными принадлежностями, конечно, за деньги. Таким образом, мы вышли из трудного положения. Через два дня все люди были задействованы на обработке сельди.

Часто я заходил на РС-300, подолгу разговаривал с капитанами о состоянии промысла, интересовался их оценками перспективы добычи, в каких районах скоплений сельди больше, где меньше. Были мнения разные: от обнадеживающих, до катастрофических, и я решил с одним из РС-300 "Громобой", где капитаном был давно мне знакомый Войницкий Сергей Игнатьевич, выйти в море. Вышли мы в море рано утром и днем уже были в поисках. На горизонте маячил не один десяток судов такого же типа. Сергей Игнатьевич сделал замет по наводке самолета, специально работающего в этом районе. Позывной самолета был "Рыба". Самолёт связался с нами по радио и командовал нашим перемещением, так как скопления косяков он с воздуха видел ясно, и если видел, что РС находится уже в пределах косяка, давал команду на замет, и дальше уже было дело капитана, как завершить замет, тут уж играла роль опытность судоводителя. На этот раз Сергей завершил замет удачно. Когда кошель сбили, в нем оказалось, по оценкам капитана, не меньше 2-3 тысяч центнеров сельди. Начали заливку, погода была рабочая, и залили не только трюм, но и палубу - это около 1200 центнеров, ну, может, и 1500 центнеров, но в неводе осталось еще столько же. Я предложил капитану подозвать желающих залиться рыбой, что он и сделал. По рации он передал свои координаты и пригласил подойти и залиться рыбой. Надо сказать, в прошлом году была такая практика, что судно заливалось из своего кошелька, и если в неводе оставалась рыба, не зависимо от количества, она просто выпускалась в море и камнем шла на дно, а судно спокойно шло на сдачу. Если учесть, что в этой акватории работало до сотни судов, то можно себе представить, какое количество сельди, сдавленной в кошельках, выбрасывалось в море и толстым пластом покрывало дно залива. В этом году была разработана система такая: излишнюю рыбу из кошелька не выбрасывать, а отдавать на другие суда за 50% оплаты, т.е. половину рыбы записывал добытчик, а вторую половину оформлял на себя транспортирующий. Рыбы было много, а охотников заливаться из чужого невода мало было, каждый предпочитал ловить сам, а остальную часть опять выбрасывали, за этим никто не следил и никого за это не наказывали.

Возвратившись на рыбозавод, я сел за составление докладной записки на имя Каленова и представителя обкома партии в сельдевой экспедиции Рындина Якова Захаровича. Мое предложение сводилось к одному: нужно ограничить общий вылов, и запретить уже выловленную рыбу выбрасывать в море. Рыба уже поймана, на ее лов потрачены деньги. Рыбу просто надлежало доставить на береговое предприятие, и вот уже готова продукция в любом ассортименте. Письма эти ушли по адресатам, но никакой реакции не последовало: ни после этой путины, ни потом, вплоть до полного уничтожения алюторского стада сельди.

Лишь после этого я убедился, что постоянное требование увеличения вылова - это был закон, при этом, что будет после, никого не волновало. Организации КПСС на всех уровнях требовали только количество, не обращая внимания на качество и ассортимент, за которое отвечали только рыбопромысловые предприятия.

На десятки тысяч тонн загубленной сельди не обращали внимания, как будто этой проблемы не существовало, а ведь об этом знали все руководители: от мастера лова до директора, от инструктора райкома КПСС до секретаря обкома, - все знали, но говорить об этом, видимо, не считали необходимым.

На рыбозаводе кипела работа, вместе с приемкой сельди одновременно шла тарировка, и сразу же отгрузка готовой продукции. Процесс шел почти беспрерывно, и несколько дней мне приходилось работать и в кабинете с бумажками, и на территории цехов, и в холодильниках, где работа шла в две смены. Очень много времени приходилось быть на радиостанции, откуда шли переговоры с центральной базой и с представителем обкома Рындиным, и с "Камчатрыбпромом". Все требовали информацию, сколько принято рыбы за сутки, сколько отгружено, сколько затарировано.

Один рефрижератор на 3,5 тысячи тонн отгрузили, уже накапливалась малосоленая сельдь и в холодильниках, и на улице просто штабелями, а держать такую продукцию вне холодильников было опасно, так как падает сортность. Пришлось остановить тарировку, а это значит, что сельдь переходит в крепкосоленую, что означало потерю денег. Разница в цене между слабосоленой и крепкосоленой сельдью большая, мы ежедневно теряли миллион рублей. Пришлось бить тревогу, во все концы пошли телеграммы - нужен был рефрижератор для отгрузки. А пока его не было, мне приходилось целыми днями держать связь со всеми инстанциями. Представитель обкома Рындин сказал мне на переговорах: "Вы обязаны принимать все меры, иначе с вас лично будет особый спрос". Василий Никифорович ободрял меня: "Приемку не ослаблять, тарировку не прекращать, судно скоро подойдет". Но его все не было и не было. Тарировку я распорядился продолжать, но складировать готовую продукцию в свободном цеху под навесом, там все же не так тепло. За несколько дней хорошей работы накопилось продукции больше двух тысяч тонн, а судно все не шло.

Наконец ночью, когда я отдыхал на радиостанции, в комнате отдыха меня растолкал радист и сообщил радостную весть: к нам подходит рефрижератор "Саянские горы", который может взять около трех тысяч тонн продукции, но тарировка еще шла, и нужно было начинать добиваться подхода еще одного судна. Итак, ритм работы пока не нарушался.

Дела, в общем-то, шли неплохо, но тут, как всегда некстати, разыгрался шторм, прием рыбы прекратился, и пришлось усилить тарировку рыбы. У пирсов собралось около двух десятков РС-300 в ожидании улучшения погоды. Беседуя с капитанами о перспективе дальнейшей работы добывающего флота, почти все прогнозировали резкое уменьшение скопления больших косяков после такого сильного шторма - капитаны видели много разбитых мелких косяков, да и те смещались на юг, так что массового поступления сырца не ожидалось. Люди до этого шторма работали без выходных больше месяца, и теперь участились случаи не выхода на смену целых бригад, что негативно влияло на темп тарировки. На время напряженной работы приходилось закрывать торговлю винно-водочной продукцией, рыбокооп пошел нам на встречу в интересах производства. Сейчас же, когда был объявлен отдых на два дня, председатель рыбкоопа поставила вопрос так: вот мы шли вам на встречу, не торговали водкой, тем самым наш план по товарообороту был сорван, а вот теперь мы вынуждены торговать свободно, чтобы подогнать товарооборот до плана. С этим пришлось согласиться, тем более, от меня этого требовал райком КПСС, ведь он, как сказал секретарь, несет ответственность и за торговлю тоже. В общем, пришлось давать аванс своим рабочим, чтобы они могли приобретать все, что им нужно - нужно же было помочь рыбкоопу выполнить план товарооборота. Конечно, эти два дня не обошлись без ч.п.: было много побитых, но серьезных жертв не было, два милиционера и дружинники поработали на совесть. Через три дня пьянка пошла на спад и все постепенно начали выходить на работу. Денег ни у кого больше не было, да и в кассе тоже. Безналичная столовая кормила всех работающих с последующим вычетом из зарплаты. Шторм стихал, РС начали по одному, а то и группами выходить в море на поиски. Я ежедневно просиживал часами в диспетчерской, слушал разговоры между собой капитанов РС и убеждался, что наступил какой-то перелом в промысле: за рыбой гонялись все, в том числе, и самолет, но он, часто не обнаружив скопления рыбы, уходил на базу без результатов. Отдельные удачные заметы не давали повода ожидать большой рыбы, а малая была. В сутки с моря заходили на сдачу в бухту три судна - это 4 тысячи центнеров, что, конечно, нас не устраивало. Приходилось снимать бригады с посола, чтобы усилить тарировку и отгрузку готовой продукции. Уже чувствовался конец работы. С полным прекращением приема сельди на обработку, стал вопрос об уменьшении численности сезонных рабочих, то есть об их отправке на материк. В переговорах с Каленовым и Орлом я поставил вопрос об отправке на материк триста человек прямо сейчас, и пятьсот человек через 10-15 дней. Мне подтвердили отправку трёхсот человек на теплоходе "Николаевск", что и было сделано. Через несколько дней 300 человек уехали. Оставшиеся люди были сформированы на усиление бригады по уборке продукции. Много времени у меня уходило на переговоры, переписку о поставке нам рефрижераторных судов, так как на берегу скопилось продукции около четырех тысяч тонн, а ни на рейде, ни у пирсов таких судов не было.

Неожиданно мне помог Виктор Петрович Патапенко. Он в это время координировал отгрузку рыбопродукции в Алюторской экспедиции. У него сложилась такая ситуация, что к берегу подошли сразу три рефрижератора, но продолжительная штормовая погода не позволяла их загружать. Он мне предложил одно судно с условием, что я его загружу полностью и без простоя, на что я сразу согласился. Этот вариант позволил нам за трое суток загрузить на "Целиноград" три тысячи двести тонн среднесоленой продукции. После его ухода подошел "Художник Васнецов" и стал на внешний рейд, войти в бухту он не захотел по осадке, и мы начали его обработку с помощью плашкоутов. Отгрузкой на это судно мы фактически закончили отправку слабосоленой продукции. Оставалась крепкосоленая - это было около тысячи двухсот тонн продукции. После отправки крепкосолёной рыбы можно будет считать, что мы закончили работу. Поступило распоряжение отправить еще триста человек сезонных рабочих, но это уже делалось без меня. Я был вызван на первую сессию в институт.

Семья моя была перевезена в Лаврово еще в июле месяце и жила уже в квартире, Тася работала технологом в холодильнике, который впервые готовился зимой принимать навагу от бригады вентерного лова колхоза "Ударник", выставившего десять вентерей. Вылетел я вертолетом до Корфа, откуда на самолете добрался в Петропавловск.

Только прилетев, я посетил "Камчатрыбпром", доложил Каленову о результатах работы рыбозавода и о состоянии дел на момент моего выезда. Как всегда, Василий Никифорович сделал ряд существенных замечаний, в частности, он подверг критике слабую работу в выпуске рентабельной продукции. Ведь около полутора тысяч тонн крепкосоленой продукции - это упущенные деньги, так как разница между соленой и слабосоленой рыбой составляла около семита рублей за центнер. Пожелав мне успехов в учебе, Василий Никифорович отпустил меня и наказал мне перед отъездом в Лаврово зайти к нему. Пришлось разыскать своих сыновей Валеру и Сашу, оказалось, что оба они сейчас в море. Валера уже работал самостоятельно четвертым помощником на каком-то СРТР, и был на промысле. Саша находился на практике и тоже был где-то в море, так что лично их мне увидеть не довелось, но я теперь знал, что один уже в УТРФ, другой тоже делает последний рейс в качестве курсанта и скоро выйдет в свой первый рейс в качестве штурмана.

Зачеты и экзамены за первый семестр мне давались довольно-таки трудно, возможно, разрыв между школой и институтом был велик, особенно сложно мне давался немецкий язык, но все же и его я одолел и сдал. Остальные предметы приходилось готовить и сдавать заново. Сутками приходилось читать и просматривать кучу гуманитарной литературы, и все же первый семестр был позади и я закончил его без хвостов. Теперь до весны я был свободен от учёбы, а после сдачи второй сессии я переходил на второй курс. Но это все было впереди, а пока начало было положено, и я смелей стал смотреть в будущее.

По окончанию сессии я посвятил несколько дней хождению по отделам и службам КРП.

Михаил Борисович Овечкин, заместитель Каленова, увидев меня, предупредил, что через два дня намечено мое утверждение в должности директора Лаврово на бюро обкома КПСС, к чему я должен был быть готов. А что мне было готовиться? Я готов был откликнуться на любое предложение и в назначенный день я зашел к Овечкину в кабинет, и мы с ним вместе поехали на утверждение. Перед бюро Овечкин завел меня в отдел промышленности, где предстояла беседа со мной, беседа ознакомительная. Но когда мы зашли в этот отдел, я сразу опешил, увидев работника этого отдела, который обо мне должен был делать доклад. Это была хорошо знакомая мне женщина но сейчас она сидела "с обкомовским видом", очень серьезная, и о нашем знакомстве знали только мы двое, поэтому заговорщески друг другу улыбнулись и сделали вид, что не знакомы. Овечкин и догадываться не мог об этом и начал нахваливать меня Анне Петровне, так звали мою знакомую, что я и грамотный, и серьезный, и внимательный, в общем, хороший, и меня надо утвердить в должности, на которой я работаю вот скоро уже год. Анна Петровна с серьезным видом выслушала данную мне характеристику и, сдерживая улыбку, посмотрев на часы, предложила пройти в приемную первого секретаря, где заседание бюро уже шло, и мы должны ожидать вызова. Через короткое время нас троих пригласили войти в кабинет первого секретаря, где по обе стороны большого стола сидели члены бюро. Кого-то я знал раньше, а кого-то я видел впервые. В этом кабинете, где, порой, решалась судьба не одного руководителя области, района, я был впервые. Вид всего, что находилось в этом кабинете, внушал не то страх, не то уважение к сидящим здесь людям, и, даже люди, знавшие меня раньше, смотрели так, как будто видели меня впервые, мысленно задавая себе вопрос - а как это он сюда попал? Мне предложили сесть в торце стола со стороны двери, а на другом торце стола стоял приставной столик, где заседал первый секретарь Качин Дмитрий Иванович, с которым я раньше встречался на дне рождения Орла Юрия Григорьевича, что, конечно, не давало мне повода вести себя более свободно. Да я и сам чувствовал дистанцию между мной и знавшими меня присутствующими - она была огромной, и вел я себя так, как будто я впервые встречаюсь с этими людьми. Дмитрий Иванович, конечно, хорошо понимал мое состояние, и сразу же объяснил членам бюро кто я, что от них требуется, и предложил Анне Петровне изложить суть дела и мнение промышленного отдела по моему вопросу, что она, с привычной деловитостью, и сделала. Она, коротко охарактеризовав меня как руководителя, не забыла сказать, что я являюсь студентом-заочником юридического института, и выразила желание промышленного отдела утвердить меня в должности директора рыбозавода Лаврово.

Вопросов мне не поступало, и Дмитрий Иванович, коротко пожелав мне успехов в работе и обязательного окончания института, озвучил решение бюро о моем утверждении. Качин, к моему удивлению, вышел из-за стола, подошел ко мне, пожал руку и пожелал здоровья, успехов в труде и учебе и, шутя, как я понял, пожелал, чтобы когда-нибудь мы встретились с ним на бюро по поводу моего повышения, если я, конечно, буду к этому готов.

На этом мое утверждение и закончилось. Мы вышли в коридор. Овечкин пошел по своим делам, а Анна пригласила меня к себе в кабинет, где, после пятилетнего перерыва, мы с ней обо всем поговорили.

Перед отъездом домой я побывал у Василия Никифоровича, где я ему высказал своё предложение: в связи с явной тенденцией сокращения сельди в Олюторском районе, уменьшить численность рабочего персонала на зимнее время. С этим предложением он согласился, но предупредил, что это нужно делать осторожно, чтобы не перегнуть палку, как он сказал, в дурную сторону. А нужно было уменьшить количество рабочих с таким расчетом, чтобы к приему сельди на следующий год подготовить базу вовремя и в полном объеме. Кроме того, он дал совет все это сокращение согласовать со специалистами и с дирекцией Анапкинского рыбокомбината.

Все запланированные дела в "Камчатрыбпроме" были решены, я вылетел в Оссору, оттуда в Анапку, в управление рыбокомбинатом. С неделю согласовывали, уточняли планы на сокращение штатов на зиму, да и вообще по рыбозаводу Лаврово намечалось сокращение инженерно-технических работников, сокращение технологов, бухгалтерии, планового отдела, в общем, предстояла большая работа по упорядочиванию численности всего персонала - это была одна из конкретных мер по сокращению себестоимости продукции.

Хозяйственный год заканчивался и, по предварительным расчётам, комбинат мог выйти на результат без убытков, а рыбозавод Лаврово выходил с небольшой прибылью, хотя должен был по плану дать несколько миллионов чистой прибыли. Вот теперь готовились мероприятия по выводу рыбокомбината из убыточного предприятия в прибыльное, над этим предстояло работать и коллективу Лаврово. Мне предстояла трудная задача по сокращению, так как не все желали расставаться с такой работой, где зимой при меньших физических затратах люди жили безбедно, а теперь им нужно ехать куда-то на новое место жительства. Но эту работу нужно было сделать, как бы мне этого не хотелось. Юрий Григорьевич мне в помощь решил направить в командировку начальника планового отдела Кириленко, начальника отдела труда Зарудаеву, зам. главбуха Маслова с таким расчетом, чтобы предстоящее сокращение обосновать расчетами и не допустить нарушений законодательства о труде при увольнении работающих.

Мы все вместе вылетели сразу в Корф, минуя Оссору. В Корфе из-за плохой погоды пришлось задержаться на целую неделю. Надо сказать, что сложности перелета из Корфа в Лаврово создавал перевал, который подолгу находился в тучах, поэтому тут плохая погода бывала очень подолгу, особенно, зимой и осенью.

По прибытии домой, я сразу же занялся подготовкой к сокращению, надо было готовить людей к этой неприятной, но все же необходимой операции.

Я провел совещание сначала со своими заместителями и зав. отделами, описал им обстановку. Кстати, и заместители тоже подлежали сокращению, их было четыре, а предполагался всего один заместитель и один главный инженер, а оставшиеся три заместителя подлежали сокращению. Потом мы провели расширенное совещание с инженерно-техническим персоналом. Совещание прошло очень бурно. Люди, конечно, понимали необходимость сокращения, но и уезжать не хотелось. Конкретного списка еще не было, и поэтому каждый считал сокращенным себя.

Не ожидая появления приказа о сокращении, некоторые сами подавали заявления, тем самым упрощая процедуру составления списка сокращаемых. Конечно, не каждого подавшего заявление хотелось отпускать, поэтому приходилось лично беседовать с людьми, убеждать, отговаривать. Все же список уволенных был составлен и вывешен на обозрение за две недели до приказа, как это предусматривается трудовым законодательством. Командированные из управления специалисты, вместе с моим заместителем по производству и главным инженером, составляли графики по подготовке производства к следующей путине, графики заготовки льда и изготовления ящичной и бочкотары, уточняли потребность в рабочей силе. Тем временем мы отправляли на вертолетах до Корфа сокращенных и просто уволенных, а там они разъезжались кто куда, многие оставались в Корфе, кто-то уезжал дальше. С увеличением числа выехавших росло поступление жалоб в районную прокуратуру на, якобы, необоснованность увольнений.

Прокурор района вынужден был сам прилететь разобраться с жалобами, так много к нему их поступало. Он со своим помощником провел у нас около десяти дней, досконально проверил все приказы, связанные с сокращением, и вообще все заявления, все расчеты с отъезжающими, но, к нашему удовлетворению, он не нашел явных нарушений увольнения. Прокурор признал, что сокращения, связанные с производственной необходимостью, особенно со спадом производства, все эти меры в таких случаях предусмотрены трудовым законодательством. Прокурор улетел, жалобы тоже пошли на спад.

Работа постепенно входила в обычный режим. К концу зимы вылетело около ста человек, на рыбозаводе осталась оптимальная необходимая численность, подготовка шла по графику. Кроме того, впервые в этом году было выставлено колхозниками 12 вентерей для подледного лова наваги. Рыба шла очень хорошо, один из действующих холодильников был практически забит мороженой навагой - это около полутора тысячи центнеров деликатесной продукции. Её реализация покроет на 30% затраты по зимовке, а это уже видимый результат положительной работы всего коллектива рыбозавода.

По традиции и стилю работы, которые были заложены еще в Хайлюлинском рыбокомбинате, где я последние годы перед переходом в Лаврово работал зам. директора и непосредственно занимался производством, у меня сложился определенный распорядок, верность которого подтверждалось на деле. Я начинал свой рабочий день в шесть часов утра, когда основная масса рабочих, да и руководителей среднего звена еще спала. Я, не спеша, обходил все производственные цеха и все места, где предстояло работать в наступающий день. Мне никто не мешал разобраться в беспорядке, который мне попадался на глаза, а неполадки были мне видны, поскольку в технологии обработки я уже разбирался. Были видны захламления рабочих мест старой тарой и просто мусором. Проходя в течении часа по небольшой территории, я составлял мысленно перечень неотложных работ, которые нужно было выполнить в первую очередь. С этим я в 8 часов приходил в свой кабинет, где меня уже ждали мои подчиненные. С этого и начинался рабочий день: начальники цехов, мастера обработки, получив замечания и мои рекомендации, расходились по местам, где их, в свою очередь, ждали подчиненные. Я же имел возможность заниматься бумагами, а это были, в основном, наряды, в которых я должен был разбираться: или подписать к оплате, или вернуть на проверку в отдел труда и зарплаты. Так проходил почти весь рабочий день. Вечером обычно нас собирал или директор, или секретарь парткома проводил свои мероприятия, и везде я должен был присутствовать, так как я был еще и заместителем председателя профкома. Таким образом, я совмещал должности всех замов общественных организаций. Меня не обходили критикой ни на одном собрании, всюду я был обязан и, конечно, не поспевал сделать то, что я должен был, особенно по общественной линии. Впрочем, так сложилась система управления в эти годы, что у руководителя, если он таковым является, не может быть грани между производственными и общественными обязанностями: ответственность за исполнение партийных решений определялась как не выполнение плана с соответствующими выводами. Были случаи и не подчинения, когда за неоднократное игнорирование партийной политики директор, при его компетентности, мог свободно лишиться своей должности, и тут редко мнение вышестоящего руководителя принималось во внимание партийным органом. Вот в такой обстановке пришлось работать в Лаврово. Руководствуясь только интересами производства, проводить кадровую политику, то есть оставлять только полезных для дела людей, а под сокращение, конечно же, попадали и коммунисты, и активисты, но бесполезные для производства кадры. Хотя к этому времени все сокращенные, в основном, выехали в другие рыбопромышленные предприятия, но их жалобы осели в отделе Алюторского райкома, и даже были в обкоме партии.

По всем этим жалобам приходилось объясняться, а порой, даже давать письменные объяснения на имя первого секретаря райкома, обкома партии. Конечно, законность их увольнения по сокращению ни у кого не вызывала сомнений, даже у прокуратуры района. Однако в партийных органах сложилось определенное мнение обо мне, как о руководителе строптивом по отношению к партийной дисциплине, и мне в дальнейшем пришлось туго, доказывая, что это не так. На меня с прохладой смотрел секретарь Карагинского райкома Симонов Александр Васильевич и работники его аппарата. Только благодаря отдаленности рыбозавода Лаврово и трудностям, связанными с регулярностью авиатранспорта, посещения партийными лидерами были очень редки, но зато на мне отыгрывались тогда, когда я попадался им на глаза во время моих частых командировок в область, район или округ.

Вспоминается один случай в Лаврово. Как-то проходили выборы в местный совет, и в списке, который прислали из райисполкома, значился Войнов В.И., местный рыбнадзор. Надо сказать, что он был бездельником и аморальным человеком. Во время выборов за него проголосовало очень мало избирателей, и он не прошел. Это было названо в райкоме ЧП, и я срочно был вызван в райком по надуманному поводу с информацией по сельскому хозяйству. Я, конечно, прибыл и сразу попал на бюро, где рассматривались результаты прошедших выборов. Оказывается, было много случаев, когда рекомендованные райкомом кандидатуры на местах были просто провалены. Это считалось недопустимым, и когда дело дошло до меня, я объяснил это, по-моему, просто: "Кандидатура Войнова была неудачно подобрана здесь вами, и люди на местах посчитали, что он недостоин". На это мне прямо на бюро записали, что я близорукий руководитель, не смог, или не захотел отстоять линию партии. На бюро я наслушался разных эпитетов в свой адрес, что я не дорос идейно до руководителя такого коллектива, что я идейно обедневший и не повышаю свой политический уровень, что я просто близорук. Я понял тогда навсегда, что там объяснить что-либо невозможно, там нужно либо со всеми согласиться, вопреки своим убеждениям, либо уходить с работы и признать себя виновным во всех мыслимых и немыслимых грехах - третьего не дано. До конца бюро я с трудом досидел, но вот после, в беседе с первым секретарем, я понял, что он тоже винит свой аппарат. Но, как он выразился: "Часть вины ты должен взять на себя, а с остальными мы разберемся". За что виновен был я, я так и не понял.

Это заседание бюро я запомнил на всю жизнь, я начал по-настоящему понимать, что демократические выборы никому не нужны, райком дал разнарядку, что в местном совете должно быть: два коммуниста, три беспартийных до 40 лет, три комсомольца, в том числе семь женщин и восемь мужчин. Но кто эти люди - лодыри, пьяницы, или ударники - это никого не интересовало, вот по такому принципу мы и должны были жить, как в той русской пословице "прокукарекай, а там хоть и не рассветай".

Между тем жизнь на рыбозаводе шла своим чередом. Заканчивалась неважная путина, продукция была затарирована и подготовлена к отгрузке в город Петропавловск, но о прибытии рефрижератора пока никаких известий не было, а лед в бухте уже вынесло в море, пирсы освободились и мы были готовы к отгрузке своей продукции.

Подходила к завершению подготовка технологического льда, была заготовлена половина требуемой ящичной тары, почти всю имеющуюся бочечную клепку передали на бочкотару. Готовилась к приему сезонных рабочих жилплощадь. По данным рыбацкой науки, подходы осенней сельди в этом году должны были резко сократиться, с учётом этого мы и готовились к путине. Конечно, плановые показатели, как и практиковалось в это время в плановых органах, строились от достигнутого в прошлом году уровня. Оставалось загадкой, как можно достигнуть уровня прошлого года, если подходы сельди резко сократятся. Партийные органы, их руководители даже призывали увеличить добычу и обработку сельди, независимо от сокращения подходов.

Наконец, дали подход рефрижератора за навагой. Погода была благоприятной, рефрижератор подошел прямо ко второму пирсу, он был пустой, т.е. свободный от груза. У пирса на его борт погрузили всю мороженую навагу, которую должны были переплавить на Петропавловский рыбозавод, и в течение одних суток рефрижератор ушел.

Для малого флота открылась навигация и пассажирский теплоход "Фреон" отправился к нам в бухту Лаврова в первый рейс. На нем, как и ожидалось, прибыл Орел Ю.Г. с несколькими начальниками отделов, служб. Цель их приезда была проверить степень готовности рыбозавода к приему сельди в этом году. После знакомства непосредственно в цехах и холодильниках, Юрий Григорьевич попросил собрать весь начальствующий состав и провести совещание, на котором он хотел услышать пожелания главных специалистов относительно того, что еще не хватает из материалов для встречи сезонных рабочих, их размещения, обеспечения спецодеждой и постельными принадлежностями. Были, конечно, и просьбы о направлении дополнительных стройматериалов, ведь цеха всю зиму находились под толстым слоем снега и местами обрушились, поэтому нам нужно много пиломатериалов, рубиройда, чтобы все это восстановить до 1 июля. Много было высказано недовольства касательно недостатка рабочей силы. Надо понимать, что до этой зимы рабочих хватало, и даже с избытком, а вот теперь нужно было думать, как рационально использовать оставшийся небольшой коллектив, чтобы подготовить базу к работе. В своем выступлении я подробно осветил этот вопрос, кроме того, пришлось много внимания уделить использованию внутренних резервов - это и большое количество прогулов, и много пропусков рабочего времени по болезни, и слабая работа в сфере охраны труда. Порой плохая организация труда на рабочих местах была по вине технологов и некоторых начальников цехов. Орел в своем выступлении поддержал все мои инициативы по повышению производительности труда и подверг критике отделы своего управления за нерасторопность в решении производственных задач.