Валерий ЯНКОВСКИЙ
Тринадцать разбойников...
Благородные грабители водились во многих странах. В Шотландии — Роб-Рой. В старой Англии — Робин Гуд. Соловей-разбойник — в России.
Они грабили богатых и помогали бедным. Во всяком случае, таков был их девиз, их идеология.
А вот в Китае и, в частности, в Маньчжурии, веками существовала иная категория профессиональных разбойников — хунхузы, что в переводе означает «краснобородые». Эти заядлые курильщики опия отличались огненно-рыжими усами и бородой. Их жестокость, бесчеловечность и изобретательность в применении пыток стали символом зла.
Для хунхуза неважно, кто их жертва: монгол, русский, кореец или свой китаец. Добиваясь выкупа, замучивали насмерть всех. Например, привязав пленника к дереву, обрекали его на медленное съедение таежными кровососами.
Хон, мой компаньон по охоте за пантами, весной 1943 года рассказал такую историю. «Схватили меня пиджеги (хунхузы, по-корейски), увели в лес, потребовали немыслимый выкуп. Перепутали с каким-то богатеем. Я говорю им: взяли вы меня по ошибке, мне таких денег взять негде. Продай я хоть свою фанзу, быка с телегой, даже бабу свою продай — все равно не соберу таких денег! А они смеются: завтра же все принесешь после нынешней ночи... Раздели догола, привязали к дереву на съедение комарам. И ушли. С вечера, как начали комары да мошка жалить, — думал, всю кровь выпьют! Крутился-вертелся как на сковороде — и кое-как перетер веревку! Кожу содрал почти до кости... Сорвался, бежал сквозь чащу, ориентируясь только по звездам. Когда на рассвете ворвался в деревню в чем мать родила, сразу и не признали: багрово-пестрый, лицо — как тыква, глаза — щелки, едва видят...»
Правители Китая, честные купцы и простые обыватели ненавидели и боялись этих паразитов общества, боролись с ними как могли. Но столетиями кровожадная организация продолжала преступное существование, держа в трепете всех, кто оказывался в поле ее зрения и интересов. Теперь они, кажется, сменили название, зовутся «триады». Но суть осталась та же.
Как это ни парадоксально, но вот исторический факт. Глава «Трех Восточных Провинций», как называлась Маньчжурия в двадцатые годы прошлого века (Мукденской, Гиринской и Цицикарской), маршал Чжан Цзолинь начинал свою политическую карьеру как глава крупнейшей (!) хунхузской шайки.
Мой дед впервые столкнулся с этим злом еще в 1874 году, когда стал управляющим золотоносного прииска на острове Аскольд — в тридцати милях от Владивостока. Он был поражен: сотни трудолюбивых китайцев полностью подчиняются и платят дань «чертовой дюжине» опасных и жадных бездельников, умевших маскироваться и становиться невидимками в рабочей среде.
После покушения на свою жизнь управляющий решил покончить с хунхузами. Вызвал заместителя, Андрея Петровича Бабиха.
Медлить было нельзя — авторитет нового начальства колебался. Посовещались и решили тайно, без свидетелей, пригласить на беседу двух главных старшинок — батоу.
Поздно вечером в окно домика управляющего постучали: Бабих открыл дверь, и в комнату, кланяясь, вошли оба батоу: толстый розовощекий Сунь и конопатый желтолицый Ван.
Старшинки присели на стулья, Михаил Иванович предложил чай. Гости задымили трубочками.
— Что будем делать дальше, старшинки? Не слушаться моих указаний и уходить с острова или дружно работать? — Управляющий перевел взгляд с одного на другого.
Экспансивный Сунь вскочил со стула и хлопнул себя по ляжкам:
— А-йя, хозяин, вы верно говори, только мы виновата нету. Новый закон все знай, наша люди кругом согласна, если только...
— Что — только?
— А-йя! Моя говори не могу! Моя боиса…
— Чего боишься? Нас никто не слышит. Говори.
Сунь растерянно глянул на товарища.
— Ван, расскажи все как есть, — сказал Бабих, — вместе будем хорошенько думать.
Хмурый Ван глубоко затянулся, выбил трубочку о толстую подошву туфли и стал еще желтее.
— Хорошо, я говори буду. Вы, русска, наша закон худо знай. Наша люди кругом хорошо, только один плохо — хунхуза...
— Откуда хунхузы? Где они?
— Его здесь давно живет. Вы посмотри — его как рабочий одинаково. Его рабочий нету. Его только карта играй, опий кури, рабочий люди деньги забирай. Они золото укради, олени стреляй, никому не боиса.
— А сколько их здесь?
— Моя артели семь, Сунь артели — шесть люди, кругом тринадцать.
— И несколько сот человек им подчиняются! А как их можно узнать, если они одеты как рабочие? — Михаил Иванович даже привстал. Бабих в упор глядел на старшинок.
Ван сощурил и без того узкие, как щелки, глаза.
— Слушай моя. Хунхуза рубаха, штаны говори не могу. Его рука могу хорошо говори. Котора рука кайла, лопата держи нету, — только карта, ружье, ножика держи, — такой рука чиста, гладка, как мадам одинаково. Хорошо глаза посмотри — сразу видать!
Янковский и Бабих переглянулись.
— А вы можете нам их указать?
Оба батоу отрицательно покачали головами:
— Наша не могу. Если наша покажи, — через три, пять, десять солнца все равно помирать будем.
— А как же от них избавиться?
— Ваша надо сам нашел, сам выбирай, сам прогоняй. Сейчас...
Старшинки тихонько выглянули за дверь, в темноте обошли дом и, вернувшись в комнату, предложили свой план. Управляющий с помощником придут в бараки посмотреть, как живут рабочие. После получки идет азартная игра в карты и кости. Пусть постоят возле каждой компании, как бы интересуясь игрой, но смотрят на руки. И сами увидят: кто рабочий, а кто...
Ван прибавил:
— Раньше нам никто не помогал. Если вы поможете — шибко спасибо. Без хунхуза будет легко работать. Когда придете, на меня смотреть надо. Я сзади главного хунхуза встану, говорить не могу, только вот так — трубка дым пускать будем! — Он задрал голову и выпустил к потолку сизую струю.
Когда после первого числа — дня расчета, Янковский и Бабих явились в большой барак, там стоял дым коромыслом. Было шумно, пахло бобовым маслом, чесноком, китайской водкой. Сквозь облака табачного дыма дальний конец барака — как в тумане, гулянка в полном разгаре. У игроков — возбужденные, потные лица. Сверкающие, как при температуре, глаза заглядывали в засаленные продолговатые карты с замысловатыми иероглифическими знаками. Двигались заскорузлые, со сбитыми ногтями и корявыми пальцами, мозолистые клешни и холеные, с длинными ногтями, не ведавшие черной работы руки аристократов...
Вошедшие многозначительно переглянулись: они с первой минуты оценили мудрый совет старшинок.
— Черт возьми, я насчитал только двенадцать, — едва слышно процедил сквозь зубы Бабих. Они еще раз обошли длинный стол и вопросительно посмотрели друг на друга.
— Да-а, где-то захоронился еще один — невидимка. И старшинки не уходят, чувствуют, что мы недосчитались.
Вдруг Михаил Иванович почувствовал легкий толчок в локоть: это, протискиваясь сквозь толпу зевак, будто невзначай задел его конопатый Ван. Он прошел к краю стола и задержался за спиной невзрачного чумазого человечка. Тот был одет в засаленную синюю куртку с такими длинными рукавами, что из них едва выглядывали кончики пальцев с… длинными, загнутыми ногтями!
Он сидел нахохлившись, ни на что, кроме карт, не обращая внимания. Ван как бы случайно остановился за спиной игрока, задумчиво затянулся трубкой и, мечтательно глядя в потолок, выпустил тонкую струю дыма.
— Он! И кажется, самый главный, — шепнул Андрей Петрович. — Теперь, пожалуй, все…
Наступил решающий момент.
Михаил Иванович попросил временно прекратить игру. Наступила тишина, десятки черных и коричневых глаз были устремлены на них. Янковский и Бабих стояли рядом, руки в карманах, и опытные бандиты, поняв в чем дело, не тронулись с места. А в это время по сигналу стоявшего в дверях служащего вошла вооруженная охрана золотой кассы. Михаил Иванович освободил левую руку и, указывая по очереди на каждого из тринадцати, сказал:
— Этим встать и — к выходу. Завтра их увезут с Аскольда. Они ослушались моего приказа: крали золото, стреляли оленей. Дальше так будет — с каждым... Марш на выход. Быстро!
В полной тишине растерявшиеся бандиты встали и один за другим потянулись к выходу... А утром вся шайка была посажена на шаланду, под конвоем доставлена во Владивосток, передана властям. Несколько прихлебателей покинули остров сами.
Порядок на острове был наведен: тайный грабеж рабочих, укрывательство золота и отправка в Китай, браконьерский отстрел драгоценных оленей остановлен. Однако тайный сговор с управляющим все равно был установлен и оба батоу, подсказавшие, как отличить хунхузов от рабочих, по возвращении в город были найдены задушенными... Хунхузы отомстили и напомнили всем — кто в их доме хозяин.
***
Отработав управляющим прииска пять лет, дед переселился на полуостров в Амурском заливе, впоследствии получившем его имя. Обрусевший финн, «вольный шкипер» Фридольф Гек, друг и компаньон по освоению этой земли, перевез туда семью и рабочих. Он первым поселился на берегу восточной бухты, так же унаследовавшей его имя. Но когда шхуна «Анна», перевозившая Янковских, бросила якорь в бухте Гека, никто не вышел ее встречать: усадьба оказалась разграбленной, жильцы перебиты; жену Гека нашли повешенной на крюке от лампы. А единственный шестилетний сын был уведен «в полон». Позднее Гек не раз ходил в Китай, надеясь заметить средь массы черных голов — беленькую головку сына. Увы, мальчик так и не был найден. Скорее всего, не вынес тягот походного быта, погиб в тайге.
Михаил Иванович Янковский и Фридольф Гек объявили хунхузам войну. Однажды с дружиной русских и корейских поселенцев им удалось окружить спавших в лесном зимовье пьяных, обкурившихся опием разбойников и пленить двадцать восемь человек. Затем отконвоировали всех в маньчжурскую приграничную крепость Хуньчун и передали местным властям. Глава крепости принес благодарность и просил задержаться, присутствовать на суде.
Суд был скорым и показательно справедливым. На центральной площади Хуньчуна, на деревянном помосте осужденные стояли на коленях. По команде судьи, под одобрительные крики толпы, обнаженный до пояса могучий палач огромной секирой отрубил по очереди все двадцать восемь голов. Эта, подаренная на память, вычурной формы стальная секира — широкое, шире крупной мужской ладони, потемневшее с годами орудие средневековой казни, срубившее, вероятно, не одну сотню голов — много лет провисела на стене гостиной дедовского дома...
Ушел в историю полный романтики девятнадцатый век. Век парусного флота, первых железных дорог. Век глобальных географических открытий и покорения целых народов, государств, прокладки по дну Атлантического океана фантастического кабеля, соединившего Старый Свет с Америкой.
Если в первое десятилетие двадцатого века, даже во время Первой мировой войны, активность хунхузов в Приморье была сведена почти на нет, то после революции 1917 года бандиты разгулялись снова. Но и организация самообороны Посьетского (ныне Хасанского) района, которой по преемственности стал руководить наш отец Юрий Михайлович, значительно окрепла. В каждой корейской деревушке, а их в приграничной зоне было большинство, и в русских поселках были созданы хорошо вооруженные бригады охотников-дружинников.
На полуострове Янковского — Сидеми — содержался отряд охраны, постоянно готовый к обороне. В доме-крепости стояло два станковых и два кавалерийских ручных пулемета системы Льюис; два гранатомета и целый арсенал боевых винтовок: трехлинеек, арисак, «мексиканок» с запасом патронов.
Только пушка была бутафорской: из слухового окна второго этажа в направлении бухты Гека торчала чугунная труба, имитировавшая ствол трехдюймового орудия. То был секрет: непосвященное большинство принимало эту «пушку» за чистую монету, что визуально усиливало мощь неприступного замка.
Со всеми наблюдательными постами полуострова существовала телефонная связь на базе аккумуляторных батарей. Пара конных охранников ежедневно патрулировала полуостров по периметру в двадцать пять верст.
Со времен деда, прозванного корейцами Четырехглазым, дружба с ними никогда не прерывалась. Одним из главных и верных друзей стал сын легендарного соратника «Нэнуни» корейца Син-Солле — Алексей Петрович Шин.
Все члены дружины носили кожаные фуражки с фазаньим пером. Противохунхузническая организация имела постоянную связь с крупными населенными пунктами, с гарнизонами: Новокиевск, Посьет, Славянка, Барабаш, Занадворовка, Раздольное. Дружинники-охотники, бродя по сопкам, извещали о встрече с подозрительными одиночками и группами. Но ушлые, хорошо организованные хунхузы все же умудрялись просачиваться и нападать на мирное население, грабить и уводить заложников, требуя выкупа.
Осенью 1920 года на почтовой станции Посьетского тракта черкасская банда хунхузов захватила приехавшего навестить родителей бригадира одной из групп дружинников — смелого, деятельного корейца Сергея Тяна. Его зверски пытали, а после вывели за околицу и расстреляли. Это известие взбудоражило всех. Соратники поклялись отомстить за него.
В конце октября поступил сигнал: шайка бандитов спряталась в угольном поселке Тавричанка, в устье реки Суйфун, замаскировшись в крупной артели рудокопов-китайцев.
Юрий Михайлович Янковский явился туда во главе своей дружины. Собрали всех старшинок — батоу, допросили, но ни один не рискнул указать на внедрившихся разбойников — слишком велик был страх возмездия. И тогда командир вспомнил, как его отец на Аскольде разоблачил хунхузов по «аристократическим» рукам.
По приказу начальника шахты на дворе перед конторой угольных копей были построены в шеренги все рудокопы. Несколько «экспертов» стали осматривать их руки. А руки говорили без слов: грубые почерневшие и белые холеные, которые, как когда-то пояснили начальнику золотого прииска, «умеют держать только нож, винтовку да карты»... Более трех десятков мнимых рудокопов были отсеяны, взяты под стражу и этапированы во Владивосток. Праздновали ycпex, но вскоре выяснилось, что тринадцать — опять тринадцать! — самых отпетых успели улизнуть. Прихватив спрятанное оружие, они ушли в сторону маньчжурской границы, до которой всего-то полсотни верст.
Из комендатуры села Барабаш в помощь отряду выделили группу солдат во главе с бравым урядником, вернувшимся с германского фронта. Но как обнаружить, как найти следы пешей банды на схваченной первым морозом земле? Значит, уйдут безнаказанно? Как вдруг ночью выпал первый снег и разведка обнаружила след шайки, уходившей к Синему Хребту. А он — граница с Маньчжурией. В этот момент в распоряжении Юрия Михайловича оказалось всего шесть конников, но он решил преследовать банду, приказав пешим догонять.
Хунхузы уходили ровной цепочкой по заведенному обычаю — след в след: чтобы противник не смог определить — сколько человек в шайке.
Всадники шли рысью, молча: слышался только скрип седел да похрапывание коней. Впереди показались покрытые чернолесьем сопки...
...Я, в то время девятилетний мальчишка, отлично помню сборы в этот поход, оседланных во дворе у коновязи лошадей. В бабушкиной столовой, на длинном столе разложены винтовки. Отец держит на ладони обойму бронзовых патронов с остроконечными пулями в никелевой оболочке, показывает нам, детям, и, улыбаясь, говорит:
— Вот, ребята, это подарок хунхузам! — Мы в восторге. А бабушка, мама и остальные взрослые нахмурены, но делают вид, что ничего особенного не происходит. Однако у нас ушки на макушке. Трещит сидеминский телефон. Мобилизованы почти все, кто способен держать в руках оружие. Вскоре конный отряд — по двое — выезжает за распахнутые железные ворота на круглых каменных столбах...
А назавтра во дворе появляется верховой. Прыгает с седла, идет в дом. Это наш свояк, Златко Миркович! (Сербский офицер Златко Миркович Цар прибыл во Владивосток со своей частью откуда-то из Сибири во время Гражданской войны. Представительный, красивый вышколенный офицер очень быстро очаровал нашу сводную сестру, приемную дочь, чистокровную кореянку Зосю — Злату Юрьевну Янковскую: миловидную изящную балерину, уже выступавшую в театре Владивостока. Вскоре офицер галантно просил у родителей руки очаровательной дочки; она просила благословения. Незадолго до описываемых событий сыграли пышную свадьбу.)
Вчера, как родственник, Златко естественно влился в отряд самообороны, лихо гарцевал рядом с отцом во главе отряда, и вдруг сегодня снова дома! Уже сидит в окружении домочадцев в торце длинного — на двадцать персон — стола в бабушкиной столовой. С аппетитом обедает. Его засыпают вопросами, а он, хлебая суп, оборачивается на большие часы, висящие под чучелом головы волка, и весело «сообщает»: «Ага, скоро двенадцать. Сейчас, наверное, уже завязался бой!»
Отлично помню: гляжу на него и думаю: «Я-то еще маленький, не могу быть там, а что же ты, да еще офицер, не воюешь с хунхузами?» Позднее узнали: когда наткнулись на свежий след и стало ясно, что вот-вот произойдет стычка, Юрий Михайлович спросил: кто хочет скакать на Сидеми, сообщить о ходе дел? И тогда «храбрый офицер» первым предложил свои услуги. Объяснил, что горит желанием успокоить молодую жену...
Хунхузы, конечно, имели налаженную сеть дозорных. Узнав о приближении дружины, двинулись к своей тайной базе в направлении границы. Там, в лесу, на склоне сопки, возле огромной печи для обжига древесного угля, был вырыт окоп и построен капитальный бруствер, ходы сообщения с печкой, могущей служить крепостью. Куполообразная, прокаленная при обжиге, глинобитная печь и в самом деле стала пуленепробиваемой. Лишь на макушке купола после выемки угля была оставлена широкая воронка. В общем, ясно: банда заранее подготовила тылы на случай отступления.
...Шестеро всадников рысью одолели несколько километров, когда на склоне одной из сопок заметили над лесом облачко дыма. Значит, разбойники остановились, разложили костры. Отец дал команду спешиться. Поручил охрану коней одному из племянников — шестнадцатилетнему Василию Пауэрсу. Вероятно, следовало бы дождаться подхода пеших, но, опасаясь, что банда их обнаружит и скроется в лесу, отец решил атаковать впятером.
Подходили как на охоте, пригибаясь, прячась за деревьями. Вскоре сквозь сетку деревьев и кустарника разглядели два костра.
Вокруг жаркого огня на поваленных лесинах расселись вооруженные люди в мохнатых шапках и синих ватниках. Слышны гортанные голоса. Переговариваясь, сушат у огня отсыревшую обувь, сшитые из сыромятной воловьей кожи плоскостопные китайские улы.
Неслышно шагая по мягкому снегу, преследователи подобрались к нижнему костру на полсотню шагов. Отец шепнул: «Стреляю первым!» Он выбрал, как ему казалось, самого важного; пятьдесят шагов для стрелка не расстояние. Раз! И «синий фазан» («Синими фазанами» жители Уссурийского края прозвали маньчжуров за их синие куртки и длинные косы, напоминавшие хвост петуха фазана. В отличие от корейцев, которых за белые одежды прозвали «белыми лебедями») в мохнатой шапке рухнул в костер. Охотники открыли дружный огонь. Еще два-три «синих» угодили в огонь, остальные бросились кто в окоп, кто в открытую воронку угольной печки, которая оказалась неприступной крепостью.
Дружинники залегли за деревьями, разгорелась жаркая перестрелка. Меховые шапки появлялись то из окопа, то из печки. Слышались возгласы: «къуой, къуой!» — скорей, скорей! Маузерские пули щелкали по деревьям, свистели над головами. Однако, паля второпях почти наугад, в первые минуты никого не задели.
Постепенно стали подтягиваться отставшие. Приятель Юрия Михайловича, владелец хутора на побережье Амурского залива, Николай Иванович Соколов с другом засели неподалеку от отца за толстой раздвоенной березой. Друг — в черном полушубке.
Отец крикнул:
— Николай Иванович, скажи, чтобы он вывернул полушубок наизнанку, его слишком хорошо видно!
А у того заклинило патрон. Он присел спиной к развилке — черный между белыми стволами. Вынул нож, стал ковырять в затворе. Кто-то из зорких хунхузов уловил приметную цель: друг Соколова вдруг всхлипнул, стал клониться головой вперед и повалился замертво. Тупоконечная пуля мукденского маузера прошила его под лопатку навылет.
Николай Иванович оказался в глубоком шоке и долго не мог прийти в себя. А разбойники приободрились: следом вскрикнул раненный в ногу дружинник-кореец. За ним второй...
Самыми недосягаемыми оказались хунхузы, засевшие в печке. Попадавшие в нее пули с визгом давали рикошеты, а попасть в открытое к небу отверстие было просто невозможно. Ясно — нужен гранатомет. Однако единственный в отряде гранатомет оказался в руках двадцатилетнего племянника — Виктора Пиотров-ского, а тот успел израсходовать весь запас гранат. На окрик: «Виктор, тащи сюда все гранаты!» — послышалось: «Папочка, я уже все расстрелял...»
Юрий Михайлович засел за толстой липой. Он неотступно караулил появляющиеся над отверстием в куполе печи стволы хунхузских маузеров и меховые ушанки. Одна вражеская пуля пробила тулью его серой заячьей шапки, обожгла кожу под кудрявой шевелюрой. К нему по-пластунски подполз урядник — бывалый воин. Прилег на снег неподалеку. Прошептал:
— Командир, без гранат их не возьмем. Ребята палят в эту печь впустую. Сейчас я заброшу им этот подарок!
Он отстегнул с пояса гранату-«лимонку». От них до макушки куполообразной печи было всего шагов двадцать. Добросить не трудно, сложнее попасть точно в отверстие. Привстав на колено, казак метнул стальную грушу, но неудачно: ударившись рядом с кромкой берлоги, она покатилась назад. Через несколько секунд грохнул взрыв, осколки разлетелись веером, к счастью никого не поранив. Неудача задела старого вояку за живое.
— Ах, черт! Ну, погоди, сейчас исправлю!
Он снял с пояса вторую гранату. Бросать с колена было неловко, и он, спрятавшись за деревом, привстал, выдернул чеку и бросил. На этот раз — точно: лимонка влетела в проем округлого отверстия в крыше печи. Оба замерли: сейчас там раздастся взрыв и все будет кончено. Но... граната внезапно выпорхнула обратно! Кто-то из отчаянных бандитов сумел поймать ее и вышвырнуть назад: не отсчитал опытный воин положенных перед броском восьми секунд.
Ловко поймавший гранату хунхуз, естественно, швырнул ее в обратном направлении. Она описала дугу и приземлилась между урядником и отцом. Пробив снежный покров, ткнулась в землю и на мгновение замерла.
— Ложись! — скомандовал унтер, и они оба распластались на снегу. Только Юрий Михайлович оказался чуть ниже по склону. И здесь ахнуло: снег вперемешку с грунтом и опавшим листом взметнулся в разные стороны, просвистели разлетающиеся осколки.
«Кажется, пронесло» — подумал отец. Он обернулся к напарнику: «Как вы?» Тот поднялся на колени, буркнул: «Куда-то, кажись, укололо...» Расстегнул крючок на вороте шинели, стал освобождать верхнюю пуговицу гимнастерки, как вдруг побледнел, закатил глаза и рухнул! «Ребята, ко мне!» — крикнул отец. Кто-то подполз. Вдвоем стянули в безопасное место уже неподвижное тело. Стащили шинель, гимнастерку, нательную рубашку. На левой стороне груди, почти без признаков крови, зияла маленькая ранка. Похоже, осколок угодил в сердце…
Вечерело. Ветер приносил тяжелый смрад догоравших в кострах тел бандитов.
Юрий Михайлович дал команду готовить ночлег. Разложили костры в форме полумесяца, оставив хунхузам для отступления проход к вершине горы. Там замаскировали «секрет»: пары дружинников сменяли друг друга каждый час. Расчет оказался верным: около полуночи караул заметил две темные фигуры пытавшихся вырваться из окружения. Их подпустили и расстреляли почти в упор. Однако перед рассветом очередной дозор задремал. Когда хватились, обнаружили два выходных следа, оказавшиеся последними. В отпечатках — следы крови. Высланный на перехват конный дозор захватил и привел в отряд одного. Второй ушел в сторону границы. Его, тринадцатого, решили не преследовать. Если дойдет, пусть расскажет своим: в Посьетском районе разбойникам ничего не светит...
Оказалось, пойманный маньчжур хорошо понимал русскую речь и умел проигрывать с достоинством. Когда отец выделил двоих дружинников отконвоировать его в комендатуру села Барабаш, хунхуз удивительно спокойно сказал:
— Капитан, зачем посылать много люди? Моя сейчас один пули хватит...
Дошел ли тринадцатый (последний) до своих, осталось тайной Синих Гор. Но набеги надолго прекратились. Добровольная охотничья команда себя оправдала, положив конец грабежам и разбою.
А Златко Миркович с Зосей уехали в Китай, в Тяньцзин. И там, спустя год, бедная Злата (Юрьевна), наша сестра-кореянка, скончалась при неудачных родах.
Историю эту во всех подробностях, не пропустив ни слова, я не раз выслушал от ее участников, и прежде всего — от отца. Держал в руках его простреленную серую ушанку. Кто мог предположить, что этот не знавший страха человек, фаталист, закончит свой жизненный путь — как самый отъявленный разбойник в далеких сибирских лагерях. По нелепому обвинению в «измене родине», и уже «пересиживая» свой срок в десять кошмарных лет...
| 
