1. 1917 - 1941
2. Материалы о Полине Жемчужине
3. Материалы допросов П. Жемчужины
4. Реорганизация высших эшелонов власти

РЕОРГАНИЗАЦИЯ ВЫСШИХ ЭШЕЛОНОВ ВЛАСТИ

Вся совокупность известных фактов позволяет утверж­дать, что первостепенной целью репрессий против высших партийно-государственных функционеров было стремление Сталина упрочить свое положение диктатора, свести до мини­мума значение Политбюро как коллективного органа власти и политическое влияние отдельных членов Политбюро. В какой мере была достигнута эта цель? Каким был расклад сил в вы­сших эшелонах власти и какой была ее структура после завер­шения "большого террора"? В литературе существуют два пря­мо противоположных ответа на эти принципиальные вопросы. Наиболее распространена точка зрения, что террор завершил оформление сталинской диктаторской власти и окончательно похоронил все прежние традиции "коллективного руководст­ва". Однако высказывалось и другое, "ревизионистское" мне­ние — об относительности власти Сталина к исходу "большого террора" и в определенном смысле об ее ослаблении в резуль­тате массовых чисток¹. Вопрос этот, несомненно, имеет прин­ципиальное значение. От ответа на него зависит общая оценка итогов сталинской "революции сверху", понимание ситуации в высших эшелонах советского руководства накануне войны.

1. Старые и новые соратники Сталина

Одна из последних работ, в которой предпринята попытка дополнительного обоснования концепции относительного ос­лабления власти Сталина в конце 30-х годов, — сборник ста­тей о сталинском терроре под редакцией А.Гетти и Р.Маннинг². Редакторы книги, в частности, считают, что выводы "ревизионистов" подтверждаются новыми данными, приве­денными в статье российского историка Б.Старкова "Нарком Ежов", опубликованной в сборнике.

Действительно, специалисты обратили внимание на ряд положений этой статьи, и, прежде всего на сообщение о том, что, смещая в конце 1938 г. Н.И.Ежова, Сталин хотел назна­чить на пост наркома внутренних дел Г.М.Маленкова, но большинство членов Политбюро поддержали Л.П.Берия, ко­торый и стал новым наркомом. Иначе говоря, поскольку Ста­лин был неспособен назначить угодного ему руководителя ключевого в государственной системе наркомата, постольку говорить о терроре как акции, спланированной для укрепле­ния единоличной власти вождя (центральный тезис всех прежних концепций), бессмысленно. Отмахнуться от такого аргумента трудно. Если сведения Старкова верны, многое в политической истории 30-х годов требует переоценки. Однако пока, кажется, нет оснований торопиться с этим.

Прежде всего о самом "первоисточнике" — статье Старко­ва. Сенсационный факт о столкновении Сталина со своими соратниками по поводу назначения Маленкова изложен авто­ром лаконично, без каких-либо пояснений. Ссылки (как и в большинстве других случаев) глухие: "Архив общего отдела ЦК КПСС. Материалы Секретариата ЦК ВКП(б), ноябрь-де­кабрь 1938 г. См. также речь М.И. Калинина на партийном активе НКВД в декабре 1938 г. — ЦГАОР. Материалы пар­тийного актива НКВД СССР декабрь 1938 - январь 1939 г."

Нерасшифрованные ссылки (или даже полное их отсутст­вие) в отечественных работах по истории советского общества — печальная закономерность, вызванная отнюдь не злым умыслом авторов, а безобразными правилами доступа к рос­сийским архивам. Научные издержки этого очевидны и толь­ко лишний раз подтверждаются в рассматриваемом случае. Историки лишены возможности проверить правильность ин­терпретации документа коллегой, а значит не могут вести нормальную дискуссию. Единственный способ хоть частично преодолеть эти издержки — максимально полно раскрыть со­держание документов, на основании которых делаются соот­ветствующие выводы. В статье Старкова этого нет. Трудно представить, какие именно свидетельства о дискуссии в По­литбюро могли сохраниться в материалах Секретариата ЦК ВКП (б). Еще непонятнее упоминание доклада Калинина на партийном активе НКВД. Означает ли это, что Калинин, вы­ступая перед чекистами, сообщил им, что Сталин возражал против назначения их нового шефа, Берия?! Ценность этих свидетельств Старкова снижает и тот факт, что они соседству­ют в его статье с данными, так и не получившими четкого документального подтверждения (например, о выступлениях на пленумах ЦК против террора Н.Г.Каминского и И.А.Пят­ницкого) .

Свидетельствам Старкова решительно противоречат все известные до сих пор и безусловные обстоятельства. Наиболее очевидное из них: если Сталин собирался выдвинуть вместо Ежова Маленкова, то зачем летом 1938 г. в Москву из Тбили­си был переведен Берия и назначен первым заместителем Ежова? Если члены Политбюро были способны остановить террор в момент абсолютного усиления власти НКВД, то по­чему они не сделали это раньше, по каким причинам предпоч­ли отдать "Ежову" многих ближайших друзей и сотрудников, зачем рисковали собственной жизнью, наконец?

Можно, конечно, обратить внимание на тот факт, что ре­прессии в Политбюро не затронули костяк сталинских сорат­ников, вождей "первого эшелона" — Молотова, Кагановича, Ворошилова, Калинина, Андреева. Но означало ли это, что основные члены Политбюро сохранили прежнюю власть и бы­ли способны реально противостоять Сталину? Известные фак­ты заставляют отрицательно ответить на этот вопрос. Сталин в любой момент мог без труда расправиться с каждым из своих соратников, и причины их сохранения нужно искать не в их относительной влиятельности, а в расчетах самого Сталина.

Прежде всего, арест кого-либо из "первых" членов Полит­бюро был слишком рискованным политическим предприятием — эти люди долгие годы слишком близко стояли к Сталину, и обвинения в их адрес неизбежно бросили бы тень на политиче­скую репутацию самого вождя. Показательным, например, является тот факт, что тайной особой государственной важно­сти вплоть до хрущевских времен оставалась информация о самоубийстве Орджоникидзе. Можно отметить также относи­тельную секретность репрессий против кандидатов и членов Политбюро: ни один из них не был осужден на открытом пол­итическом процессе, а некоторые не прошли даже формаль­ную процедуру исключения из Политбюро на пленуме ЦК.

Формально старые члены Политбюро, действительно, со­хранили свои ведущие позиции в высших эшелонах руковод­ства партии. Вскоре после февральско-мартовского пленума ЦК, 14 апреля 1937 г., Политбюро по инициативе Сталина опросом приняло важнейшее постановление "О подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б)":

"1. В целях подготовки для Политбюро, а в случае особой срочности — и для разрешения — вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики, создать при Политбюро ЦК ВКП (б) постоянную комиссию в составе т.т. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова.

2. В целях успешной подготовки для Политбюро срочных текущих вопросов хозяйственного характера создать при По­литбюро ЦК ВКП (б) постоянную комиссию в составе т.т. Мо­лотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича Л."³.

Это решение имело принципиальное значение. Фактиче­ски речь шла о "законодательном" закреплении реальной практики ограничения прав Политбюро в пользу узкой груп­пы, состоявшей из Сталина и его ближайших соратников. Ви­димо, понимая уязвимость такого шага с точки зрения устав­ных норм, Сталин счел необходимым дать подробную мотиви­ровку своего предложения. Под его диктовку Поскребышев записал следующее обращение к членам Политбюро: "Вопро­сы секретного характера, в том числе вопросы внешней пол­итики должны подготавливаться Политбюро по правилу сек­ретариатом ЦК ВКП (б). Так как секретари ЦК, за исключе­нием тов. Сталина, обычно работают вне Москвы (Жданов), либо в других ведомствах, где они серьезно перегружены рабо­той (Каганович, Ежов), а секретарь ЦК т. Андреев бывает часто по необходимости в разъездах, между тем как количест­во секретных вопросов все более и более нарастает, секретари­ат ЦК в целом не в состоянии выполнять вышеуказанные за­дачи. Кроме того, ясно само собой, что подготовка секретных вопросов внешней политики абсолютно невозможна без уча­стия т. Молотова и Ворошилова, которые не состоят членами секретариата ЦК". Исходя из этого, Сталин и предложил при­нять решение о создании комиссий⁴.

Пока мы не располагаем документами, позволяющими вы­яснить, в какой мере указанные комиссии выполняли возло­женные на них функции, как часто заседали и какие вопросы рассматривали. Удалось выявить единственное (хотя и доста­точно важное) прямое свидетельство в пользу того, что узкая группа Политбюро реально существовала. На докладной за­писке начальника Управления государственных резервов при СНК СССР М.В.Данченко от 28 ноября 1939 г., в которой сообщалось о большом отпуске из мобзапасов цветных метал­лов и каучука и предлагалось дополнительно закупить эти ресурсы за рубежом, Сталин оставил резолюцию: "Членам ПБ (пятерке) предлагаю воспретить выпуск цветных металлов и каучука из госрезервов без согласия Политбюро ЦК ВКП (б). Копию решения Политбюро, если оно будет принято, вручить т-щу Данченко и Вознесенскому, поручив последнему контроль за этим делом"⁵. Соответствующее решение (полностью в сталинской формулировке) было оформлено как постанов­ление Политбюро от 16 декабря 1939 г.⁶ На докладной Дан­ченко под резолюцией Сталина расписались Молотов, Воро­шилов, Микоян, Каганович. Запись в журнале регистрации посещений кабинета Сталина зафиксировала, что из членов Политбюро 16 декабря 1939 г. у Сталина собиралась только эта четверка⁷. Видимо, во время встречи в кабинете Сталина и было принято решение о госрезервах, а также другие реше­ния, зафиксированные затем как постановления Политбюро.

С большей долей вероятности можно предположить, что после репрессий в Политбюро (в частности, ликвидации Ежо­ва и Чубаря) комиссии, созданные в апреле 1937 г., фактиче­ски объединились и действовали как "пятерка": Сталин, Мо­лотов, Ворошилов, Каганович, Микоян. Именно эти члены Политбюро чаще всего визировали решения Политбюро. Мо­лотов, Ворошилов, Каганович и Микоян в 1939 г. намного чаще, чем другие члены советского руководства, посещали кабинет Сталина (см. приложение 4), где, вероятно, и проис­ходили заседания "пятерки". Косвенно факт реального суще­ствования руководящей группы подтверждают более поздние свидетельства Молотова. "В Политбюро, — рассказывал он в 1973 г., — всегда есть руководящая группа. Скажем, при Ста­лине в нее не входили ни Калинин, ни Рудзутак, ни Косиор, ни Андреев. Материалы по тому или иному делу рассылались членам Политбюро. Перед войной получали разведданные. Но все наиболее важные вопросы обсуждала руководящая группа Политбюро"⁸.

Однако, сохраняя костяк старого Политбюро, Сталин сде­лал все необходимое для того, чтобы полностью подчинить себе соратников, запугать их и лишить малейшей доли пол­итической самостоятельности. Основным методом достиже­ния этой цели были репрессии против родственников и бли­жайших сотрудников старых членов Политбюро. Возможно­сти выбора жертв из окружения соратников у Сталина были неограниченными. В огромном потоке доносов и оговоров на допросах в НКВД всплывали самые разные имена, о чем Ежов регулярно докладывал Сталину. От воли последнего зависело дать или не дать ход "разработке" очередного "подозреваемо­го".

Чтобы предотвратить нежелательные конфликты в связи с такими арестами, Сталин целенаправленно внедрял в Полит­бюро своеобразную идеологию "приоритета долга над личны­ми привязанностями" и жестко отвергал попытки членов Политбюро вмешиваться в дела НКВД. Показательным в этом отношении было вмешательство Сталина в переговоры между Ежовым и С.Косиором по поводу судьбы брата Косиора, Вла­димира. Владимир Косиор был сторонником Троцкого и за это вместе с женой находился в ссылке в Минусинске. В начале 1936 г. жена В.Косиора, обвиненная в причастности к "контр­революционной организации", попала в тюрьму. Владимир прислал брату гневное письмо, в котором требовал вмеша­тельства и освобождения жены и, в противном случае, грозил покончить жизнь самоубийством. С.Косиор дрогнул и 3 мая 1936 г. обратился с просьбой к Ежову: "Посылаю тебе письмо моего брата Владимира — троцкиста, очевидно он не врет, во всяком случае ясно, что он дошел до отчаяния. На мой взгляд, надо бы привести это дело в порядок. Если он пишет мне, то значит дошел до последней точки. Вмешайся ты, пожалуйста, в это дело и реши сам как быть".

Получив это аккуратное, без прямых просьб, письмо, Ежов решил не игнорировать обращение члена Политбюро и затре­бовал из НКВД дело В.Косиора. Однако одновременно, как обычно, согласовал свои действия со Сталиным. Сталин, пол­учив запрос Ежова, ответил резким отказом. "По всему видно, — писал он, — что Вл. Косиор чуждый рабочему классу субъ­ект, враг советской власти и шантажист. Мерилом всего -партии, рабочего класса, власти, законности — является для него судьба его жены и, только она. Видно, Вл. Косиор поря­дочный мещанин и пошляк, а жена его "попалась" основатель­но, иначе он не пытался бы шантажировать его брата в само­убийстве. Поразительно, что Ст. Косиор находит возможным вмешиваться в это шантажистское дело"⁹.

Не исключено, что к подобной демагогии о "партии, рабо­чем классе, власти, законности" прибегал Сталин и в разговоpax с Орджоникидзе. Отказ освободить Папулия Орджони­кидзе был важным сигналом для членов Политбюро. И они смирились с бесполезностью каких-либо обращений к Стали­ну по поводу судьбы близких им людей.

После Орджоникидзе одним из первых в 1937 г. был "под­вешен" Л.М.Каганович. Сначала были проведены массовые аресты среди ближайших сотрудников и заместителей Кага­новича по Наркомату путей сообщения. Затем, как рассказы­вал в 1980-е годы сам Каганович, он был подвергнут Стали­ным допросу по поводу дружбы с одним из главных "военных заговорщиков" — Якиром. Каганович узнал тогда, что некото­рые арестованные военные дали показания о его причастности к их "контрреволюционной организации"¹⁰. Дело, однако, этим не ограничилось. Перед войной покончил самоубийством старший брат Кагановича М.М.Каганович, снятый с поста наркома авиационной промышленности и обвиненный в "контрреволюционной деятельности".

Особую проблему для Сталина представляли взаимоотно­шения с Молотовым. Молотов был его ближайшим соратни­ком, с которым в течение почти двух десятилетий решались самые важные и секретные дела. В стране и партии Молотов воспринимался как первый человек в окружении Сталина, как его неофициальный наследник. Даже после того, как зна­чение Политбюро было сведено к минимуму, Молотов оста­вался главным советником Сталина. "Ближе всего к Сталину, в смысле принимаемых по тому или другому вопросу реше­ний, стоял Молотов", — так изложил Хрущев свои представ­ления о ситуации в предвоенном Политбюро¹¹. Это утвержде­ние подкрепляется многочисленными фактами. Именно с Мо­лотовым Сталин перед войной решал все принципиальные, прежде всего, внешнеполитические проблемы.

Однако всецело преданный Сталину, Молотов в отношени­ях с ним временами позволял себе упрямство и несговорчи­вость, особенно заметные на фоне подобострастия других чле­нов Политбюро. "Он производил на меня в те времена впечат­ление человека независимого, самостоятельно рассуждающе­го, имел свои суждения по тому или иному вопросу, высказы­вался и говорил Сталину, что думает. Было видно, что Стали­ну это не нравилось, но Молотов все-таки настаивал на своем. Это, я бы сказал, было исключением. Мы понимали причины независимого положения Молотова. Он был старейшим при­ятелем Сталина", - писал Хрущев¹². Аналогичные впечатле­ния о взаимоотношениях Сталина и Молотова сохранились у Г.К.Жукова. "Участвуя много раз при обсуждении ряда воп­росов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, — рассказывал он много лет спустя писателю К.М.Симонову, — я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повы­шал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вста­вал из-за стола и оставался при своей точке зрения"¹³.

Несомненно, тяготясь подобными "приятельскими" отно­шениями, Сталин предпринимал все необходимое, чтобы по­ставить Молотова "на место". Один за другим были удалены секретари и помощники Молотова (например, 17 августа 1937 г. Политбюро сняло с работы заведующего секретариатом Мо­лотова Могильного, а 28 августа — помощника Молотова М.Р.Хлусера¹⁴). В 1939 г. была проведена атака против жены Молотова П.С.Жемчужиной, занимавшей пост наркома рыб­ной промышленности. 10 августа 1939 г. Политбюро приняло секретное постановление (под грифом "особая папка"), в кото­ром говорилось, что Жемчужина "проявила неосмотритель­ность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужины оказалось немало враж­дебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа". Политбюро поручило "произвести тща­тельную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчу­жины", и предрешило ее освобождение от поста наркома, про­водя "эту меру в порядке постепенности"¹⁵.

Над Жемчужиной сгущались тучи. В последующие недели в НКВД были получены показания о ее причастности к "вре­дительской и шпионской работе". Теперь все зависело от того, захочет ли Сталин дать ход этим показаниям. По каким-то причинам Сталин на этот раз решил не доводить дело до аре­ста. 24 октября для рассмотрения вопроса о Жемчужиной бы­ло собрано Политбюро (присутствовали все члены и кандида­ты Политбюро за исключением Хрущева). Скорее всего, по инициативе Сталина (во всяком случае именно его рукой на­писано соответствующее постановление Политбюро) Жемчу­жину наполовину оправдали. В принятом решении (на этот раз оно не проходило под грифом "особая папка", а предназна­чалось для более широкого распространения) обвинения про­тив Жемчужиной были названы "клеветническими". Однако в постановлении повторялась формулировка о "неосмотритель­ности и неразборчивости" Жемчужиной, данная в постановле­нии от 10 августа, и на основании этого было принято решение об освобождении Жемчужиной от поста наркома рыбной про­мышленности¹⁶. 21 ноября 1939 г. Политбюро окончательно освободило Жемчужину от поста наркома и утвердило ее на­чальником главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомата легкой промышленности РСФСР¹⁷. В феврале 1941 г. на конференции ВКП(б) Жемчужина была лишена звания кандидата в члены ЦК. По­зже, после войны, Жемчужина все-таки будет арестована и проведет несколько лет в ссылке¹⁸.

Документы свидетельствуют о том, что в конце 30-х годов Сталин оказывал на Молотова более заметное давление и по служебной линии, неоднократно делая ему выговоры по пово­ду тех или иных решений Совнаркома. Например, 28 января 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой об утверж­дении дополнительных капитальных вложений для НКВД.

Сталин откликнулся на это резкой резолюцией: "т. Молотову. Почему нельзя было предусмотреть это дело при рассмотре­нии титульных списков? Прозевали? Надо обсудить в ПБ"¹⁹. Уже на следующий день предложение Совнаркома было при­нято, и это также свидетельствует о том, что раздражение Сталина было вызвано, скорее всего, не деловыми причинами.

17 октября 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с прось­бой об утверждении дополнительных капиталовложений для двух предприятий химической промышленности. Сталин по­ставил на письме резолюцию: "т. Чубарю. Кем составлена эта записка? Кто проверял цифры? Трудно голосовать за предло­жение т. Молотова²⁰. Подобное обращение Сталина к Чуба­рю через голову Молотова (который, судя по протоколам По­литбюро, находился в это время в Москве) представляло собой демонстративное нарушение существующей субординации, выпад против Молотова, а, возможно, и попытку внести до­полнительное напряжение во взаимоотношения Чубаря и Мо­лотова. Чубарь, хотя и являлся заместителем председателя СНК и наркомом финансов, был подчиненным Молотова, и то, что письмо в Политбюро было подписано Молотовым, оз­начало, что на уровне Совнаркома вопрос согласован и окон­чательно решен. Несмотря на это очевидное обстоятельство, Сталин вновь повторил свой выпад через несколько дней. 20 октября 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой утвердить выделение из резервного фонда СНК 40 млн. руб. на пополнение оборотных средств торгов системы Наркомата внутренней торговли, а Сталин вновь наложил на письме ре­золюцию: "А как думает на этот счет т. Чубарь?"²¹ И в том, и в другом случае решение в конце концов было принято. Это означало, что Сталин не был против самих постановлений, а, скорее, устраивал некие политические демонстрации. Приме­ры сталинских атак на Молотова по поводу решений Совнар­кома можно продолжить²².

В достаточно унизительное положение был поставлен Мо­лотов во время работы съезда ВКП(б). 14 марта 1939 г. он выступил на съезде с традиционным для председателя СНК докладом об очередном (третьем) пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР. По содержанию доклад не пред­ставлял собой ничего особенного, и его основные положения были заранее согласованы и одобрены Политбюро. Однако, уже на следующий день, 15 марта, Политбюро, несомненно, по инициативе Сталина (на подлиннике постановления со­хранилась сталинская правка), приняло постановление "О до­кладе т. Молотова на съезде ВКП(б) о третьей пятилетке". В нем говорилось: "1) Признать неправильным, что т. Молотов в своем докладе... не остановился на итогах дискус­сии и на анализе основных поправок и дополнений к тезисам. 2) Предложить т. Молотову исправить это положение"²³. Вы­полняя это решение Политбюро, Молотов в заключительном слове 17 марта изложил основное содержание предсъездов­ской "дискуссии", признав при этом (естественно, без ссылок на постановление Политбюро от 15 марта), что исправляет "упущение", сделанное в докладе²⁴.

В общем, ничего необычного в требовании дополнить до­клад материалами предсъездовского обсуждения не было. Не­обычной была формула этого требования: демонстративное решение Политбюро, официальная констатация ошибки Молотова. Все это разительным образом отличалось от аналогич­ных ситуаций, возникавших в 20-х и в первой половине 1930-х годов. 7 ноября 1926 г., например, Сталин так писал Молото­ву по поводу публикации их выступлений на конферен­ции: "...Я теперь только понял всю неловкость тогда, что я не показал никому свой доклад. Твоя настойчивость насчет по­правок (поправок к речи Молотова перед ее публикацией. -О.Х.) не говорит ли она о том, что я ошибся, не разослав друзьям (членам Политбюро. — О.Х.) свою речь? Я и так чувствую себя неловко после позавчерашних споров. А теперь ты хочешь меня убить своей скромностью, вновь настаивая на просмотре речи. Нет, уж лучше воздержусь. Печатай лучше в том виде, в каком ты считаешь нужным"²⁵. Сохранившиеся письма показывают, что по крайней мере вплоть до 1936 г., Сталин демонстративно одобрял качество публичных выступ­лений Молотова. "Сегодня я читал международную часть. Вы­шло хорошо...", — писал он в январе 1933 г. по поводу пред­стоящего доклада Молотова на сессии ЦИК СССР ²⁶. "Про­смотрел. Вышло неплохо...", — так оценил Сталин предвари­тельный текст доклада Молотова о советской конституции в феврале 1936 г.²⁷ Если у Сталина и возникали в этот период какие-либо замечания, то он высказывал их Молотову при­ватно. "Глава о "демпинге" хороша. Глава о "принудительном" труде не полна, недостаточна. Замечания и поправки смотри в тексте", — писал Сталин Молотову по поводу проекта доклада последнего на съезде Советов СССР в марте 1931 г.²⁸